Однажды мы с Владиславом Третьяком и Николаем Караченцовым в середине лихих 90-х очутились на шикарном для тех времен банкете. Столы ломились от деликатесных яств и изысканных напитков. К Владиславу обратился характерный для того времени располневший персонаж в малиновом пиджаке: «Подскажите, как мне похудеть?» Третьяк, ни на секунду не задумываясь, ответил: «Встаньте на полчасика в хоккейные ворота». Малиновый пиджак уважительно удивился: «Такие колоссальные нагрузки?» В разговор сразу вступил с присущим ему сарказмом Коля Караченцов, словно он был дублером Третьяка: «Нагрузки — само собой, а похудеете со страха». Малиновый пиджак как-то быстро ретировался…
И правда, когда Третьяка спросили, что он чувствует, когда в него летят шайбы, Владик ответил: «Ощущение, что в тебя все время швыряют кирпичами».
В юбилейные дни великого вратаря я все чаще мысленно обращаюсь к тем историческим хоккейным событиям, которые видятся теперь безвозвратно далекими, — к суперсерии 1972 года СССР—Канада. Я, тогдашний школьник, и по сей день горжусь, что был очевидцем (конечно, как болельщик-телезритель у черно-белого «Темпа») битвы наших с казавшимися непобедимыми заокеанскими профессионалами.
Потом прошла целая жизнь — репортажи с чемпионатов Европы, мира, Олимпийских игр уже в качестве спортивного журналиста, но вдруг задумался: важнее тех сражений с канадцами, по-моему, ничего не было. И, может быть, не только для меня, а для целого поколения.
Владислав Третьяк перевернул представление о хоккейных вратарях, как до него в футболе это совершил Лев Яшин. Но случится это не по мановению волшебной палочки. В первом матче в Монреале Третьяк пропустил от таранного Фила Эспозито на 30-й секунде, и канадцы завопили: «Какого черта русские здесь делают? Мы съедим их сырыми!» И когда на 6-й минуте в ворота сборной СССР влетела вторая шайба, под сводами «Форума» электроорган заиграл похоронный марш.
Но потом все увидели, что такое настоящая «Красная машина» и кто такой Владислав Третьяк.
Канадский журналист, предсказавший в суперсерии все восемь побед своей команде, публично поклялся съесть газету, если прогноз не сбудется. Александр Якушев — обладатель четырех (!) золотых перстней как лучший игрок матчей — рассказывал мне, что репортер приехал после нашей победы в Монреале на вторую игру в Торонто в отель к сборной СССР, при всех раскрошил свою статью в суп — и слопал. Советские хоккеисты дружно ему аплодировали и кричали: «Молодец! Мужик!»
Пол Хендерсон, забивший в последней московской игре Третьяку победную шайбу, решил, что такой подарок ему сделал Бог, и после окончания карьеры ушел в священники.
Канадский репортер Стаббс к 40-летию суперсерии написал: «Сегодня случайный прохожий в Монреале с большей вероятностью слышал о Третьяке, чем о Хендерсоне, бросок которого принес Канаде победу в суперсерии».
Как-то Владислав Александрович сказал мне, что даже с его реакцией в Канаде он не успевает дотронуться ни до одной дверной ручки. «Почему?» — удивился я. «Распахиваются как по волшебству», — рассмеялся Владик. Канадский премьер в те времена присылал за Третьяком личный самолет.
Но поначалу тренер «Торонто» Джон Маклеллан, летавший перед суперсерией на товарищеский матч ЦСКА—сборная СССР и своими глазами увидевший, как Третьяк пропустил 8 (!) шайб, по возвращении домой обнадежил своих игроков, что русскому вратарю они забьют сколько захотят.
Он просто не знал, что на следующий день у Владика должна была состояться свадьба и мысли его были совсем не в воротах. Та обманчивая «дырявость» сыграла с канадцами злую шутку: броская фраза Николая Озерова: «Третьяк спасает свои ворота!» — стала автографом советского хоккея.
Владислав и женился столь же молниеносно, сколь реагировал и на площадке. Мамина подруга очень расхваливала девушку Таню, живущую в Загорске. Но на первое свидание Таня опоздала на электричку, и Владислав терпеливо целый час дожидался ее на Ярославском вокзале. Так что нынешний год по-настоящему в семье Третьяка юбилейный — в сентябре золотая свадьба.
Удивительная вещь — лицо Третьяка, как и любого вратаря, постоянно было скрыто под маской, но даже люди, далекие от хоккея, всегда узнавали Владислава и в послеигровой жизни. Моя мама, знакомая с Владиславом и Татьяной, на отдыхе в Карловых Варах встретила их на прогулке и рассказывала, что подойти было невозможно — выстроилась бесконечная очередь за автографами.
Маска Третьяка — «решетка» — была своего рода новшеством в отечественном хоккее: Виктор Коноваленко, Виктор Зингер и другие голкиперы играли в масках, плотно прилегающих к лицу. По поводу вратарских масок Владислав Александрович, вспоминая знаменитого канадского голкипера Жака Планта, за тренировкой которого ему удалось наблюдать, сказал мне: «Он нам всем спас жизнь, когда впервые встал в воротах в маске».
Почему-то момент, когда Владислав Третьяк снимал маску, привлекал меня не меньше, чем сама игра.
Я и сегодня не могу внятно объяснить, отчего с таким нетерпением ждал именно этой минуты. Наверное, в детстве считал, что разгадаю одну из хоккейных тайн, поскольку выражение лица Третьяка после победы или поражения было гораздо выразительнее, чем электронное табло.
Хотя счет после финальной сирены я, как и другие болельщики, уже знал, но все равно пристально ловил его взгляд, давая волю своему воображению и пытаясь понять, чего стоила Третьяку эта игра. Повзрослев, понял, что на этот вопрос, кроме самого Владислава, не мог бы ответить ни один человек в мире.
Третьяк мог бы играть еще долго: всегда избегал шумных посиделок, никогда не стремился быть душой компании, режимил. На сборах он жил с 16 лет, семью видел раз-два в месяц, потому и попросил Виктора Васильевича Тихонова разрешить жить дома и приезжать на тренировки. Тихонов уперся: «Будешь как все». И Владислав с той же решительностью, с какой он действовал на площадке, закончил хоккейную карьеру, стал работать в политотделе ЦСКА. Я тогда решил его навестить, и был обескуражен увиденной картиной: в крохотной комнатушке размером с хрущевскую кухню висел календарь 1985 года. За столом сидели три майора, один из них — Третьяк. Офицеры деликатно вышли, чтобы не мешать нашей беседе. Я ошарашенно сказал: «Владик, я не верю своим глазам». Но Третьяк в свойственной ему невозмутимой манере пояснил, что поскольку в тренировочном режиме ему никто исключений сделать не захотел, то и служить придется как всем.
Но и в новом времени Владислав Александрович тоже сумел стать более чем значимой фигурой — руководил школами Третьяка, занимался общественной деятельностью, в итоге возглавил Федерацию хоккея страны.
Но почему при всем величии Третьяка он так и не сыграл в НХЛ? Каким-то образом защитник Серж Савар, участник суперсерии-72, впоследствии — генеральный менеджер «Монреаль Канадиенс», пробился с помощью канадского посла на прием к главному советскому идеологу Михаилу Андреевичу Суслову с просьбой отпустить Третьяка в Монреаль. Но секретарь ЦК КПСС, по обыкновению пожевав губами, привычным тихим голосом по-иезуитски объяснил, что отец вратаря, генерал армии, Герой Советского Союза Иван Третьяк, категорически против. И послушный сын не хочет огорчать отца. Стоит ли объяснять, что Владислав не имел никакого отношения к заслуженному генералу — просто однофамильцу.
Как и его великий коллега Лев Яшин, Третьяк мог пропустить и относительно легкий гол. Но, как и Яшин, когда ставка в игре была больше чем жизнь, Третьяк становился непробиваемым. Забить Владику было невозможно, это признают все, кто играл против него, за рубежом его недаром прозвали «русской стеной».
Наверное, я мог бы долго рассказывать про Третьяка, но любые хвалебные эпитеты Владиславу ничего не добавят. Все гораздо проще, как в кроссворде, когда первое, что приходит на ум: река — Волга, поэт — Пушкин, знаменитый хоккейный вратарь…
ИЗ ДОСЬЕ "МК"
Владислав Александрович Третьяк, заслуженный мастер спорта. В 1969—1984 гг. защищал ворота ЦСКА и сборной СССР, 13-кратный чемпион СССР, трехкратный олимпийский чемпион, десятикратный чемпион мира, лучший хоккеист ХХ века по версии Международной федерации хоккея, президент Федерации хоккея России.
