Андрей Яхонтов
Публикаций: 1089
Я часто думаю. О чем? О том, что думать не следует вовсе. Но я упрямо думаю. О чем ни попадя. То есть — обо всем и ни о чем.
Школьником я переступил порог «Московского комсомольца». Редакция находилась на Чистых прудах. Первая моя публикация была о документальном фильме «Чукоккала» (так называлась рукописная книга, в которую Корней Иванович Чуковский собирал автографы знаменитостей), автор сценария Евгений Рейн. Заведовала отделом литературы и искусства Наталья Александровна Дардыкина.
На сайте «МК» неторопливо набирает лайки первая часть романа Андрея Яхонтова «Божья Копилка». Это историческое полотно охватывает весь XX век, сюжет развивается параллельно в небесном царстве и на земле. Предлагаем отрывок из «заоблачной сферы».
Первый этап внедрения в столичную респектабельность обошелся моему знакомцу Евгению в триста рублей, их он сунул начальнику жилконторы, который позволил пришлому искателю лучшей доли примоститься в назначенном под снос аварийном строении: шлепнул в паспорт Евгения печать постоянной прописки — взамен временной. Но предупредил: «Распишись сам. Если разоблачат, скажешь, что печать выкрал из моего сейфа». Евгений согласился.
О его фантасмагорическом, хаотичном, как сама жизнь, романе «Родина» — болезненно-издевательском по отношению к духовным авторитетам, бесцеремонно непочтительном к закоснелой отчизне — пристало говорить пристрастно.
Коронавирус дал возможность выплеснуть глубоко закамуфлированные чувства. Маски сброшены. Вернее, надеты. Считалось неприличным обнажать настороженность, неприязнь (а может, и вражду). Возглашался приоритет толерантности. И вдруг не стыдно стало демонстрировать недоверие и ощетиненность: не приближайся, держи дистанцию, я тебя избегаю, сторонюсь, ты — источник опасности, несешь потенциальную угрозу! Проходи мимо! Иначе… (в прямом смысле не поздоровится).
Из кафе вывалились двое мужчин: они волочили здоровенный пылесос. Время было позднее, кафе закрыто, посетителей нет, стало быть, дружная парочка производила уборку.
После смерти отца остались груды, стопы книг — помимо стоявших ровными рядами на полках. Что делать с разноформатной бумажно-картонной массой, сын не знал. Полиграфическое наследие воспринималось балластом. Мешало перемещаться по квартире.
На работу меня устроила школьная учительница. Она сказала: — Мой бывший ученик теперь большой начальник. Иди к нему, я ему позвоню, он тебя возьмет. Я сделала, как она велела. Пошла. И он меня взял. Прямо на диване в своем огромном кабинете. Я была готова к такому повороту. Ведь учительница предупредила. Я богата и сделала неплохую карьеру. Благодаря многомерной лексике и буйной образности нашего языка.
«Пермский стрелок» вроде бы заявил: ненавидит людей. Наверно, в схожих чувствах могут (ли) бы признаться и то же самое сказать, будь они поразговорчивее, многие снайперы и потрошители — от средневековых инквизиторов и опричников Ивана Грозного до нынешних, открывающих пальбу по мирным и склочным соседям, школьным и институтским соученикам, беззащитным посетителям супермаркета.
Поставь чёткую цель, не упускай её из виду — и рано или поздно восторжествуешь. Друзья-шутники скинулись и подарили ему на день рождения лотерейный билет. С юморком балаганили:
Драгоценные мгновения, эпизоды, встречи — не верится, что они роились, будто искорки над костром, — и по прошествии времени не изглаживаются из памяти, не исчезают...
В завалах бумаг нашлась запись, сделанная два десятка лет назад, по горячим следам беседы с крайне интересным человеком, представителем дипкорпуса, недавно покинувшим этот свет. Монолог, мне кажется, не нуждается в правке и комментариях.
Есть ли, остались ли в нашем бытии достойные политические ориентиры и неопошленные нравственные постулаты? Или смещены, утрачены — благие цели, объективные оценки, незамутненные идеалы? В каком направлении двигаться посреди хаоса? Может, правильнее замереть и смириться? Или все же искать точки опоры в неторопливо стагнирующем обществе?
Накануне выборов (то бишь выбора лучшей жизни) тянет вспомнить недавнее социалистическое прошлое, тогдашние выборы и другие приметы незамысловатого бытия. Забывчивым и несведущим поясню: социализм — стадия общественного развития, предшествующая коммунизму, когда всего у всех будет вдоволь и бесплатно.
Дождавшись возле операционной, приветствую: «Вы будто не после трудовой вахты, а с курорта» (оперирует он по нескольку часов кряду, в тяжеленном свинцовом фартуке), ответ: «Операционная — энергетик круче курорта». Если операций мало, грустит: «Я нынче — холостяк», подразумевая: женат на профессии.
Англичан не жалко: владеть техникой забивания с одиннадцатиметровой отметки надо безукоризненно. Теперь начнут отрабатывать навык до умопомрачения, достигнут автоматизма, станут реализовывать пенальти стопроцентно, да только чемпионами-2021 уже не стать.
Эрнест Хемингуэй, любивший стрелять не только по животным в Африке, но и по человеческим очертаниям в Испании, тем не менее озаглавил свой роман «Прощай, оружие!». Сегодня с антивоенным пафосом дела обстоят похуже, а о вполне рутинном, не криминального оттенка ежедневном бытии впору создать полотно «Здравствуй, оружие!». У погибшего в Петербурге под колесами поезда отставного 86-летнего адмирала, подозреваемого в убийстве жены и сына, обнаружен в кармане нож.
В блокнотах, испещренных каракулями журналистских командировок, натыкаешься на побочные, сделанные не по теме редакционных заданий записи. Случайные встречи, монологи неожиданных попутчиков и собственные вскользь сделанные комментарии предстают конспектом вечно продолжающихся судеб, взывающих к довоплощению.
Неутомимая труженица Вы, наверное, замечали: муха, когда трет лапку о лапку, словно бы засучивает рукава перед серьезной большой работой — верно, дел у нее невпроворот! Полететь на помойку, вернуться на кухню, покрутиться возле разделочной доски, исползать стол. Опять спешить к мусорной свалке и опять вернуться, подобрать с пола толику инфекции, в целости и сохранности перенести ее на продукты или край чашки и тарелки.
Чем отличается зеленая юность от рассуждающей зрелости? Тем, что поступает как хочет, а не так, как подсказывают другие, не так, как диктует поднаторевший разум.
На скрижалях истории драгоценными вкраплениями блистают крупные таланты. Их сияние затмевает дарования среднего калибра, тем паче мелкие. В отечественной словесности первенствуют Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Лев Толстой, Достоевский… Бесспорные гении… Остальных подвижников литературы упоминают и читают реже. Но значит ли это, что вклад в культуру уникумов не первой величины меньше?
Если литература спятила, значит, неблагополучно умонастроение народа. Литература — его самосознание, его полноценная часть — столь же необходимая, как любая другая анатомическая клеточка организма. Если однобока, ущербна, узколоба, примитивна, съехала с мыслящего лузга, ударилась в амбиции или гонку за поощрениями и наградами, израпортовалась перед вождями, считающими себя истиной в последней инстанции, значит, беда с утратившим здравый смысл населением.
Сопоставляя Верховный Совет недавнего СССР и нынешнюю Госдуму, невольно склоняешься в пользу социалистического коллективного разума.
Понурый мужчина принес на исповедь длинный перечень грехов. И начал покаяние: — Нарушил пост, заглотнул рюмочку, встряло чревоугодничать, не в силах искушению противостоять… Батюшка кивнул скорее благосклонно, чем негодующе. — Бывает... Подобной мелочью пренебрежем. Не станем обременять Господа пустяками, Он занят гораздо более серьезными проблемами.
На заре перестройки и перед закатом социалистической эры мы вчетвером — Павел Гусев, Юрий Поляков, Сергей Мнацаканян и я — дружили с юношеской горячностью.
День ото дня очевиднее: устранить семью Скрипалей пытался кровожадный Билл Гейтс. Однако матерому айтишнику не удалась эта его очередная подлость, и он от злобы и ради гешефта обогащения напустил на мир вирус «короны», которой давно мечтает себя увенчать.
Сколько драгоценного видишь, гуляя по городу. Мелочи… Непритязательные пустяки… Объемно улавливающие вневременную суть сегодняшнего и всегдашнего.
Сергей Михалков — недавний классик отечественной литературы — был виртуознейший, неисчерпаемый собеседник. В просторной квартире на Поварской, под окнами которой теперь расположился средь уютных деревьев дворового сквера памятник автору «Дяди Степы» и советского гимна, я слушал рассказы о встречах со Сталиным и Брежневым, об интригах в Союзе писателей (размещавшемся неподалеку, только дорогу перейти до так называемого Дома Ростовых), о красивых женщинах, в которых повествователь знал толк.
Как ездили на экскурсии Поехала в Москву, на экскурсию, и сразу в ГУМ. Встала в очередь — на весь день — за австрийским платьем. Уже рабочее время кончилось, не успеваю купить: до кассы еще три человека. Но все ж мне продали. Воспоминания на всю жизнь.