— В основе проявления всех форм асоциального поведения детей лежит насилие! — говорит мне Олег Владимирович, разыскивая что-то на одном из заваленных бумагами и книгами столов. — Необязательно физическое, но обязательно — психологическое. Невнимание я тоже рассматриваю как форму насилия, так как ребенок это невнимание именно так и ощущает, особенно в раннем детстве. И своим поведением демонстрирует протест. Иногда на первый взгляд неадекватно, чересчур брутально. Но это дополнительный признак, который подтверждает остроту его переживаний…
С этими словами он протягивает мне 240-страничную “Черную книгу” — сборник материалов, посвященных насилию над детьми только за один 2007 год по всей России. Открываю.
“За 11 месяцев 2007 года в Вологодской области зафиксировано 2,5 тысячи фактов насилия над несовершеннолетними”. “За 11 месяцев 2007 года в Красноярском крае 2148 детей ушли из семьи. Причинами ухода в большинстве случаев послужили факты физического и сексуального насилия в семьях”. “В течение 2007 года в верхнепышминскую больницу поступили восемь детей, избитых родителями или опекунами. Сотрудники лечебницы не посчитали нужным заявить об этих случаях в органы по делам несовершеннолетних”.
— И ответом на это могут быть наркотики?
— Могут. И будут.
Не “как” жить без наркотиков, а “зачем”
— За последнее время я дважды просила вас откомментировать мои материалы о наркотиках — о коаксиле и пищевом маке. И оба раза вы сказали: “Не в названии дело”. А в чем? В том, что наркотики будут всегда и меняется только название?
— Наркотики всегда были, есть и будут. Такова биология человеческая.
— Да какая биология! Эти безумные подростки уже глазные капли под свои нужды приспособили.
— Вся история человечества связана с психоактивными веществами. Человек склонен использовать ПАВ для адаптации. Просто эта адаптация плохая, поганая, она убивает личность в конечном итоге. Но, к сожалению, у нас есть определенные биохимические способы получения удовольствия. Причем, когда ты бегаешь по стадиону, или читаешь Кафку (если нравится, конечно), или употребляешь наркотики, ты запускаешь один и тот же биохимический процесс: человек получает фермент счастья, фермент удовольствия. Но если у него нет личностного, нравственного, социального ресурса получать его сложным путем — читать, общаться и т.д., человек сделает это более простым способом.
— Употребляя алкоголь или наркотики.
— Да. Потому что удовольствие — это неотъемлемая часть наших потребностей. И почему, например, самый эффективный способ излечения от зависимости — это группы самопомощи: анонимные алкоголики, наркоманы и т.д.? Потому что там человек получает информацию о том, как другие люди, имея алкогольную или наркотическую зависимость, тем не менее получают удовольствие от жизни, от общения с другими людьми! Ведь проблема алкоголиков и наркоманов состоит не в биологической зависимости от алкоголя или наркотиков. А в том, что непонятно — зачем жить без алкоголя или наркотиков.
Они перестают употреблять, и возникает пустота, вакуум, дырка. И если человек не научится ее чем-то заполнять, то он лишается смысла жизни. Поэтому, когда другого смысла, кроме химического вещества, нет, он это химическое вещество найдет! Или не химическое. Ты проходила по нашему диспансеру, видела кабинет для игроманов. Там что, есть химическое вещество?
— Получается, запрет на оборот наркотиков не имеет смысла.
— Пресекать незаконный оборот химических веществ надо, будь то коаксил или маковая соломка. С этим надо бороться. Но по меньшей мере глупо и наивно предполагать, что, если мы прекратим ввоз кондитерского мака, они что-то не найдут другое. Быть такого не может!
В нашем детском реабилитационном центре “Квартал” половина детей — игроманы, а половина бензин нюхают. Давайте бензин запретим тогда. Это бессмысленно! Вообще, какое именно вещество формирует зависимость, зависит от моды. А мода сопрягается с доступностью вещества. Доступен коаксил, его и покупают. Разве дело в коаксиле? Нет, в человеке. И если мы будем мыслить категориями “запретим, и все будет хорошо” — ничего не будет хорошо!
Я за то, чтобы понимать глубинные, корневые проблемы, которые сопряжены с проблемой спроса. А это абсолютно индивидуальная проблема каждого из нас. И от того, что мы регламентируем продажу того или иного психоактивного вещества, человек свои проблемы не решит.
Именно поэтому людей с аддикциями, с патологически зависимым поведением меньше не становится. Причем аддиктивное поведение может приобретать самые неожиданные формы. Сектантство — тоже форма патологически зависимого поведения. Его природа такая же, как у алкоголика или наркомана. Что стоит за желанием человека приобщиться к духовным ценностям закрытой группы? Желание получать удовольствие, расслабляться, решать свои духовные проблемы. Сложно анализировать свой внутренний мир. А тут к нему приходит такой сектант и говорит: “Нет проблем, щас мы тебя наделим счастьем по полной программе”. И ведь он его испытывает.
— Боюсь, в современном мире многие хотят иметь таблетку счастья. Денег нет, начальник — жлоб. А тут принял таблетку — хоть настроение поднялось…
— А ты говоришь, всегда ли будут наркотики! Будут, только они будут иметь разные названия. Игромания, сектантство — это все наркотик. Границы между зависимостью от игрового автомата и героина нет. И погибают люди одинаково.
Продвинутые дети Кингисеппа
— Можно ли бороться со спросом? Можно ли воспитать человека, которому не нужны наркотики?
— Конечно, и это вопрос первичной профилактики, которая есть не что иное, как воспитание личности и самоуважения. Ребенку, который умеет строить отношения с миром исключительно через диалог, никакой дядя на улице ничего не прикажет. Потому что он его спросит: “А на хрена ты мне суешь этот наркотик?” Потому что такой ребенок привык задавать вопросы и искать свои собственные ответы. А если процветает идея насилия над детьми как способа воспитания, то что удивляться, что так много детей-наркоманов? Даже уполномоченный по правам человека в Санкт-Петербурге Михайлов сделал странное публичное заявление.
СПРАВКА "МК"
В прямом эфире программы “Петербургский час” уполномоченный по правам человека в Санкт-Петербурге Михайлов сказал: “До сих пор не решен вопрос, этично ли прикладывать к ребенку воздействие физическое в целях воспитания… Рукой бить нельзя. Тем родителям, которые все-таки предпочитают воздействие, рекомендую: заведите ремень, не очень жесткий, чтобы не отбить ребенку внутренности. Я не рекомендую применять эти методы, но если хотите, то лучше не руками”.
Но для меня очевидно, что ребенок, которого заставляют делать то, чего он не понимает, путем ремня, — он, не понимая, будет употреблять наркотики. Не понимая, войдет в секту.
Да, тяжело найти общий язык с собственным ребенком. Его с самим собой тяжело найти. Но одно дело, ты себе наврал — хрен бы с тобой. А другое дело — ребенку, его обмануть невозможно, ты же рядом с ним живешь. Ты ему говоришь: “Женщин надо уважать” — а вечером даешь в рожу собственной жене. Ты говоришь: “Курить нехорошо” — а сам дымишь как паровоз.
Поэтому ты должен научиться с ребенком разговаривать. И разговаривать на основе двух очевидных вещей — любить его и уважать. Причем делать это так, чтобы ребенку это было понятно. Ты должен его обнимать, целовать и говорить: “Я тебя люблю и уважаю”. И вот это первичная профилактика. А запугивание и рассказ о вреде наркотиков — это бессмысленно.
— Для этого надо измениться самому.
— Да, и поэтому тема первичной профилактики, а на самом деле — воспитания личности, это проблема, которая сопрягается с воспитанием взрослых. И это не вопрос денег. В нашем центре лежат в основном дети из финансово благополучных семей. Поэтому неблагополучие семьи определяется не отсутствием денег, а отсутствием любви и уважения. А это неденежные категории.
— А если уже поздно воспитывать и ребенок познакомился с наркотиками?
— А вот тут очень важен тот факт, что у нас начинает формироваться ювенальная юстиция. По словам адвоката Анатолия Кучерены, это некие правовые процедуры, адресованные детям. И то, что она необходима, стали понимать люди, которые носят судейскую мантию.
Недавно в Москве проходила конференция ювенальных судей, там были удивительные люди. Например, председатель кингисеппского суда, при поддержке которой в городе уже три года действует детский суд присяжных. Тут и правовой нигилизм преодолевается — образовательный процесс же. И судьбы решаются, и вообще умнее не придумаешь.
Конечно, судебные разбирательства организуются по уже закрытым делам, но это неважно. Важно, что это реальная жизнь, что это реальные дети совершили правонарушения (связанные с наркотиками в том числе), и это теперь обсуждается другими реальными детьми. И для этого маленького города три года таких детских судов присяжных — это как сто лет для всей остальной страны. Мы сто лет должны прожить, с нашими разговорами и тупой демагогией о судьбе нации и генофонде, чтобы продвинуться так же, как детское сообщество города Кингисеппа.
В тех городах, в которых есть ювенальные суды, рецидивная преступность упала до 2%, в то время как во всей стране эта цифра достигает 30—40%. А в станице Егорлык Ростовской области уже два года вообще никто не совершает повторных правонарушений из тех детей, которые прошли через ювенальный суд!
При этом председатель пермского краевого суда говорит, что судьи, которые начинают использовать ювенальные технологии, становятся другими людьми, они начинают по-другому говорить и мыслить. Они меняются. Судья начинает мыслить не категорией наказания виновного, а категорией сохранения личности. Потому что в ювенальной юстиции тот, кто сидит на скамье подсудимых, это не объект для репрессий, а субъект реабилитации. И этот субъект должен быть активным участником реабилитационного процесса. Сам. С ним надо выстраивать диалог, с его семьей. И судья находится в центре этого процесса. Естественно, он становится живым человеком, а не куклой в мантии.
— И во что этот процесс выливается, если не в колонию для несовершеннолетних?
— Как правило, судья присуждает несовершеннолетнего к прохождению реабилитационной программы. Как правило, он нуждается в работе с психологом, в том числе семейным, с наркологом. Поэтому судья должен знать, какие реабилитационные центры есть в городе.
“Анонимной, бесплатной наркологии у нас нет вообще”
— И вот тут мы очень изящно переходим к теме принудительного лечения от наркомании.
— Да, это любимая сейчас тема. “Давайте наркоманов засадим, мы их там спасем, а все остальные будут дышать свободно”. Но! Я регулярно посещаю тюрьмы и вхожу в Общественный совет при ФСИН. И я знаю, что часть наркоманов начинает употреблять наркотики именно в исправительных колониях. Поэтому говорить о том, что тюрьма кого-то исправляет или вылечивает от наркомании, — это бред. Выздоровление от наркомании — процесс, связанный с духовным развитием личности, поиском счастья. Счастье в тюрьме найти сложно. Конечно, всякое бывает, даже слоны белые.
— Но вдруг введут?
— Если мы говорим, что наркоман опасен по причине своего заболевания, то тогда ситуация регламентирована Законом “О психиатрической помощи…”. Он предполагает недобровольную госпитализацию в случае, если лицо опасно для себя и окружающих в силу своего психического состояния. И тогда никакой новый закон придумывать не надо. Но мы можем говорить и о том, что он опасен потому, что совершает правонарушения. В морду бьет, ворует. Тогда мы обсуждаем другой вопрос: не то, что он наркоман, а то, что он ворует. И его надо сажать не за то, что он болен и у него есть диагноз, а за то, что он совершает преступления. И в этом случае через суд у нас появляется возможность его мотивировать к выздоровлению.
Наши усилия должны привести не к тому, что человек сядет. А к тому, что он решит изменить свои отношения с окружающим миром и с самим собой прежде всего.
— И чем тут может помочь суд?
— Это должен быть специализированный наркосуд — а о его введении не я один говорю, это и директор ФСКН господин Иванов говорит. И в нем должен происходить диалог. Судья, зная, что перед ним стоит наркоман, который совершил правонарушение небольшой тяжести (украл на дозу, например), говорит: “У тебя есть выбор. Это твой выбор. Ты выбираешь — идти в тюрьму, поскольку ты украл, или идти в реабилитационный центр”. Во всем мире это называется “лечение вместо наказания”, и во многих странах есть эти специализированные суды.
— И вот он говорит: “Я иду лечиться”. И куда он идет?
— Отличный вопрос. А дальше возникают еще вопросы: а у нас есть реабилитационные центры? Бесплатные к тому же? И чем занимается наркология за государственные деньги? Сколько у нас внутри наркологии есть реабилитационных мощностей? Нисколько. Потому что такой задачи вообще никто перед наркологией не ставил! У современной наркологии нет очевидной цели — создания реабилитационного ресурса, к которому человек мог бы обратиться, когда ему плохо. Когда он избрал неверный способ адаптации к своим проблемам. Когда на его пути в качестве адаптогена попалась водка или героин.
Научная наркология в этом смысле отсутствует. У нас Центр наркологии занимался преимущественно генетическими исследованиями. Крыс резал и т.д. Но генетикой должны заниматься профильные институты. А Институт наркологии должен заниматься прежде всего прикладными формами наркологической помощи, научно обосновывать ее эффективные механизмы.
— Я правильно Вас поняла, 20 лет подряд НИИ наркологии, вместо того чтобы изучать эффективные реабилитационные программы, выяснял, не является наркомания генетическим заболеванием?
— Да. Причем нерезультативно. Такой отвлеченный интерес за бюджетные деньги. А практическая наркология вместо лечения занималась учетом. Она репрессивна и не решает проблемы человека. Ну а коммерческая — наживалась, подличала, мошенничала и сейчас этим занимается.
Но на этом фоне, независимо от официальной наркологии, развился целый мир выздоровления. Тысячи людей сейчас ходят в группы самопомощи. Только анонимных алкоголиков в Москве 60 групп, наркоманов столько же и игроманов — 10 групп. А еще есть “объедальщики”, эмоционалы, сексоголики. То есть любая проблема, которая мешает человеку жить, может решаться через общение с себе подобными. Это ничего не стоит, только нашего уважения к усилиям этих людей. Надо создавать условия, чтобы люди могли решать свои проблемы, общаясь между собой.
При этом, безусловно, должна быть профессиональная наркология, которая должна подталкивать людей к выздоровлению. Но люди придут лечиться только в одну наркологию. В ту, которая стоит на трех принципах: анонимно, бесплатно, доступно. Вот такой наркологии у нас нет вообще. Человеку предлагают только диспансер, в котором, кроме учета, ничего нет.
— А даже и будь такая наркология, захочет ли кто лечиться?
— А вот сейчас я сделаю категорическое заявление. Я работаю наркологом 30 лет. Я не видел ни одного человека, который не хотел бы бросить! Человек может не признаваться в этом себе и уж тем более другим. Он может этого не осознавать четко. Но я категорически заявляю, что все наркоманы хотят бросить наркотики. И все алкоголики — бросить пить.
— Я неоднократно слышала от наркоманов, что им нравится то, как они живут.
— Не нравится. Другой вопрос, что острота этого желания — она приходит и уходит по синусоиде. Вот человек с похмелья просыпается и сам себе дает слово: брошу, не буду. Жене дает слово. Искренне, кстати. Детям. Богу. Но потом жизнь берет свое. Выясняется, что жить без алкоголя он не может, что алкоголь — свет в окне и смысл жизни. А у него смысл жизни забирают. Так вот мы — люди и государство — должны создать механизм, чтобы в этот момент его зацепить.
— Вы хотите реформировать всю систему. А что должно получиться в результате?
— Должна получиться эффективная наркология. Общество будет тратить деньги не на нелепый диспансерный учет, а на эффективную наркологическую помощь тем, кому она нужна. И мы перестанем обсуждать идиотскую идею тюрем для наркоманов и алкоголиков.
Мне очень нравится выражение Солженицына: “Мы должны создавать человекосберегающие технологии”. Наркология должна быть такой. Человекосберегающей.
