Вот и задумался – ведь не все футболисты и хоккеисты, гимнасты и боксеры, когда мир вернется в привычное русло, смогут сохранить оптимальную форму: предательский в спортивном плане возраст кого-то спишет со счетов.
Вселенский масштаб таланта Эдуарда Стрельцова, который провел семь лет вне футбола, вернулся на поле и снова стал лучшим футболистом СССР, — исключение на все времена.
Среди тех, с кем сводила меня репортерская судьба, далеко не всем удалось на чемпионском кураже преодолеть огонь, воду и медные трубы успеха, остаться в мировой истории не только великими спортсменами, но и шагнуть дальше — в знаменитые тренеры или даже министры, сохранив при этом любовь и уважение болельщиков.
Евгений Евтушенко рифмовал: «Есть у мира с некоторых пор для объединения людей летняя религия — футбол, зимняя религия — хоккей». Реальными спортивными иконами для миллионов людей стали Лев Яшин, Вячеслав Фетисов, Александр Якушев, Владимир Маслаченко, Константин Бесков, Станислав Черчесов, в том числе, и в качестве примера спортивного долголетия…
Были и другие, со своим калибром таланта — сошедшие с круга по собственной воле, а точнее, безволию, хотя поначалу спортивная фортуна была к ним более чем благосклонна. Но лукавые соблазны судьбы, особенно заманчивые для молодых, жестко выбросили их со спортивной орбиты, а потом и из жизни. С некоторыми я был знаком и вспомнил о них в возникшем спортивном безвременье.
Последний шанс
Так случилось, что я косвенно участвовал в судьбе забытого ныне центрфорварда хоккейного ЦСКА и сборной СССР восьмидесятых Игоря Вязьмикина, по прозвищу Змей — за стелющуюся надо льдом манеру ведения шайбы.
Для ворвавшегося в мировую хоккейную элиту Игоря не существовало спортивного режима. Молодой армеец появлялся на утренних раскатках со специфическим амбре, прикладывался к бутылке на сборах, пропускал тренировки и не раз сбегал с загородной базы в поисках развлечений, возвращаясь в «Архангельское» с рассветом.
Заброшенные шайбы не могли компенсировать поглощаемые центрфорвардом литры выпитого: стало истощаться не только терпение Виктора Тихонова, видевшего в Вязьмикине будущую звезду, но и партнеров по клубу и сборной — пусть не ангелов, однако не переходящих границы дозволенного.
Дисквалификация, причем пожизненная, для спортсмена двадцати с небольшим лет стала логичным финалом — федерация отлучила Вязьмикина от хоккея навсегда.
Прошел, наверное, год — о Вязьмикине в хоккейном мире благополучно забыли, на звонки бывших партнеров он не отвечал, в лужниковском Дворце спорта не появлялся, да и из памяти фанатов улетучился, сохранившись лишь в игровой статистике в графе «Заброшенные шайбы и голевые передачи».
Мой друг, актер Александр Фатюшин, достоверно сыгравший в оскароносном фильме Владимира Меньшова «Москва слезам не верит» спившегося хоккеиста, говорил мне: «Когда на съемках стал работать над ролью, подумал: образ моего героя должен послужить предупреждением тем, кто сегодня в фаворе. Часто бывает: боец на площадке не выдерживает испытаний на поле жизни. И таких, к сожалению, не единицы…» Сказал словно про Вязьмикина.
В пресс-центре кто-то из коллег по какому-то случаю припомнил Вязьмикина, посетовав, что Игорь не первый и не последний из загубивших карьеру талантливых спортсменов. И у меня возникла мысль его отыскать.
Нашел я Игоря на заводе порошковой металлургии близ метро «Войковская». Мастер цеха не подозревал, что на его рабочем участке вкалывает бывший игрок сборной СССР. Сопровождаемые удивленным взглядом этого вязьмикинского начальника — прежде-то Игорем командовал Виктор Тихонов — мы спустились в цех, точнее, в преисподнюю, где из-за черного порошка, заполонившего пространство с закопченными окнами и потолком, нечем было дышать. Марлевые повязки на лицах рабочих были пепельного цвета.
Я не сразу узнал в угрюмом, косая сажень в плечах, парне с лицом уроженца Конго жизнерадостного форварда, со щек которого и на морозном льду никогда не сходил азартный румянец.
Теперешние обязанности Вязьмикина были просты, как у подъемного крана, — брать пятидесятикилограммовую чушку с металлическим порошком, проходить «стометровку» и ссыпать груз в специальный контейнер, от чего поднимается ядовитое облако, словно при взрыве слезоточивой гранаты.
Мое появление, казалось, совершенно не удивило бывшего игрока. Флегматично кивнул: «Пойдем, покурим…» Глоток свежего воздуха после цеха был сравним с радостью вынырнувших на водную поверхность потерпевших крушение мореплавателей, спасительно хватавших ртом кислород.
«Как ты меня нашел?» — прикуривая, спросил Игорь. Дымил он, как обычный работяга, прикрывая сигарету без фильтра ладонью. Я смотрел на форварда в замасленной робе и вспоминал, как совсем недавно он появлялся из раздевалки в красно-синей амуниции знаменитого клуба, слегка постукивая клюшкой по темной прорезиненной дорожке, и уверенно шагал ко льду, окантованному бортами с яркой рекламой.
Теперь вместо манящих лужниковских кулис, открывающих дорогу на лед, — массивные железные ворота заводской проходной, за которой виднелся ломбард. Место, где за стеклянными витражами происходила переоценка ценностей, точнее, их уценка. Мысль о том, как часто мы, с непостижимой легкостью обманывая себя, оставляем в своей жизни что-то в залог, а потом не можем вернуть, продиктовала жесткий вопрос: «Ты – слабый человек?»
Игорь не стал каяться или жаловаться на превратности судьбы, объяснил, что пить бросил, в просторечии — «завязал», честно рассказал, как поначалу после дисквалификации разозлился, думал, придет время — позовут… Но в хоккее все шло своим чередом — только без него. Он признался, что ощущает свою ущербность, когда смотрит игры по телевизору, говорил: «Хочется закричать — я там должен быть, на льду…»
Игорь ни о чем не просил, а я его не обнадеживал: пишущий о хоккее журналист в здравом рассудке не может возомнить себя Виктором Тихоновым или председателем федерации хоккея. Но Вязьмикина было искренне жаль…
В редакционном фотоархиве я долго разглядывал снимок: за прозрачным ограждением площадки — переполненные трибуны, центрфорвард пересекает синюю линию, шайба у него на крюке, два канадских защитника отчаянно пытаются помешать ему прорваться к воротам. Но я-то уже знал: через мгновение соперники окажутся позади, а впереди перед Игорем Вязьмикиным последнее препятствие — голкипер…
Подумал тогда, что вратари оказались не самым непреодолимым барьером на жизненном пути Игоря Вязьмикина. И, движимый больше эмоциями, нежели рациональным пониманием жизни, написал материал с милосердным заголовком «Последний шанс».
После выхода газеты мне позвонил Слава Фетисов, сказал, что ему тоже жаль сломавшего себе жизнь Игоря. Рассказывал, что знает его с детства, поскольку Вязьмикин вместе с младшим братом — Толей Фетисовым — играл и дружил еще в юношеской команде. «Я бы за него сейчас поручился, — сказал Слава. — Сделаем так: вернемся из Калгари, с Олимпиады, соберем собрание команды».
Непререкаемый авторитет Фетисова сработал — Вязьмикина вернули в хоккей.
Игорь первое время благодарно звонил по нескольку раз в день, хотя на армейской базе был только один телефон, и звезды дисциплинированно занимали очередь, делился, как происходит восстановление игровых кондиций. Я был рад за этого парня, прошедшего не только жесткую хоккейную школу, но и познавшего «прелести» токсичной черной металлургии. Вязьмикин продолжал сражаться на «пятаке» соперников, зажигал фонарь за воротами противников, правда, звонил теперь гораздо реже, да и я как-то не сильно интересовался его повседневными проблемами, озабоченный последствиями нашего интервью с Фетисовым «Я не хочу играть в команде Тихонова», взорвавшего хоккейный мир. Фетисова отлучили от хоккея, я переживал за Славу.
Встретивший меня в лужниковском Дворце министр спорта Николай Русак (напомню, время было советское) открыто заявил: «Петр, вы нас позорите перед Западом». Формулировка, с которой люди, гораздо более значимые, чем журналист молодежной газеты, могли смело ставить крест на своей карьере. Да еще я тогда с бесшабашностью, свойственной молодости, ответил министру: «Николай Иванович, у меня иное мнение — это вы, закабалив великих спортсменов, как крепостных, позорите нас перед всем миром». Свита многозначительно покрутила пальцами у виска, министр посчитал ниже своего достоинства вступать в пререкания.
К чести Николая Ивановича, он оказался человеком не мстительным, и моя дерзость осталась без последствий. Но задуматься мне было о чем, так что проблемы Вязьмикина отошли на второй или третий план. До меня доходили слухи, что Игорь взялся за старое, а потом он исчез не только из моей жизни, но и со льда.
Каково же было удивление, когда на телеэкране я увидел Вязьмикина в стартовой пятерке «Эдмонтон Ойлерз». Менеджеры, занимавшиеся подписанием финансовых соглашений с форвардом, рассказывали: владельцы клуба знали о проблемах русского нападающего. Но рассуждали по-западному наивно: «С таким количеством нулей в контракте хоккеист забудет, как выглядит рюмка». В «Эдмонтоне» Вязьмикин не закрепился, гонял шайбу в фарм-клубах НХЛ, уехал в провинциальные по мировым стандартам клубы Дании, Италии, заканчивал в «Северстали». Жизнь прожил недолгую, в 44 года Вязьмикина не стало.
«Новый Третьяк»
Судьба таранного форварда развивалась параллельно с трагической биографией его партнера по команде (да и по загулам), вратаря Евгения Белошейкина, которого называли «новым Третьяком», а потом прозвали «несостоявшейся легендой».
Мне довелось брать у него первое интервью, когда воспитанник ленинградского хоккея в восемнадцать лет встал в цээсковские ворота, казалось, навечно закрепленные за великим Владиславом Третьяком. Кстати, Владик (как его все называли), неукоснительно соблюдавший спортивный режим, мог играть еще годы, но Виктор Тихонов наотрез отказался отпускать Третьяка со сборов домой, отметая саму мысль, что даже для Третьяка, с шестнадцати лет живущего круглый год на базе в «Архангельском», возможны поблажки и исключения. Тихонову и принадлежит авторство броской фразы: «У меня есть новый Третьяк».
Я замечал: спортсмены на протяжении карьеры по-особенному тепло относятся к репортерам, первыми написавшим об их успехах. Недавно знаменитый и в Советском Союзе, и в НХЛ нападающий Валерий Каменский, вспоминая свою ушедшую из жизни маму, трогательно сказал: «Знаешь, Петь, наше первое с тобой интервью, когда меня в ЦСКА взяли, мать вырезала из газеты, пристроила в деревянную рамку, и всю жизнь она провисела у нее над кроватью».
Вот и с Женей Белошейкиным у нас возникли приятельские отношения — я пригласил новобранца ЦСКА и сборной на самый первый праздник «МК» в Парк культуры им. Горького — вместе с Ринатом Дасаевым, Вячеславом Фетисовым и Александром Кожевниковым. На банкете после выступления в Зеленом театре юный Женя ни в чем себе не отказывал, что повлекло за собой укоризненно-справедливый упрек одного из старших коллег по площадке: «Рановато…»
Но настоящая неприятность случилась с Евгением после того, как он блистательно сыграл в серии против таких звезд НХЛ, как Уэйн Гретцки и Марио Лемье. В Москве в выходной день с партнером по клубу, вместо того, чтобы провести время с красавицей женой Светланой, они зависли с девушками «пониженной социальной ответственности». Труженицы второй древнейшей профессии от души сыпанули игрокам сборной клофелина в шампанское и, когда спортсмены вырубились, обчистили их. Спас сосед по лестничной клетке, заботливо зашедший спозаранку, чтобы спортсмены не проспали тренировку. Увидев почти бездыханные тела, вызвал «скорую».
Я приехал навестить Женю в красногорский военный госпиталь. Белошейкин лежал под капельницами, очищающими молодой организм от отравы, и пожаловался: «Петь, представляешь, позвонил домой, чтобы хоть спортивный костюм и шлепки привезли, Светка разговаривать не хочет, а теща орет: «Пусть тебе твои проститутки вещи привозят». Слух о происшествии с хоккеистами облетел Москву, и в кулуарах ледового дворца о незадачливых донжуанах не судачил только ленивый.
Но тоска его внезапно улетучилась, в Женькином взоре проступил неподдельный азарт, схожий с тем, который появлялся на лице за решетчатой маской, когда он ступал из раздевалки на дорожку, ведущую ко льду: «Петь, может, махнем в «Архангельское» (спортсмены были завсегдатаями модного подмосковного ресторана), — при этой заманчивой мысли он оживился: — Возьмем шампусика, цыпляток табака».
Я красноречиво посмотрел на пластмассовые трубки с прозрачным физиологическим раствором. Затея представлялась безумной. Конечно, ни в какое «Архангельское» мы не сорвались, и, перешагнув КПП военного госпиталя, я с большим опасением размышлял о перспективах Жениного выздоровления.
Так и случилось, свидание с «клофелинщицами» не прошло даром для богатырского организма: время от времени у вратаря возникали нелады со зрением — случалось, он терял из виду шайбу после броска от синей линии. Проблемы предпочитал снимать алкоголем, и когда в ЦСКА с ним расстались, Белошейкин оказался… да, да — в «Эдмонтон Ойлерз», как и его партнер по армейскому клубу и сборной Вязьмикин. Канадцы наступили второй раз на те же грабли. «Боливар», конечно, «не выдержал двоих»: Евгений через период — не хоккейный — очутился в заштатном по хоккейным меркам ленинградском СКА, еще не ставшим накачанной миллиардами газпромовской вотчиной.
Легендарный советский форвард сборной СССР Борис Михайлов, тренировавший СКА, пытался Жене помочь, но однажды тот пропал с тренировочной базы вместе с вратарской формой — навсегда. Михайлов, обнаружив исчезновение вратаря, произнес фразу, к сожалению, ставшую пророческой: «Белошейкин загнал себя в гроб и прибил крышку».
Какое-то время он бомжевал, мать выгнала сына из дома, не выдержав беспробудного пьянства. Потом Женя взял себя в руки, сошелся с хорошей женщиной, удочерил ее детей, таксовал, зарабатывая деньги. Показалось, черная полоса осталась позади, но случился еще один алкогольный срыв, на этот раз последний. 33-летний вратарь решил свои проблемы по-есенински.
Раньше меня в первую очередь увлекало репортерство — неутомимая жажда первым сообщить читателям спортивные новости. С годами это стремление не исчезло, но менялось мое представление о сути профессии — журналистике, где появилось значительное место и экскурсам памяти — спортивной ретроспективе.
Помнят далеко не всех знаменитых чемпионов: Игорь и Женя не дожили даже до забвения, хотя тоже были деталями знаменитой советской хоккейной «Красной машины», пусть преждевременно и вышедшими из строя.
Не стал бы настаивать на поучительности их грустных историй — какой из меня воспитатель…
Но также не хотел бы, чтобы имена Игоря Вязьмикина и Евгения Белошейкина, с которыми когда-то связывали большие надежды, остались только в скупых давнишних хоккейных отчетах.
