55 лет назад, глядя с трепетом на экран черно-белого «Темпа», только что купленного родителями, в самых смелых мальчишеских мечтах я не мог себе вообразить, что стану когда-нибудь обсуждать перипетии игры с ее главными героями.
Хотя, как ни парадоксально прозвучит, с изрядной долей воображения можно допустить, что в тот драматичный вечер в лужниковском Дворце спорта главным действующим лицом оказался генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев, не умаляя достоинств исполнителей хоккейного спектакля с неожиданной развязкой — хоккеистов и тренеров.
У Брежнева было три страсти: охота, автомобили и хоккей. Мальчишкой, когда я стал регулярно ходить на матчи, не раз видел его во Дворце спорта и наблюдал, как из правительственной ложи тянулся сигаретный дымок. Многолетний лужниковский диктор Валентин Валентинов, в прошлом артист балета, спустя годы поведал мне, что в дни, когда Брежнев приезжал на матчи, перед началом в дикторскую неизменно заходил человек с офицерской выправкой в строгом темном костюме и галстуке и предупреждал, что объявление о запрете курения во Дворце спорта делать не надо. Павел Гусев, возглавлявший в свое время Краснопресненский райком комсомола, рассказывал, что сигареты «Новость» на фабрике «Дукат» генсеку делали по спецзаказу, причем, в отличие от обычной пачки, в твердой упаковке.
Зять Брежнева Юрий Чурбанов, некогда всесильный заместитель министра внутренних дел СССР, получивший тюремный срок при Горбачеве и отбывавший его в нижнетагильской колонии, в 93-м был помилован указом Ельцина и после отсидки вскоре заехал в «МК» — обратился к Павлу Гусеву за помощью, чтобы восстановить, по его словам, свое доброе имя и отобранные регалии.
Запомнилось, что Юрий Михайлович казался депрессивно мрачным, что вполне объяснимо, был страшно зол на недавних соратников, упрятавших его за решетку. И обиженный на Галину, которая после приговора забыла о существовании красавца мужа — ни одной передачи с воли от нее он не получил. Чтобы как-то разрядить обстановку, да и из спортивного интереса, я поинтересовался у Чурбанова: бывал ли он на хоккее с тестем? Вопрос навеял на Юрия Михайловича приятные воспоминания, он даже на глазах помолодел, показалось, что стряхнул с плеч груз зэковских лет и словно снова накинул на них генерал-полковничий китель.
— Леонид Ильич меня на хоккей часто звал, да и многих членов Политбюро приглашал, — рассказывал Чурбанов. — К ложе примыкала комната отдыха, где перед началом стояли накрытые столы: его любимая «Зубровка», коньяк, нехитрые закуски. Полагалось перед игрой пропустить по рюмочке, никто, кроме Суслова, не увиливал. В перерыве еще и в домино успевали сразиться, обычно парами: Леонид Ильич с Устиновым, а Черненко с Андроповым. В Политбюро в основном болели за «Спартак», а тесть — за ЦСКА. (Кстати, в фильме «Легенда №17» утверждается, что генсек был поклонником «Спартака», но это кино. — П.С.). И он любил подколоть соратников: «Ну, как мы вас!». Но однажды после поражения армейцев сделал замечание Устинову: «Столько денег тратим на команду, а они проигрывают». Дмитрий Федорович бодро отрапортовал: «В следующей игре исправятся».
Из брежневского Политбюро единственным, кто воспринимал поездки на хоккей как тяжкое бремя, был министр иностранных дел Андрей Громыко, которого на Западе репортеры окрестили Мистер «Нет». Андрей Андреевич ровным счетом ничего не понимал из происходящего на льду, но искусство дипломата позволяло ему и при обсуждении хоккейных страстей не отмалчиваться, а давать весьма осторожную и уклончивую оценку игре.
Вспомнил Чурбанов и то время, когда врачи еще разрешали Брежневу курить: «Однажды у него на хоккее не оказалось сигарет, охрана прохлопала, не запаслись, Леонид Ильич попросил закурить у меня…». Мы с Павлом Гусевым мысленно представили, как хозяин Кремля по-студенчески стреляет сигареты у зятя. Чурбанов продолжил: «Я тогда курил «Кент». Он затянулся и поморщился: «Ты, Юра, такое барахло больше не кури, бери наши, они лучше». И я после этого в одном кармане носил «Кент», а в другом на всякий случай «Столичные» — он их тоже уважал.
Но «дорогой Леонид Ильич» не только дымил в лужниковской ложе, именно генсек принял политическое и судьбоносное спортивное решение о ставшей легендарной суперсерии 1972 года с канадскими профессионалами. Кстати, вопреки категоричному мнению своего соратника Юрия Андропова — шеф Лубянки опасался, что кого-нибудь из хоккеистов переманят в НХЛ. Брежнев больше доверился точке зрения председателя Совмина Алексея Косыгина, в прошлом чемпиона Ленинграда по академической гребле, которого отправил с официальным визитом в Канаду, где советский премьер побывал на матче «Монреаля».
Знаменитый журналист и телеведущий Леонид Млечин в своей книге «Брежнев» приводит рассказ советского дипломата Леонида Замятина: «Мы после бессонной ночи писали очередное послание президенту Кеннеди. Вдруг открывается дверь, с сигаретой в зубах появляется Леонид Ильич и спрашивает: «А как хоккей идет? Какой счет?» Команда ЦСКА играла. Ну, из нас за хоккеем никто не следил. Так он пошел к охране спрашивать. То есть в тот момент, когда судьба страны висела на волоске, его интересовало, как играет любимая команда».
Генсек мог в выходной позвонить председателю Гостелерадио Лапину и с удивлением поинтересоваться, где хоккей из Челябинска или Ижевска, — тогда срочно меняли сетку передач и ставили на уши местных тележурналистов. По иронии судьбы в хоккейном «Спартаке» играл Лапин, а в ЦСКА — Брежнев. И председатель Гостелерадио Лапин однажды вызвал комментатора Яна Спарре и стал в жесткой манере выговаривать: «Что за безобразие?! Вы что себе позволяете в эфире нести?! Смотрю трансляцию, то и дело слышу: «грубо ошибся Брежнев…», «недоглядел Брежнев…», «в этом эпизоде виноват Брежнев…»! Народ что подумает?!» Спарре грозного начальственного разноса не испугался, ответил невозмутимо: «Давайте я буду говорить «ошибся Лапин…», «проморгал Лапин…». От эфира не отлучили — знали, что генсеку комментарии Яна Спарре нравятся.
В том же 1969 году в третьем круге чемпионата страны матч ЦСКА — «Спартак» был назначен на 23 февраля — День Советской армии и Военно-морского флота. Фронтовик Брежнев пригласил в ложу членов Политбюро, видных генералов. «Спартак» разгромил армейцев 6:1, генсек покидал «Лужники» в отвратительном настроении. Доподлинно неизвестно, что сказал Верховный главнокомандующий в этот вечер своему министру обороны Андрею Гречко, но по приказу маршала ЦСКА со «Спартаком» больше 23 февраля никогда не играли.
* * *
И как же замечательно, что можно вспомнить исторический поединок не просто с очевидцем драматичных ледовых событий, а с одним из героев «золотого» матча 55-летней давности — легендарным Александром Якушевым.
— Александр Сергеевич, давайте на хоккейной «машине времени» перенесемся сначала в 1967 год, когда «Спартак» в противоборстве с ЦСКА завоевал «золото» под руководством Всеволода Боброва. И старший тренер неожиданно объявил о своем уходе в футбольный ЦСКА. Для вас, как я понимаю, это был один из самых болезненных моментов в спортивной карьере...
— Не только для меня — для всех ребят. Заключительное собрание сезона в здании на Красносельской, где располагался городской совет «Спартака», по сей день у меня перед глазами. Мы чемпионы — поздравляли друг друга; впереди отпуск — мысленно ребята загорали на пляже, поднимали бокалы с сухим вином… И вдруг как гром среди ясного неба — заключительные слова Боброва: «Ребята, к сожалению, я ухожу из команды». Никто не понимал: как же так? Всеволод Михайлович сделал нас чемпионами, мы им гордились как великим капитаном сборной по хоккею и по футболу, как нашим тренером! У Боброва слезы на глазах, у нас глаза на мокром месте… Тяжелый был момент.
Потом рассказывали, что инициатором этого был Анатолий Тарасов, который попросил министра обороны Гречко подыскать Боброву другую работу, чтобы избавиться от главного конкурента.
— И в следующем сезоне в «Спартаке» началась бесконечная тренерская чехарда, а команда посыпалась. И даже неизменно внимательный к «Спартаку» тассовский корреспондент Владимир Дворцов опубликовал материал под обидным для красно-белых заголовком: «Бледная тень чемпионов».
— После Боброва любому тренеру тяжело было бы работать. Стала падать дисциплина в команде, игроки снизили требовательность к себе. И приход Николая Ивановича Карпова мы восприняли поначалу настороженно. Во-первых, он не был спартаковцем, во-вторых, не обладал столь огромным авторитетом, как Бобров.
— И никто не ожидал, что Карпов приведет команду к «золоту». Тем более сезон 68–69 гг. начался для «Спартака» с трагедии...
— На первой тренировке умер наш защитник, олимпийский чемпион Виктор Блинов. Первое занятие после отпуска обычно проходило без серьезных нагрузок. В тот раз играли в баскетбол. Кинули мяч Виктору, он принял пас и упал замертво.
Когда Всеволод Михайлович пришел в команду в 1964 году, ему из Омска позвонил приятель, который работал в хоккее, сказал: «Сев, приезжай, посмотри, тут парень уникальный есть». И Всеволод Михайлович не поленился, полетел туда за пацаном, которому всего-то было 18 лет. Неслучайно Тарасов его взял в сборную на Олимпиаду 1968 года и поставил в первое звено, причем под Фирсова. Виктор левого защитника играл, а Фирсов — левого крайнего. У Блинова броски и щелчки были феноменальной силы, от природы. Он на спор бросал из своей зоны, шайба летела через всю площадку и перелетала через ограждение. Но, к сожалению, мягко говоря, с режимом был совсем не в ладах, и закончилось это трагедией. Так что сезон команда начинала не в лучшем настроении.
— Карпова прозвали «Арбуз» в «Спартаке»?
— Нет, до нас, по-моему, когда он тренировал «Торпедо»-Горький.
— Я помню, Николай Иванович ходил вдоль бортика, грудь вперед, колесом.
— Прозвище приклеилось не из-за этого — он постоянно в напряжении был, и лицо краснело, вот кто-то и пошутил, а потом прижилось. В спорте шутливые прозвища встречаются частенько. В 1962 году спартаковского тренера Новокрещенова, который сделал команду чемпионом, игроки звали «Пианист» — он во время игры не расхаживал вдоль скамейки, а буквально бегал и барабанил пальцами по борту.
— Вас весь мир прозвал «Як-15», в честь советского истребителя. И, кстати, сезон 55-летней давности называли «годом Якушева» — пятьдесят заброшенных шайб. Напомню читателям, что «золотой» скандальный матч «Спартак» — ЦСКА играли после перерыва на чемпионат мира в Стокгольме. (Первоначально первенство должно было состояться в Чехословакии, но после того, как в 1968 году в Прагу вошли советские танки, турнир решили перенести в Швецию, опасаясь политических волнений. — Авт.) После победы на стокгольмском льду, наверное, хотелось бы взять передышку, уйти на каникулы, а тут играть самый напряженный отрезок чемпионата страны.
— Календарь первенства Союза после мировых чемпионатов в те годы продолжался, и мы психологически были к этому готовы, никто не расслаблялся. Вот наконец решающий матч: нас устраивала ничья, а ЦСКА нужна была только победа. Билетов на игру днем с огнем не сыщешь — ажиотаж сумасшедший, Дворец спорта битком, в лужниковской ложе Политбюро во главе с Брежневым. И вот в середине третьего периода возникает этот момент — наверное, единственный в истории советского и российского хоккея. Армейцы перед сменой ворот — сейчас это уже безвозвратно ушедшее прошлое — в третьем периоде забрасывают шайбу, сравнивая счет. Кстати, сирена тогда не звучала, судья за бортиком давал свисток в микрофон. И арбитр определил по контрольному секундомеру, что время закончилось, хотя на электронном табло значилось 9 минут 59 секунд. И Анатолий Владимирович Тарасов после долгих пререканий с судьями увел команду в раздевалку. Мы сначала долго сидели на скамейке, а потом наш тренер Карпов тоже увел команду в раздевалку, чтобы отдыхали.
— А что было в спартаковской раздевалке?
— Николай Иванович сказал нам: «Ребята, отдыхайте и готовьтесь к продолжению игры». Только после того как спустился к Тарасову в раздевалку председатель спорткомитета Павлов и по просьбе Леонида Ильича Брежнева игра возобновилась, мы, разумеется, пошли на лед.
— Я помню эту историю из уст великого хоккеиста Анатолия Фирсова, который в Чехословакии, когда мы объезжали советские гарнизоны в середине 80-х с композитором Вячеславом Малежиком, рассказывал нам, что к нему как к капитану команды все время бегали из правительственной ложи генералы и говорили: «Толя, ты же капитан, выводи команду на лед». Анатолий Васильевич отвечал: «У меня один командир — Тарасов».
— Фирсову виднее — самый выдающийся хоккеист.
— В третьем периоде ЦСКА давили сильно.
— Они нас зажали, атаковали так, что мы практически из зоны не выходили, а потом эта пауза…
— «Спартаку» на пользу?
— Ну, мы продышались, передохнули, а у них запал пропал уже. И мы прибавили, и закончилось все это в драматичном матче для «Спартака» удачей.
— В ресторан куда-нибудь поехали отмечать?
— У нас с Татьяной был тогда, как ныне принято говорить, конфетно-букетный роман, поэтому мы с моей красавицей все это отметили.
* * *
«Спартак» с самого начала захватил инициативу, словно именно им нужна была только победа. Кстати, мой сосед по даче знаменитый вратарь Виктор Зингер десятилетия спустя говорил мне: «Когда готовились к решающему матчу, самое трудное было выкинуть из головы, что нас устраивает ничья». И спартаковцы в первом периоде за счет шайб ветеранов — Валерия Фоменкова и Вячеслава Старшинова — повели в счете 2:0. Во второй двадцатиминутке публика забитых шайб не увидела, но по статистике бросков по итогам двух периодов у красно-белых тоже было преимущество: 22 броска в створ ворот против 18 у армейцев. Николай Карпов потом вспоминал: «Обычно мой «Спартак» первый период заваливал, а потом мы догоняли, наверстывали упущенное. А тут вышли, сразу стали выигрывать и сразу вспомнили, что нам ничьей недостаточно. Не то что бросить играть — с ЦСКА и просто на минуту расслабляться было смерти подобно. С трудом дотянули до заключительной двадцатиминутки — и как ЦСКА с первого вбрасывания помчался вперед, мама дорогая!».
Для великого ЦСКА под руководством великого Тарасова забросить три шайбы за двадцать минут чистого времени никогда не считалось неразрешимой задачей. И Владимир Викулов с ходу распечатывает ворота блестяще игравшего Виктора Зингера, делая счет скользким, как лед. Но потом был еще и следующий цеэсковский гол — Владимира Петрова. Пока армейцы праздновали забитую шайбу, рассчитывая на то, что дожмут «Спартак», арбитры определили, что на табло время неверное, а правильное — по контрольному секундомеру; и тогда началось невероятное: в присутствии генерального секретаря ЦК КПСС легендарный Анатолий Тарасов увел команду со льда, что по любым временам было немыслимым.
Пауза затянулась сверхопасно — многие головы могли полететь, в первую очередь голова тренера армейцев. Шутки плохи: время главы государства рассчитано по минутам. А полковник Тарасов вынуждал главнокомандующего пассивно ждать продолжения матча. На такое бы и штатский диссидент никогда не решился. В итоге в действие пришлось вступить министру обороны маршалу Гречко. Но Леонид Ильич и соратники сначала не поняли, что произошло, — решили, что в хоккее новые правила: командам меняться в заключительном периоде. Но, может быть, спорный момент вождя и позабавил, во всяком случае, никого в Магадан не отправили, да и времена уже были не те. «Спартак» дожал и стал чемпионом.
Когда-то с Татьяной Тарасовой готовили материал — воспоминания о ее легендарном отце. Татьяна Анатольевна, сама выдающийся тренер, посчитала более уместным текст сделать в форме ее монолога. Она высказалась и по поводу того эпохального матча. Приведу отрывок:
«Спасибо тебе за то, что ты в тяжелое время увел, не боясь ничего, команду со льда за несправедливое судейство и за неправильное время, которое показывали часы.
Ты был абсолютно прав, и ты подчинился только министру обороны Гречко, который позвонил тебе на телефон Анны Ильиничны Синилкиной (директор дворца спорта «Лужники». — Авт.). И как военный человек, носивший военное платье, ты обязан был этому подчиниться — и ты подчинился.
Это был поступок, которому нет равных: с тебя сняли «заслуженного» и тебе обратно его отдали. Ты плакал, первый раз в жизни я видела, что ты плачешь. Ты пришел и в этой двухкомнатной квартире — жил ты скромно, — в которой мы прожили всю нашу жизнь, на «Соколе», упал на кровать и заплакал, потому что для тебя звание заслуженного тренера СССР было высшим званием в мире.
Тебе это возвратили через несколько месяцев. И ты сказал: «Я понял, за что сняли…». Ты сказал это председателю Спорткомитета Сергею Павловичу Павлову, который любил тебя и который, конечно, и снимал с тебя звание, и возвратил его тебе… Ты сказал, что понял, за что сняли, но не понял, за что отдали. В этом весь ты».
Тренер «Спартака» Николай Карпов рассказывал: «После того как выиграли, меня все в ресторан приглашают. Я говорю: «Мужики, конец сезона, хочу к семье. В любое время, но не сейчас». И на своей «Волге» поехал домой. Собираемся за столом — два сына, жена, теща, я. Сели. Налил стопку, выпил. Как вода. Моментально взмок. Град пота. Жена говорит: «Поменяй белье». Переоделся, налил еще, выпил — ни в одном глазу. Не берет и всё. Закусил и опять весь мокрый. Третий раз переодеваюсь, стакан выпил. Не берет вообще. Выпил еще стакан, чувствую — опять весь мокрый. Лег и заснул. Представляете, какое это было напряжение? В каком состоянии я себя держал?»
Маршал Гречко, публично порицавший демарш в присутствии генсека своего подчиненного полковника Тарасова, не оставил Анатолия Владимировича без своего покровительства и преподнес редкостное охотничье ружье с гравировкой: «От министра обороны».
Тяжело больной Брежнев чуть ли не до последних дней продолжал посещать хоккей. Доктора к тому времени категорически запретили вождю сигареты, и генсек просил охранников его обкуривать. Поэтому до конца брежневской эпохи из правительственной ложи Дворца спорта к публике разносился ароматный дымок, который давно растаял в советской хоккейной истории.