Кода «хочется», слова сами струятся или даже, скорее, выстреливают из тебя, интуитивно выстраиваясь важными горделивыми рядами на мониторе, лаконично и лапидарно. Без прикрас и всяких там словарных финтифлюшек — а просто и доходчиво выражая чувства и мысли.
Описать проще? «Хочется» — это поэзия — окрыляющая, вдохновенная, «надо» — проза — качественная, но бездушная. «Хочется» — это настрой на самоотдачу, которого мы ждали от нашей сборной; «надо» — это то, что получили на выходе. На выходе из чемпионата Европы. Под гигантской, гнусной вывеской Exit. Обязательно английской, то есть лингвистически универсальной, ведь теперь абсолютно вся Европа увидела, какая пропасть раскинулась между российскими «хочется» и «надо».
Сегодня я пишу, потому что «надо». В грозовой ночи, в абсолютном уличном безголосии, в мягком шелесте намокшей занавески. Раскат грома — как разрыв петарды. С одним «но» — из Варшавы сгинул футбол. В тот же Exit, что и сборная России с Польшей. Вместе с ними умер и интерес к нему.
— Лукаш, знаешь, почему на днях поляки благодарили свою сборную в фан-зоне? — в баре еще за пару часов до разразившейся стихии, которая еще предательски запрет меня в отеле, лишив ночных развлечений, я вновь и вновь возвращалась к наболевшему в разговоре с товарищем по несчастью — моим польским коллегой Лукашем.
— Да никто ее не благодарил, — парировал поляк, — мы вообще недовольны тем, что со сборной сделал Смуда.
— Ваш тренер кажется очень консервативным...
— Old school. Старая школа. Ты права. Зачем вообще был нужен «мертвый» Обраньяк? Всем же было видно, что он не тянет. Он даже по-польски не говорит! Ни он, ни Перки. Обраньяк еще год назад обещал выучить язык ради сборной, и что?.. По-польски он говорит так же, как ты, Катарина: «Дэнь добрый», «Добра», «Дзенькуе» — и все.
— ??? — всем видом выражаю недоумение — таких подробностей о французских легионерах «дружина польска» я не знала.
— Оставим французов, я была в фан-зоне на официальной встрече футболистов с болельщиками. Ваши ребята — Блащиковски, Левандовски, Пищак — все извинились за неудачу. Извинились сразу, не выжидая, как Андрей Аршавин, 5 дней, после чего капитанские извинения прозвучали не более чем выверенным и натужным пиар-ходом. Когда надо, но не хочется. Не верю! А вашим — аплодировали, потому что даже при скромном потенциале сборной они бились, они хотели.
В таких брюзжащих беседах дни стали абсолютно раскопированными — по-европейски безликими, продуманными и скучными. По дешевке распродается неудачливая атрибутика, на редких машинах остались развеваться патриотичные флажки, футболки сборной скомканы и запрятаны по чуланам. Никто больше не взрывает мирные улицы разрядами пьяных кричалок или патриотических перекличек, никто не оцепляет в два, а то и три ряда близлежащие и без того переполненные кафе и пивные в надежде хоть так — пусть стоя, в некомфортных условиях и даже под ливнем, как в день открытия чемпионата, — зацепить игру своей команды, стать частью чего-то большего и единого — обобщенного идеей «боления».
Цельное «мы» оказалось недолговечным и распалось на индивидуальные говорливые критикующие «я». В Польше никто больше не живет футболом. Или так — футбол здесь больше не живет. Пациент скорее мертв, чем жив. Оживить его выше человеческих сил. Ни горстке разрозненных португальцев, ни тем более единичным чешским зевакам не по силам вдохнуть в Варшаву предматчевое беспокойство. Агонистическое воскрешение возможно только на финал. И то — потому что «надо», а не «хочется». Но это будет уже другая — киевская история.
