— Валерий Александрович, все знают о вашей с Семиным детской и продолжающейся до сих пор дружбе. Но как вас судьба-то в такие разные профессиональные степи развела?
— А тогда же, в детстве, считай, и развела. Меня в шесть лет попросили почитать стихи на смотре художественной самодеятельности. Я читал стихи о войне перед хором. Было это в 1952 году, война не так давно закончилась, в зале еще сидели люди в гимнастерках, много было инвалидов. И когда мальчишка читает стихи о войне, а потом поет хор, в зале все плачут. Интуитивно я тогда почувствовал какую-то власть над залом. Ощущение того, что зал меня понял и принял, что я заставил их плакать, врезалось в меня. Ну а потом мне в награду дали большой кулек шоколадных конфет. Это были первые шоколадные конфеты в моей жизни. И я подумал: хорошо быть артистом — прочел одно стихотворение, и пожалуйста, целый кулек шоколадных конфет.
— А Юрий Павлович, значит, с вами в смотре не участвовал и поэтому не стал артистом?
— У него тоже своя детская история. Однажды Семин пришел меня поздравлять на какой-то юбилей и рассказал: «Вот в детстве мне мой папа подарил футбольный мяч!». На самом деле он был не футбольный, а баскетбольный. Просто дядя Паша не понимал в этом ничего, он просто вышел в магазин, поняв, что Юрка помешан на футболе, и выбрал самый красивый и самый большой мяч. Тогда еще были кожаные баскетбольные мячи. Нам, пацанам, они были приблизительно по колено. И когда мы по нему били, то нога летела в одну сторону, а мяч оставался на месте. Но ничего, мы его освоили. И так получилось, что сначала Юрка играл с нами, потом после школы приходили постарше мальчишки, а позже и мужики подтягивались. А мяч-то один — его. И поэтому ему приходилось играть со всеми. И вот на юбилее он говорит: «Как хорошо, что мяч в детстве подарили мне, а не Валерке. Иначе мы бы потеряли замечательного артиста; да и я кое-чего в футболе добился». И вот меня всегда поражает, как в человеке просыпается то, к чему он способен. Теперь уже жизнь прожита, и я доволен своей профессиональной жизнью. И думаю: а если бы и правда мяч подарили мне и я решил бы, что должен быть футболистом?.. Наверное, судьба все-таки правильно распоряжается. Мяч подарили Семину — и он стал, на мой взгляд, великим тренером; а я выступил на смотре художественной самодеятельности и стал неплохим артистом.
— Болельщиком «Локомотива» вы стали из-за дружбы с Семиным?
— Вообще первой командой, которую создали в родном моем Орле, была команда «железнодорожников», орловский «Локомотив». Так что буква «Л» еще тогда ко мне пристала. Ну и потом, как могло быть по-другому? Мы почти в один год уехали с Юркой из Орла. Я поступил в театральный институт, а он осенью приехал играть за «Спартак». Конечно, я болел за него. И когда он стал тренером «Локомотива», тут уже я даже права выбора не имел. Помню, меня приглашали в Баковку. Я им много рассказывал, читал, был поражен их интересом к театру, к поэзии. И у меня кровь позеленела и стала красно-зеленой.
«Я был отчаянный вратарь»
— На футбол ходите, только когда играет «Локомотив»?
— Нет, когда есть возможность. Если у меня есть 15–20 минут времени, а во дворе две команды мальчишек играют, я останавливаюсь, выбираю, за кого болеть, и не могу оторваться. Иногда даже опаздываю куда-нибудь, но все равно должен досмотреть это зрелище.
— А как выбираете, за кого болеть?
— Чисто интуитивно. Просто смотрю, кто как играет и кто мне более в этом плане симпатичен. Театр и футбол — все очень близко. Приходишь в зал, смотришь на сцену, и есть артист, от которого ты не отрываешься. В нем есть какая-то тайна. В артисте должна быть тайна, и зритель должен попытаться ее разгадать. Так и в футболе. Смотришь на парня и непонятно почему начинаешь болеть за него и за его команду.
— Вы сказали, что при возможности готовы пойти на любой матч. Например?
— Я болею и за сборную, и за все наши команды, когда они играют на международном уровне. Я радуюсь, когда начинает подниматься «Спартак», и расстраиваюсь, когда у них снова проблемы. Мне хочется, чтобы у нас было как можно больше хороших клубов. Меня вообще волнует уровень нашего футбола, мне хочется, чтобы он был выше. А с походами на матчи у меня возникает проблема, связанная с публичностью моей профессии. На «Локомотив» я хожу в ложу. Я могу пойти и на обычную трибуну, и даже хожу иногда. Но тогда я просто не смогу посмотреть футбол. Потому что буду фотографироваться и раздавать автографы. Я никогда никому не отказываю! И я не против сфотографироваться и расписаться, но я же пришел футбол смотреть. Поэтому когда мне говорят, мол, тебе хорошо, ты в ложе сидишь, отвечаю, что сижу в ложе по нужде.
— Сами играете в футбол ради удовольствия?
— Довольно долго играл, почти до 60 лет. А потом и мышцы не те стали, и травм стало больше, а все-таки моя профессия тоже связана с движением, с определенным физическим состоянием, так что играть стало опасно. Но очень об этом жалею!
— На какой позиции больше всего нравилось?
— В детстве я долго играл в воротах. Я был отчаянный вратарь, просто отчаянный! Когда смотрел на настоящих вратарей, всегда изумлялся, как же они красиво падают! И я, идиот полный, в сарае натягивал веревку, мяч подвешивал и пытался через эту веревку перелететь, чтоб поймать висящий на резинке мяч. Как я не покалечился, не знаю. Поймать момент полета хотел! Мне казалось, это самое главное — оторваться от земли, полететь и поймать мяч.
«Самое удивительное — утро победы»
— Вы ведь настоящий футбольный эксперт. К вам постоянно обращаются за комментариями журналисты, просят делать прогнозы. Коллеги-болельщики тоже любят к вам с вопросами подойти?
— Вспоминается мне одна история. Свое столетие праздновал Владимир Михайлович Зельдин, великий артист, с которым я имел честь работать много лет. Для него написали специально пьесу, называлась «Танцы с учителем». Пьеса шла полтора часа, он в главной роли. Потом три часа он принимал поздравления. К каждому выходил, с кем-то пел, с кем-то танцевал. Потом банкет, но сам он не пил. Он за всю жизнь не выпил ни бокала шампанского, не выкурил ни одной сигареты. Я подошел к нему с бокалом, и тут он мне говорит: «Подожди, я тебе должен что-то очень важное сказать». Я жду. Уже вечер заканчивается, четвертый час утра, я все жду... А к нему все подходят, подходят. В итоге я уже не выдерживаю, подхожу прощаться, а он мне: «Я вот тут читал твои интервью про футбол. Правильно все, правильно. Я так понял, что ты с футболистами и с тренерами знаком… Вот ты им передай: очень важна культура паса! Тогда будет культурная игра и публика будет себя вести культурно». Это он мне что-то важное собирался сказать весь вечер! Это я запомнил на всю жизнь. (Смеется.)
— Можно сказать, что футбол — это ваша вторая жизнь?
— Футбол для меня — это очень серьезно. Не знаю, вторая ли это моя жизнь или первая. Вот если в театре у меня не идет роль, я знаю, как это исправить. Я всю жизнь жду провала, но всегда знаю, что в конце туннеля увижу свет. И какой бы плохой спектакль ни был, я знаю, что смогу быть если не в белом фраке, то в сером точно. Как-нибудь выкручусь. Но в футболе, когда что-то не получается, я не знаю, как быть, не знаю, как помочь. И вот это бессилие в желании помочь меня и привязывает к футболу намертво. И потом для меня это сохраненное детство. На футболе я становлюсь ребенком. А после плохих матчей на следующий день я болен.
— Вам действительно удалось сохранить детское восприятие футбола?
— У меня ведь еще и профессия такая. Артист должен быть ребенком. Как кто-то сказал: странные люди эти артисты, да и люди ли они. Я должен культивировать в себе эмоции, культивировать непосредственность, должен из себя это вытаскивать. В жизни очень часто бывают минуты грусти, тоски, греховного уныния, но в это время идет постоянная работа. Я живу от матча к матчу, от спектакля к спектаклю, от репетиции к репетиции, и во мне происходит внутренняя работа, которая потом помогает мне выйти на сцену и удивить кого-то. Хотя, конечно, самое замечательное, как говорил великий футболист и тренер Константин Иванович Бесков, самое удивительное — это утро победы. Когда ты просыпаешься и думаешь: почему же мне так хорошо? И вспоминаешь — наши-то вчера выиграли!
«Прихожу на футбол: все по-другому!»
— Юрия Семина вы знаете с детства. В жизни и на бровке он разный?
— Абсолютно два разных человека! Когда я наблюдаю за ним в жизни, у него всегда присутствует какой-то второй план. Он постоянно о чем-то думает. Мы можем говорить на любую тему: о театре, о семье, о детях, но он все равно о чем-то думает. И если его спросить об этом, то выясняется, что он думает о футболе. Он следит за мировым футболом как никто. Он этим живет. Несмотря на его возраст. И меня это тоже заражает, я тоже стараюсь так жить и в футболе, и в театре. В жизни он очень размеренный человек, спокойная уверенная походка. А на поле он необыкновенно артистичен. Как он кричит, вскакивает на бровке! Удовольствие за ним наблюдать, а потом рассматривать фотографии, на которых запечатлены его эмоции.
— Вы с ним о футболе спорите?
— Он очень внимательно выслушивает все мои советы. Причем ему начинаешь говорить, что вот Эдера надо обязательно выпускать в конце, ты посмотри, как он выходит в конце! Все уже устали, а он бегает и раз — забивает гол. Семин кивает: прав, ты на сто процентов прав! Прихожу на футбол: все по-другому! Все наоборот! И я даже не спрашиваю его, зачем он сказал, что я прав. (Смеется.) Эта манера у него с детства. У него есть какая-то внутренняя интеллигентность.
— А вы его театром так же заразили? Юрий Павлович ходит в театр?
— Не пропускает ни одной моей премьеры. Вот на последней пока еще не был, но подлость в том, что премьеры всегда ставят на воскресенье, и они всегда играют по воскресеньям! Ну просто беда... У меня концерты расписаны до 2022 года! Я им говорю: ребята, я не доживу! Я ведь из Малого театра ушел в ТЮЗ. Мне уже 60 лет было, и я подумал, что время уходит. Но в ТЮЗе мне пообещали, что я буду играть только тогда, когда я могу. И у меня появилась счастливая возможность подстраивать свое расписание под футбольный календарь. Который, к сожалению, прыгает туда-сюда. Вот, например, матч с «Зенитом» пропустил, потому что его пять раз передвигали! Я за два месяца освободил себе этот день, а его раз двинули, два двинули. В театре-то этого не сделаешь.
— Что вы делаете на концертах?
— Сейчас почему-то очень популярно стало чтение. Я выхожу на сцену, и у меня ничего нет. Принципиально не беру с собой видеороликов, хотя у меня больше двухсот фильмов. Не беру фонограмм. Только я, микрофон, стакан воды. И два-три часа я читаю. Всегда полный зал... Когда лет десять назад я начал этим заниматься, Сергей Юрский, которого я имел счастье знать, говорил: «Если к тебе придет три четверти зала, считай, что это переаншлаг». Он был великий чтец, у него всегда были полные залы. И действительно, когда я первый раз читал в Большом зале филармонии, было три четверти зала. Но когда мы читали с Ольгой Кабо программу в следующий раз, все места были заполнены. Мне это доставляет колоссальное удовольствие. Хотя бы потому, что я читаю тот материал, который я хочу. Наша литература — это такое богатство! Начинается год Ивана Бунина. И уже меня просят читать Бунина. А это один из моих любимых писателей. Во-первых, он мой земляк. Он хоть и родился в Воронеже, но родиной своей считал Орел. «Москва, Петербург и Орел, конечно!» — как он говорил. Ну и, конечно, такие концерты — это финансовое вспоможение. Потому что за это платят гораздо больше, чем в театре. Хотя гораздо меньше, чем в кино.
— И еще меньше, чем в футболе...
— Да! Знаете, почему вся эта история с Кокориным и Мамаевым возмутила всех стариков? Потому что все будут думать, что так все футболисты живут и жируют... Но это в премьер-лиге! А ведь в низших ребята играют за 15 тысяч. Бьются, ломаются ничуть не меньше. У нас действительно нефутбольная страна. Недавно смотрел интервью с Марио Фернандесом. Он говорит, что в России лучше, потому что это нефутбольная страна. В Бразилии такое давление болельщиков! Могут и побить. Когда я поехал в 2014 году туда на чемпионат мира, жил у Родолфо. И он меня возил по разным злачным футбольным местам. Это что-то! И нам, конечно, очень повезло, что мы успели вылететь из Бразилии к тому моменту, когда их сборная проиграла. Потому что все договоренности правительства с жителями фавел, криминальным миром — все кончилось в один момент. Но когда играла Бразилия, город был мертвый. И иногда в тишине возгласы, рокот голосов. А где — в домах, в барах, — непонятно. На всех пляжах стояли телевизоры.
«Надо что-то делать, это катастрофа»
— Раз уж вы были в Бразилии, вспомните ваши ощущения от выступления нашей сборной?
— Просто как пример. Мы приехали и жили в одном отеле с корейской сборной. Корейцы ходили и плавали с нами в бассейне. К ним приходили болельщики, они вместе фотографировались, чувствовали себя свободно. А наши жили в другом отеле. Мы поехали туда. И я увидел, что у них что-то с глазами. Капелло, конечно, замечательный тренер, но футболисты были у него в жесткой резервации. Как они играли с Алжиром... Забили первый гол, а потом им как будто отрубили ноги. Они все время оглядывались на скамейку, боялись ошибиться. Люди были зажаты. Чего-то боялись. Когда я увидел глаза нашего великого вратаря Акинфеева, сразу сказал, что с ним что-то не то. Он стоял настолько напряженный! И тут же, кстати, пропустил. И когда мы шли после матча в майках с надписью «Россия», эту майку хотелось снять. Особое было состояние, когда кажется, что со всех сторон на тебя смотрят или с жалостью, или со злорадством.
— Во время чемпионата мира в России было по-другому?
— Это особенная история! Все ведь помнят, как играла сборная перед чемпионатом. Письма известные артисты писали, чтобы Черчесова поменяли, говорили, что надо что-то делать, что это катастрофа. И помню, брали у меня интервью, спрашивали про сборную. Я тогда ответил: что-то тут не так, есть какая-то хитрость. Не может сборная так плохо играть перед чемпионатом мира. И я до сих пор уверен, что это была хитрость. Я рассказал об этом Черчесову, он улыбнулся и ничего не ответил. Ведь все товарищеские матчи были катастрофическими. Они бежали не туда, не было коллектива. И вдруг... Совершенно фантастически выступают. И главное — духом были едины. И игроки, и болельщики. Вот это «играем за вас» — это то понимание футбола, которое и должно быть. Это был действительно праздник.
— Ваша публика — спокойная, тихая, интеллигентная. А футбольные болельщики другие. Вас не коробит их поведение?
— Знаете, в последнее время болельщик стал культурнее. Стало меньше мата. Вероятно, как раз после чемпионата мира. Потому что этот турнир сыграл колоссальную роль в воспитании публики. Мы почти становимся футбольной страной.
— Вас, наверное, часто спрашивают, родственники ли вы с Дмитрием Бариновым?
— Да, постоянно. Вы знаете, кто такие Бариновы? Это люди из дворовых крестьян. Когда после крепостного права стали давать фамилии, то многие стали Бариновыми, то есть принадлежащие барину. И когда спрашивают, родственники ли мы, всегда отвечаю: конечно, мы с ним одной холопской крови.
