Я видел, как Леонид Ильич курил — единственный, кто мог позволить себе дымить в стенах спортивного сооружения (рассказывали, что для Брежнева его любимые сигареты «Новость» делали со специальным белым фильтром и в жесткой упаковке), но для небожителей из правительственной ложи запретов не существовало.
Именно благодаря в первую очередь болельщику номер один Брежневу, не умаляя заслуг тогдашнего канадского премьера Пьера Трюдо (сегодня кабинет министров в Оттаве возглавляет его сын Джастин), и состоялась историческая суперсерия СССР–Канада ровно полвека назад, поскольку окончательный политический вердикт о проведении матчей «советских любителей против канадских профессионалов» — крылатая фраза телекомментатора Николая Озерова — принимался первыми лицами государств.
Но Пьер Трюдо, которого называли «отцом Канады» и «повелителем кленовых листьев», обладатель черного пояса по карате, практически ничем не рисковал, канадские газеты наперебой утверждали, что их хоккеисты «сожрут русских сырыми». Наоборот, считал: хоккейная баталия с советскими хоккеистами добавит вистов к рейтингам.
Генсек Брежнев ставил на карту спортивный престиж страны, к которому советские вожди относились довольно трепетно. Отвлекусь ненадолго от хоккея и приведу пару исторических фактов.
Где спорт, там всегда политика
Сталин после Олимпиады 1952 года, когда наши футболисты проиграли югославам (советский вождь к тому времени враждовал с югославским лидером Иосипом Броз Тито), гневно спросил у Берии: «Как поступают с воинской частью, которая покрыла себя позором?» — «Расформировывают, товарищ Сталин!» — отчеканил искусный царедворец Берия. И базовая команда сборной СССР — ЦДКА была распущена, счастье, что футболистов не арестовали. Капитан «команды лейтенантов» Алексей Гринин в восьмидесятых рассказывал мне, что по приезде из Финляндии на Ленинградский вокзал игроки долго не выходили из вагона, опасались, что чекисты прямо с перрона отвезут их на Лубянку.
Старшего тренера футбольной сборной Бескова за поражение в финале европейского первенства от испанцев в 1964 году (между прочим, гигантский успех — «серебро») уволили — в ЦК КПСС референт Хрущева Константину Ивановичу объяснил: сборная СССР проиграла на глазах злейшего врага советской власти — генералиссимуса Франко, подорвав престиж страны. Сказав дословно, как мне рассказывал Бесков, фразу такого содержания: «Не волнуйтесь, Константин Иванович, сборная не останется без тренера, а вы без футбола». Как ни парадоксально, дурак референт оказался прав: хрущевские кадры «вычистили», а Бесков-то без футбола не остался…
Так что где спорт, там всегда политика, хотя так быть и не должно.
Припомнил эти истории не ради красного словца — они наглядно свидетельствуют, на каком уровне в СССР принимались ключевые спортивные решения. Брежнев был не из трусливых: фронтовик, участник парада 1945 года на Красной площади, возглавивший в 1964-м заговор против Хрущева, в те времена, о которых идет речь, был, что называется, в самом соку.
Это позже Леонид Ильич превратится в дряхлую развалину, став персонажем многочисленных кухонных анекдотов. А в 1972 году случилось самое жаркое и засушливое советское лето, генсек был бодр: плавал в Крыму на катере с Фиделем Кастро, охотился в Завидове с госсекретарем США, аксакалом американской политики Генри Киссинджером в преддверии визита президента Никсона и с завидной энергией мотался по стране — от Красноярска до Алма-Аты…
Политический обозреватель, писатель Андрей Колесников, неожиданно (во всяком случае, для меня) обратившийся к теме хоккея и подаривший мне свою книгу про суперсерию «Холодная война на льду», пишет:
«Благодаря суперсерии большой хоккей, который в то время действительно был Большим, стал неотъемлемой частью советской идеологии. Собственно, выражение «народ и партия едины» было далекой от жизни метафорой, если не считать двух объединяющих факторов, за которые в 1970-е интуитивно держался Леонид Брежнев, — память о Великой Отечественной и хоккей.
Хоккейные баталии приравнивались к политическим. Достаточно вспомнить, какое значение придавалось играм с Чехословакией, в которых всегда ощущались особое ожесточение и специфический подтекст. А вот суперсерия прорубила окно в Атлантику, столь нестандартным образом закрепив реальное потепление 1972–1974 годов и положительную эмоцию в отношениях с атлантической цивилизацией, символом которой несколькими месяцами раньше стал визит Ричарда Никсона в Москву. В человеческом плане Никсон нравился Брежневу, Брежнев — Никсону: фотографии Владимира Мусаэляна фиксируют это эмоциональное сближение и то, с каким комфортом два лидера общаются друг с другом, и в какой домашней манере генсек разговаривает, например, с Генри Киссинджером — прямо как со своим помощником».
Решение играть с канадскими профессионалами генсек принял вопреки мнению «серого кардинала» партии Михаила Суслова, которого соратники за глаза называли «человек в футляре». Главный идеолог СССР Суслов считал, что эта сомнительная затея может стать несмываемым позорным пятном на гордом знамени советского спорта, тем более что на Олимпиадах и чемпионатах мира и Европы на сборную СССР сыпался настоящий золотой дождь — какой же смысл, настаивал Суслов, подставляться?
Категорическим противником суперсерии выступал и всемогущий Комитет государственной безопасности — чекисты опасались, что кто-либо из игроков может польститься на баснословные гонорары и остаться за границей. Хотя многолетний шеф Лубянки Юрий Андропов искренне хоккей любил, с удовольствием принимал у себя динамовских звезд Виталия Давыдова, Валерия Васильева, Александра Мальцева, именно он настоял на переезде из Риги в Москву перспективного тренера Виктора Тихонова, назначенного тренером сборной (было это через пять лет после суперсерии — в 1977 г.).
Но и здесь без Брежнева не обошлось. Тихонов вспоминал, что, когда его вызвал председатель спорткомитета Министерства обороны Николай Шашков, по «кремлевке» раздался звонок, сообщили, что Виктора Васильевича ждут на Лубянке. Внизу уже ожидала машина со спецсигналами, которая в считаные минуты домчала тренера рижского «Динамо» на площадь Дзержинского. К кому его везут — не сказали.
Тихонов говорил, что прошли с сопровождающим одну приемную, потом вторую, вошли в длинный кабинет, где в конце за столом сидел председатель КГБ. Час беседовали о хоккее, и лишь потом Андропов сказал, что вызвал Виктора Васильевича по поручению Генерального секретаря ЦК КПСС, который дал распоряжение, чтобы Тихонов наряду со сборной возглавил ЦСКА! Юрий Владимирович с не свойственной чекистам откровенностью заметил, что лично он хотел бы видеть Тихонова в московском «Динамо» (команду исстари курировали МВД и КГБ), но мнение Леонида Ильича — важнее.
Интересно, что Тихонов попытался отказаться — в Риге ему нравилось — и впоследствии сам удивлялся собственной смелости, но не менее интересно, что и Андропов не стал настаивать, дал время взвешенно все обдумать. Через неделю снова пригласил к себе и уже подчеркнул, что работать в ЦСКА, совмещая главный пост в сборной страны, придется. Как вспоминал Виктор Васильевич, во время разговора Андропову позвонил секретарь ЦК КПСС Зимянин, председатель КГБ включил громкую связь и сказал: «У меня Тихонов сидит, не хочет принимать ЦСКА». В ответ Зимянин иронично заметил: «Юра, ты скажи ему, что в твоем кабинете не принято отказываться». И оба засмеялись, вопрос был решен.
И это один из штрихов, что точка зрения КГБ превалировала во всех отраслях, в том числе и в спортивной. И, как уже было сказано выше, всесильное ведомство, заботясь о чистоте мундира — вдруг среди хоккеистов объявятся «невозвращенцы», — идею сражений с профессионалами, мягко говоря, не поддерживало.
Болельщик победил генсека
Так что поводов для колебаний у Леонида Ильича было предостаточно. Но болельщик в Брежневе победил генсека — Леонид Ильич, как и миллионы обычных людей, жаждал эпохального хоккейного зрелища.
И отсчет одного из главных спортивных событий двадцатого века вполне можно было бы начать почти за год до первого вбрасывания шайбы в монреальском «Форуме» — с октября 1971 года, когда Брежнев поручил председателю Совета Министров СССР, по-нынешнему — премьеру, Алексею Косыгину отправиться с визитом в Канаду, где высокого гостя принимал Пьер Трюдо. Протокольную часть — переговоры, подписание документов о сотрудничестве между странами — совместили с неофициальной: посещение матча профессионалов «Ванкувер Кэнакс» — «Монреаль Канадиенс». Так что Косыгин, занимавший второй пост в государстве, стал первым советским руководителем высшего ранга, побывавшим на играх НХЛ, хотя сотрудники личной охраны из девятого управления КГБ высказывались против поездки на игру, тревожась о безопасности премьера при скоплении двадцатитысячной аудитории.
Но и офицеры могущественного ведомства, обладающие секретной информацией, не догадывались: их шеф, сам в прошлом неплохой спортсмен, Косыгин был чемпионом Ленинграда по академической гребле, что позволило ему до преклонных лет сохранять прекрасную физическую форму, выполнял прямое поручение вождя. Предсовмина даже сфотографировался перед матчем на память с капитаном «Монреаля», десятикратным обладателем Кубка Стэнли Анри Ришаром, по прозвищу Ракета, а по прилете в Москву высказал генсеку осторожное мнение, что играть с канадцами, вероятно, можно…
Крепкий хозяйственник, как его называли, Алексей Косыгин — из сталинских кадров — был, разумеется, членом Политбюро, что требовало и искусной византийской дипломатии, потому предсовмина, видимо, догадывался, какой ответ хочет услышать его непосредственный начальник.
Доподлинных фактов о том, что вопрос обсуждался коллегиально на Политбюро, нет, в стенограммах это не зафиксировано, известно лишь, что армейский болельщик Брежнев после матча со «Спартаком», за который в основном члены Политбюро болели, мог торжествующе начать заседание: «Ну, как мы вам вчера?» Или в разгар совещания выйти в комнату отдыха, где шла трансляция хоккейного матча.
Выдающийся форвард ЦСКА и сборной Анатолий Фирсов (к слову, легендарный Вячеслав Фетисов со смехом рассказывал мне, как на награждении в Кремле министр спорта Марат Грамов, произносивший «багминтон» и «валибдол», ставленник Горбачева и его земляк по Ставрополью, перепутав спортсменов, представил Фетисова генсеку: «Михаил Сергеевич, познакомьтесь, хоккеист Вячеслав Фирсов…») в наших разговорах не раз вспоминал скандальный матч за «золото» со «Спартаком» в 1969 году, где неожиданно главным действующим лицом оказался Брежнев.
Перед самой сменой ворот в третьем периоде (тогда были такие правила) армейцы отыграли одну шайбу, но рефери гол не засчитал, решив, что секундой раньше прозвучала сирена. Тренер Тарасов эмоционально потребовал пересмотра судейского вердикта, но арбитры настаивали на своем.
Тогда Анатолий Владимирович на глазах у всей страны — шла прямая трансляция — увел команду со льда. Фирсов рассказывал, как к нему, капитану армейцев, забегали генералы: «Немедленно идите на лед!» Но он отвечал по-военному: «У нас один командир — Тарасов! Скажет, будем играть!»
Пауза затянулась — многие головы могли полететь, и в первую очередь голова тренера армейцев. Шутки были плохи: время главы государства рассчитано по минутам, а полковник Тарасов вынуждал Верховного главнокомандующего пассивно ждать продолжения матча, на что и штатский диссидент тех лет никогда бы не решился. По словам Фирсова, в конце концов из правительственной ложи спустился помощник Леонида Ильича и отчеканил, обращаясь к Тарасову, только одну фразу: «Леонид Ильич просил передать, что вы играете с огнем!» — только тогда матч продолжился.
«Спартак» стал чемпионом, а с Тарасова сняли звание заслуженного тренера СССР, но потом вернули. Татьяна Анатольевна, дочь Анатолия Владимировича и сама великий тренер, рассказывала мне, как в двухкомнатной квартире на «Соколе», где они с семьей скромно прожили всю жизнь, папа упал на кровать и заплакал, поскольку звание заслуженного тренера для него было наивысшим. Звание возвратили через несколько месяцев, и Тарасов со своим неуступчивым характером скажет председателю Спорткомитета СССР Сергею Павлову: «Я понял, за что сняли, но не понял, за что отдали…»
Павлова, кстати, перед суперсерией на Старой площади, где располагался ЦК КПСС, жестко предупредили: «Сергей Павлович, если проиграете все матчи, положите партбилет на стол». Аппарат партийной номенклатуры, подобно флюгеру ощущавший настроение высшего руководства, как шутили в те времена, колебался вместе с линией партии — играть или не играть?
У себя дома в Астраханском переулке знаменитый телекомментатор Николай Озеров, гостеприимно принимавший меня, молодого журналиста, рассказывал, что в те годы он часто бывал на Старой площади у 1-го заместителя заведующего отделом пропаганды Центрального комитета партии Александра Николаевича Яковлева и вел с ним долгие беседы о хоккее.
Сам в прошлом блестящий спортсмен, многократный чемпион страны по теннису, Озеров решительно убеждал Яковлева, курировавшего в том числе и спорт, что «канадцы играют блестяще, но не боги! Нашей команде победить вполне по силам. Хотя будет очень трудно…» А уж артистизма, чтобы привлечь на свою сторону высокопоставленного партийного руководителя, Николаю Николаевичу было не занимать, он профессиональный актер, покорял мхатовскую сцену вместе с великими Грибовым, Яншиным и Ливановым.
К мнению Яковлева в Политбюро прислушивались, но после публикации в «Литературной газете» статьи «Против антиисторизма» он попал в опалу (инициатором народного гнева против идеологически вредной публикации выступил писатель Михаил Шолохов и позицию нобелевского лауреата поддержал главный идеолог партии Михаил Суслов) и был отправлен послом в Канаду, где хоккея-то уж насмотрелся досыта.
Именно в Канаде Александр Николаевич, которого впоследствии называли «архитектором перестройки», излагал секретарю ЦК КПСС по сельскому хозяйству Горбачеву идеи демократизации и гласности, что имело для страны кардинальные последствия, когда Михаил Сергеевич стал генсеком.
Другой Брежнев
Хоккей, возникший у нас в 1946 году, изначально именовался канадским — по имени родоначальников. Тут тоже своя загадка — как разрешили считавшийся буржуазным вид спорта? По одной из версий, игра нравилась маршалу Ворошилову, но ближе к истине факт, что идеей загорелся сын вождя Василий Сталин, организовавший команду военных летчиков, а уж папа, «лучший друг физкультурников», снисходительно глядел на забавы сына — лишь бы не пил.
И хоккей в СССР мгновенно обрел популярность — на лед выходили знаменитые и узнаваемые футболисты, сделавшие себе имя и в нашем хоккее — с мячом! Но все спортсмены в стране в те времена были в статусе «любителей» — числились мастерами в заводском цеху, инструкторами физкультуры, пограничниками или военнослужащими.
На самом деле, перефразируя Николая Озерова, против канадских профессионалов играли советские гладиаторы, при несопоставимых зарплатах. Нашим ведущим хоккеистам во время суперсерии, когда советские звезды Третьяк, Якушев, Харламов творили на льду чудеса, заокеанские менеджеры предлагали контракты с проставленной в чеке «единицей»: количество нулей, говорили, впишите сами! Никто на астрономические заработки не польстился.
Мы с шестидесятых уже громили канадцев на чемпионатах мира, но по основной своей профессии они были студентами, не пробившимися в НХЛ. Первые победы приносили эйфорию — доказывали торжество советской школы хоккея, однако постепенно приходило понимание, что нужен был иной раздражитель, иная мотивация. Нужен был, если хотите, гамбургский счет!..
В шестидесятых годах сборная СССР играла против юниоров «Монреаля», усиленных пятеркой хоккеистов основного состава во главе с легендарным голкипером Жаком Плантом.
Пройдут годы, и Плант — легенда канадского хоккея, как у нас Лев Яшин в футболе, — придет с переводчиками перед первой игрой в Монреале к двадцатилетнему Третьяку и станет подробнейшим образом объяснять, как следует играть против Эспозито, Хендерсона, Маховлича, показывая всё на макете. Владислав говорил, что доподлинно не знает, чем руководствовался канадский «укротитель шайб», как называли Планта, но, вероятнее всего, испытывал жалость к русскому мальчишке, которого должны были растерзать Эспозито, Курнуайе, Паризе…
И причины тому были: канадские тренеры Маккеллан и Дэвидсон прилетали в Москву перед суперсерией посмотреть двустороннюю игру сборная СССР — ЦСКА, где Третьяк пропустил аж 9 шайб. Вывод напрашивался сам собой: по возвращении домой наблюдатели поведали игрокам, что советский вратарь — самое слабое звено в сборной. Они не знали, что Владислав на следующий день должен был жениться на Татьяне и мысленно был на предстоящей свадьбе, а не на льду. И поступок Жака Планта свидетельствовал о его благородстве по отношению к коллеге.
Кстати, в матче с «молодежкой» «Монреаля» единственную шайбу в ворота Планта забросил армеец Владимир Брежнев. К семье Леонида Ильича он никакого отношения не имел, но именно из-за него у популярного телекомментатора Яна Спарре, напарника Николая Озерова, возникли проблемы. Председателем Гостелерадио долгие годы был Сергей Георгиевич Лапин, который однажды вызвал Спарре «на ковер». В то время в хоккейном «Спартаке» играл однофамилец руководителя вещания Игорь Лапин.
Вот председатель Гостелерадио и сказал комментатору с раздражением: «Вы в микрофон вчера в матче ЦСКА–«Спартак» постоянно говорили: «Брежнев грубо ошибся!» или «Брежнев недосмотрел…» Мы-то знаем, что этот хоккеист — однофамилец нашего Генерального секретаря, но вообразите себе ситуацию: кто-то проходит вечером мимо дома с открытыми окнами и, не зная, о ком идет речь, слышит ваши критические замечания в адрес Брежнева. Что человек может подумать и какие ассоциации возникнут?»
Спарре в прошлом был тяжелоатлетом, привык выдерживать большие веса. Кроме того, Ян Янович слыл человеком с юмором, потому не раздумывая ответил: «…Хорошо, в следующем матче я буду говорить: «Плохо сыграл Лапин», «Опять ошибся Лапин…» Шутка с начальством едва не стоила Спарре места в комментаторской кабине…
Пари на ящик коньяка
Матчи суперсерии — в канадской части из-за разницы во времени трансляция шла в записи. Хоккеисты выходили на лед, когда в Москве была глубокая ночь. Председателю Гостелерадио строжайше запретили в ЦК КПСС сообщать счет в игре — исключение было сделано только для членов Политбюро. Но кто-то из друзей старшего тренера Всеволода Боброва ранним утром поделился счастливой новостью с его женой Еленой Николаевной: сборная СССР выиграла в Монреале — 7:3, а первая леди советского хоккея под большим секретом обрадовала друга семьи Бобровых, главкома Сухопутных войск Ивана Павловского. Генерал по традиции совершал утреннюю пробежку со своим соседом по даче — заместителем министра иностранных дел Николаем Фирюбиным, мужем министра культуры и секретаря ЦК КПСС Екатерины Фурцевой. Само собой, зашла речь о хоккее — Фирюбин с не свойственной дипломатам безапелляционностью заявил, что игра будет в одни ворота, не сомневаясь в победе канадцев. Павловский, внутренне посмеявшись, предложил пари — на ящик отборного армянского коньяка. Ударили по рукам, и довольный замминистра уже предвкушал вкус элитного напитка в бокале. Конечно, спор он проиграл…
Между прочим, жена Фирюбина, властная Екатерина Фурцева, одно время курировала и спорт в стране. И, по одной из версий, о которой мне поведал замечательный вратарь и комментатор Владимир Маслаченко, была непосредственной виновницей ареста Эдуарда Стрельцова (вроде мы говорим о хоккее, но куда же без футбола, раз везде в спорте раскладывался кремлевский пасьянс).
И здесь мы должны вернуться к золотой олимпийской футбольной сборной, в 1956 год, когда после победы в Мельбурне состоялся торжественный прием в Кремле.
Герои, которых встречали поистине по-царски — столы ломились не только от деликатесов, но и от спиртного, конечно, — позволили себе немного расслабиться. Да и высшие руководители государств себе мало в чем отказывали.
И вот тогда первый секретарь Московского городского комитета партии Екатерина Фурцева сделала Стрельцову королевское предложение — выдать за него свою 16-летнюю дочь Светлану, в комнате которой над кроватью висел вырезанный из глянцевой обложки «Огонька» портрет центрфорварда.
Мы уже не узнаем, насколько серьезным было предложение одной из главных фигур кремлевского пасьянса, да это и не главное. Важнее, что Стрельцов отказал Фурцевой совсем не в той форме, в которой было принято общаться в стране с высокопоставленными партийными бонзами. Разгоряченный алкоголем Стрельцов в окружении друзей-футболистов, не задумываясь о последствиях, резко отшил Фурцеву:
— Нет, я свою Алку ни на кого не променяю.
И оскорбительную выходку юного олимпийского чемпиона она, конечно же, запомнила.
Спустя два года после олимпийского кремлевского застолья, когда Стрельцов по собственной глупости навлечет на себя неприятности, говорят, именно обиженная на футболиста Екатерина Фурцева предвзято доложит тогдашнему вершителю судеб Никите Сергеевичу Хрущеву о происшествии, которое произошло на подмосковной даче в поселке Правда. И разъяренный первый секретарь ЦК КПСС прикажет:
— Строго наказать, посадить надолго!
Не только замминистра, муж Фурцевой, отказывался верить в шансы нашей хоккейной сборной — поначалу планировалось транслировать только первый матч: в Политбюро полагали, что в случае неудачи незачем дальше огорчать советских людей. Николай Озеров, у которого, как рассказывал писатель Александр Нилин, маршал Ворошилов попросил однажды автограф, сказав изумившемуся от внимания знаменитого полководца Николаю Николаевичу: «А то внуки не поверят, что я Озерова видел…» — в те дни работал на мюнхенской Олимпиаде — печально известных играх, где палестинские террористы захватили в заложники израильских спортсменов, многие из которых погибли.
Озеров присоединился к нашей спортивной делегации, среди которой были сотрудники КГБ, на пересадке в Париже и в том же Астраханском переулке у себя дома с юмором рассказывал, как всю дорогу ломал голову: надо было выкрутиться с отчетностью в бухгалтерии — командировка-то была оформлена в ФРГ. И на отель в Канаде валюту тратить было недопустимо по финансовым нормам — один человек в двух странах одновременно находиться не может: «Не Фигаро же я, в конце концов», — шутил Озеров. Но как только Николай Николаевич, которого сначала отправили из Европы только на один матч, по его словам, увидел, как по-королевски их встречают в Канаде, нервотрепка с финансовой отчетностью закончилась.
Писатель Андрей Яхонтов заметил, что и этот матч, проиграй мы крупно, могли не показать, припомнив, как прервали трансляцию во время доклада Брежнева, когда он закашлялся — текст дочитывал диктор.
Легенда о Гагарине
В разных изданиях к юбилеям суперсерии регулярно публиковалась расхожая история про правительственный прием в 1964-м, после зимних Игр в Инсбруке, где чествовали наших олимпийцев на банкете в особняке на Воробьевых горах. Присутствовало Политбюро во главе с Никитой Сергеевичем Хрущевым, еще не догадывавшимся о коварных планах соратников по партии по его смещению с поста руководителя государства. В том же году Хрущева отправят на пенсию, но на олимпийском балу он еще был всесилен, демократично принимая с соратниками «на грудь» в честь чемпионов.
И, по одной из версий, именно на Воробьевых горах тренерам хоккейной сборной Аркадию Чернышеву и Анатолию Тарасову пришла в голову мысль обратиться к руководителю государства с просьбой: разрешить сборной СССР сразиться со считавшимися непобедимыми канадскими профессионалами. И вроде как Аркадий Иванович и Анатолий Владимирович попытались заполучить в союзники министра обороны Родиона Малиновского, но маршал ответил уклончиво: «Давайте, заходите на днях, обсудим…» Тогда обратились к Юрию Гагарину, обожавшему хоккей (помните строчки из песни: «…как на лед он с клюшкой выходил»), — любимцу Хрущева, который и подвел Чернышева с Тарасовым к первому секретарю.
И находившийся уже подшофе Никита Сергеевич, выпив с тренерами-победителями и космонавтом №1 «по маленькой», благосклонно отреагировал: «Да играйте себе!..»
История сама по себе привлекательная, хотелось бы в нее верить, да и фигуры в кремлевской картине задействованы планетарного масштаба: руководитель советского государства, 1-й космонавт планеты, министр обороны, знаменитые тренеры…
Смущало только, что никаких дальнейших событий за этим не последовало, хотя слова вождей и в те далекие времена «отливались в граните» и уж председатель Спорткомитета СССР, по-нынешнему — министр спорта, как минимум на следующее утро обязан был незамедлительно провести совещание, реализуя указание первого лица. А так — вроде как в пивной поговорили.
Конечно, доподлинно восстановить реальность, а тем более хронологию событий почти шестидесятилетней давности крайне сложно, но я решил по возможности прояснить этот вопрос.
Один из моих соседей по дачной улице имени героя Гражданской войны маршала Блюхера — легендарный капитан хоккейного «Спартака» и сборной СССР Борис Майоров.
Их звездная тройка — братья Майоровы и Старшинов — останется в истории хоккея навечно, недаром близнецы Борис и Евгений появились на свет с разницей в двадцать минут; чистое время хоккейного периода. В таком совпадении без труда можно разглядеть указующий перст грядущей спортивной судьбы. (К слову, с Евгением Майоровым мы исколесили мировые чемпионаты и Олимпиады.)
В выходные по утрам я обычно отправляюсь на велопрогулку в Черкизовский парк, расположенный в тыльной стороне спартаковской базы в Тарасовке, а Борис Александрович Майоров в это время уже возвращается с рыбалки на Пироговском водохранилище и неизменно предлагает поделиться свежим уловом — щуками и окунями.
При наших воскресных встречах до меня словно доносится оглушительный рев арены: «Шайбу, шайбу!!!» — клич болельщиков, родившийся благодаря Борису Майорову, выступавшему и за футбольный «Спартак».
19 июня 1961 года он вышел на поле московского стадиона «Динамо» в игре против ташкентского «Пахтакора». Зрители узнали известного хоккеиста и, развлекаясь, принялись скандировать: «Давай шайбу! Боря, шайбу!»
На том памятном матче присутствовал и страстный болельщик, классик детской советской литературы Лев Кассиль.
Куда менее известно, что Кассиль явился родоначальником отечественной спортивной литературы и кино. Его роман «Вратарь республики» и фильм «Вратарь» с бессмертными песнями Исаака Дунаевского на слова Лебедева-Кумача впервые живописали мир спорта, а конкретно футбола, чьим страстным болельщиком Лев Абрамович был еще с детства.
Как журналист он много писал о футболе в центральной прессе, сопровождал наши сборные в поездках по стране и за рубежом и даже комментировал матчи вместе с Вадимом Синявским. Именно Кассилю, по мнению моего старшего друга Александра Нилина, «футбол своей популярностью в нашей стране обязан почти так же, как самим футболистам».
Впрочем, так же, как и живущей уже полвека «кричалке» «Шайбу, шайбу!», ставшей даже названием мультсериалов.
В июне 1961-го на стадионе «Динамо» именно Лев Кассиль азартно воскликнул:
— Теперь будем кричать «Шайбу! Шайбу!» и на футболе, и на хоккее!
Борис Майоров, кстати, был капитаном сборной, игравшей против «молодежки» монреальской команды, усиленной профессионалами, и, когда мы расположились в теньке у беседки на его участке, даже вспомнил, как выходил с легендарным Плантом один на один, правда, с фланга, но канадский вратарь бросок парировал. Правительственный прием в 64-м Борис Александрович, к моей радости, вспомнил в подробностях: вместе с выдающейся конькобежкой Лидией Скобликовой как капитан сборной СССР Майоров находился за главным столом рядом с Хрущевым. И припомнил раздраженную реакцию главы государства на выступление олимпийского чемпиона Олега Протопопова — партнера фигуристки Людмилы Белоусовой, когда спортсмен стал жаловаться, что им практически негде тренироваться, поскольку катков с искусственным льдом в Союзе было раз-два и обчелся.
Возмущенные слова Хрущева, которые последовали в ответ, Майоров привел дословно: «Товарищ Белоусов! — воскликнул глава государства. — Если мы сейчас начнем строить Дворцы спорта, мы никогда не переселим наш народ из подвалов и полуподвалов в квартиры!»
Я слушал Майорова и думал, каким громогласным был бы гнев Хрущева, знай первый секретарь, что Белоусова и Протопопов в 1979 году станут «невозвращенцами» и попросят в Швейцарии политическое убежище. Но самого Никиты Сергеевича к тому времени на свете уже не будет.
Наш разговор с Борисом Александровичем перетек к приключенческой версии о просьбе Чернышева и Тарасова к главе государства. И Майоров отвечал категорично: «Не было даже предпосылок для подобной темы. Мы к тому времени выиграли пару чемпионатов мира и для канадских профессионалов никакого особого интереса не представляли. А вот когда мы стали девятикратными чемпионами, тогда, думаю, и возник у них спортивный интерес к советскому хоккею — что же это за команда такая, непобедимая?»
«Гагарин-то хоть был на том приеме?» — поинтересовался я. «Неужели ты думаешь, Петр, что я бы не заметил Юрия Алексеевича, — иронично ответил мой сосед и продолжил: — Повторяю, я был в двух шагах от Хрущева и утверждаю: Чернышев с Тарасовым к нему не обращались». Но я бы оставил эту хоккейную легенду с Гагариным как метафору. Мы невольно видели в канадцах-профессионалах хоккейный космос — и полны были сначала мечтаний, а постепенно и решимости взлететь в него.
Борис Майоров развеял один из мифов хоккейных шестидесятых. А его преемники 2 сентября 1972 года на льду монреальского «Форума» развеяли миф о непобедимости канадских профессионалов.
Но в последний момент игру едва не сорвали. Один канадец — фамилия его канула по прошествии лет — подал в монреальский суд жалобу: во время Пражской весны, когда в 1968 году в Чехословакию вошли советские танки, его припаркованный автомобиль попал под наш бронетранспортер. Канадец, вместо того чтобы радоваться, что остался жив, требовал возмещения ущерба. И суд в качестве компенсации наложил арест на хоккейную экипировку нашей сборной. Но не успел судья вынести решение, как директор НХЛ Алан Иглсон выложил собственные две тысячи долларов, мгновенно замяв дело.
И теперь ничто не мешало американскому арбитру Лену Ганьону вбросить шайбу на льду «Форума». Секундная стрелка еще не сделала полный оборот, как Фил Эспозито отправил шайбу в ворота Третьяка. И, как рассказывал Владислав, канадский центрфорвард на «пятачке» после забитого гола похлопал его по плечу: «О’кей», дескать, не переживай, паренек, мы профессионалы и не в бирюльки играем. «О’кей!» — автоматически ответил Третьяк. Хотя какой там о’кей, через шесть минут в его ворота влетела вторая шайба и, казалось, дело запахло катастрофой.
Не уверен, что генсек Брежнев в эти жуткие для нас минуты на льду «Форума» прикуривал свои фирменные сигареты «Новость» одну за другой, — счет Леониду Ильичу до трансляции наверняка доложили. А вот обычные советские люди находились в предынфарктном состоянии.
Орган в монреальском «Форуме» в паузах играл похоронный марш Шопена.
Читайте окончание: "Легендарный хоккей СССР-Канада: Якушев раскрыл главные тайны"
