— Лео Антонович, почему вы решили стать кардиохирургом?
— Во всем была виновата моя старшая сестра, которая училась в мединституте и очень мечтала, чтобы ее младший брат (а нас трое в семье) стал не просто врачом, а хирургом. В Грузии, где я родился, всегда почиталось и высоко оценивалось врачевание, и в каждой семье мечтали, чтобы дети были врачами. Мы росли без отца, его не стало, когда мне было 3,5 года. Мама растила нас одна, много работала и, конечно, мечтала, чтобы наша жизнь сложилась. Сестра поступила сразу после школы, в Одессе. Из грузинского портового города Поти было удобно уезжать либо в Одессу, либо в Тбилиси, прямого железнодорожного сообщения с Москвой не было. Через шесть лет я попытался поступить в тот же одесский мединститут. Но именно в тот год ввели новое положение, что медалисты (а у меня была медаль) должны сдавать экзамены на общих основаниях. При этом 80% мест стали отдавать тем, кто имел стаж работы или служил в армии. Я набрал хорошие баллы, но не прошел. И тогда товарищ предложил мне поехать поступать в институт в Москву. Год я отработал на стройке, а потом поступил в Первый медицинский институт им. И.М.Сеченова, или просто Первый мед.
— Вы родились во врачебной семье?
— Нет. Мама была училкой, папа инженером...
— То есть получается, что вы стали открывателем династии?
— Получается, да. Мои дочери, жена — все врачи. Все три мои женщины закончили Первый мед с красным дипломом. Старшая дочь, Катенька, работает в НИИ акушерства и гинекологии им. Кулакова. А младшая, Ольга, до последнего времени работала у нас в центре (НЦССХ имени А.Н.Бакулева. — Авт.), но недавно ее позвали в другое место, я пока не буду его называть. Обе дочки занимаются сердцем. Катенька — специалист по новорожденным, кардиолог-неонатолог. Жена моя, Ольга Александровна, в девичестве Солдатова, почти сорок лет заведовала отделением в центре у легендарного врача Владимира Харитоновича Василенко (еще в 1935 году была утверждена классификация сердечной недостаточности по Стражеско–Василенко). Но потом она решила уйти на пенсию. И сейчас волонтерит в нашем детском реабилитационном центре — первой в мире структуре для детей, которые перенесли операцию на сердце. Дети ее обожают. У нее ведь семь внуков, и она знает, как обращаться с малышами. Я настоял, чтобы она этим занималась. И хотя все это не оплачивается, жена ходит на работу пять дней в неделю.
— У вас женская семья…
— Да, и я всем об этом говорю! Я вырос с мамой и двумя сестрами, к тому же у нас была сестра моей мамы. Потом я женился, и родились две дочери. А в семье у жены тоже были две девочки.
— Какое влияние оказывают на вас женщины, которыми вы окружены с детства?
— Да это просто сказочное состояние! Я, признаться, очень переживал, когда у меня родились девчонки. Знаете, что значит для грузина отсутствие продолжателя рода? Но сейчас я счастлив! Мне кажется, девочки любят больше отцов. Они всеми секретами со мной делятся, а я с ними. И в профессиональном смысле они продвинутые доктора.
— Но среди ваших внуков ведь есть мальчики?
— У нас четыре девчонки и трое пацанов. У Катеньки два мальчика и девочка, а у Олечки — один мальчик и три девочки.
— Часто возитесь с внуками?
— Увы, нет, по времени не получается. Я встаю без пятнадцати шесть и уже в 7.15, иногда в 7.30 приезжаю в институт, а раньше восьми не возвращаюсь домой. Дочери давно живут отдельно, встречаемся с внуками в основном по праздникам.
— Вы оперируете пациентов пять дней в неделю. Как вам удается до сих пор сохранять такую высокую профессиональную активность?
— Я не вижу оснований говорить «до сих пор». Каждое утро я ем на завтрак творог, который больше сорока лет делает моя жена, и еду на работу. До начала операций принимаю несколько человек и без четверти восемь ухожу в операционные. Я делаю 3–4–5–6 операций в день, пару раз делал по семь. С физической точки зрения это несложно. Потом я занимаюсь делами. Последние 25 лет я был директором центра, в котором работает 2,5 тысячи человек. Когда-то приходилось создавать его с нуля, строить, переезжать сюда с Ленинского проспекта, где остался еще один наш институт. Но с 25 ноября у нас новый директор, академик Ирина Голухова, а я президент, функции которого скоро определят.
— Как пациенты попадают на операции к такой звезде, как вы?
— По очереди. Я оперирую в двух отделениях — взрослом и детском, иногда просят помочь и другие отделения. Взрослые пациенты у нас плановые, среди маленьких есть и те, которых надо прооперировать в течение одного-двух дней.
— Сейчас в кардиохирургии все более популярны рентгенэндоваскулярные методики, когда сложные операции делают путем введения катетеров через проколы в бедренной артерии. Представляют ли они конкуренцию для открытой хирургии или вы работаете в симбиозе?
— Да, сегодня много работают по т.н. интервенционным пособиям. Есть международные документы, регламентирующие, что, как и когда делать. Например, открытые операции выполняются при поражении ствола левой коронарной артерии, при многососудистом поражении коронарных артерий, при наличии у пациента сопутствующего сахарного диабета. А эндоваскулярное пособие особенно оправданно при остром коронарном синдроме. И мы делаем тысячи операций при коронарной патологии и поражении других артерий, у детей с патологией клапанов и т.д. Плюс у нас мощное отделение аритмологии, катетерами лечат аритмии сердца параллельно с открытыми операциями. В этом направлении мы являемся пионерами. Первые такие операции, по крайней мере в СССР, сделал наш коллега Юрий Петросян в далекие 70-е годы. Это было еще не стентирование, но выполнялось по эндоваскулярному пособию. Если говорить о хирургии аритмии, то мы привезли эти методики в страну и в 1986 году получили Госпремию СССР. К этому времени мой личный опыт превышал уже 2500 таких операций.
— А вы не считали, сколько всего операций сделали в принципе?
—- Никогда не считал. Но коллеги подсчитали мою хирургическую активность в прошлом году — более 620 на открытом сердце. Это не самое большое количество.
— И сколько лет вы так каждый год оперируете?
— Вот так помногу я начал оперировать с 25 ноября 1997 года, когда мы запустили центр на Рублевском шоссе и появились возможности: 18 операционных, 60 коек реанимации, климат-контроль. До этого мы ютились в старых операционных на Ленинском. Потом их, конечно, модернизировали, и сегодня они не отличаются от рублевских. А тогда у меня появилась возможность работать, как американские коллеги.
— Кстати, об американских коллегах. По уровню оказания кардиохирургической помощи мы отстаем или мы круче?
— Здравоохранение двух наших стран нельзя сравнивать в целом. Я не буду комментировать систему. Это неправильно. Правильно говорить о передовых клиниках
—- Но сердечно-сосудистые заболевания остаются лидирующей причиной смертности. В последние годы говорят о том, что у нас ситуация выправляется. Что вы можете сказать?
— Действительно, они остаются сильно на первом месте. Но их выявляемость резко улучшилась. Я веду статистику с 1995 года, запрашиваю данные у официальных структур. Например, первичная заболеваемость на 100 тысяч населения в 2012 году среди взрослых составляла 3042 человека, а в 2018 году — 3891. У детей идет снижение — в возрастной категории 15–17 лет с 18 тысяч до 16 тысяч; а до 14 лет — с 865 до 663. Ситуация с лечением сейчас более благоприятная, чем три или даже два года назад.
— Говорят, хирургам жизненно необходим адреналин и даже виды отдыха они выбирают экстремальные. Это так?
— Я считаю, что так говорят о плохих хирургах, у таких что-то не так с психикой. Я всегда хохочу, когда вижу хирурга, потеющего во время операции, которому санитарочка вытирает пот со лба. Нечего ему делать в операционной; он наверняка делает 1–2 операции в неделю, не больше. В операционных есть система климат-контроля, а больных оперируют хорошо подготовленные специалисты. У нас человек 15 врачей, которые могут сделать любую операцию с хорошим результатом. Но есть другая тема, международная, — тема выгорания хирургов. Года три назад я был на съезде самого большого американского общества хирургов (американский колледж хирургов), созданного в 1913 году. Оно настолько большое, что собираться может только в 4 городах США. Я почетный член этого общества (от нашей страны в нем было лишь 4 почетных члена). И вот первым докладом на съезде был доклад «Выгорание врача». Приводились данные опроса среди американских хирургов: оказалось, что почти 40% респондентов отказались бы от этой профессии, если бы заранее знали условия работы и осознавали, какое напряжение они будут испытывать. Дело не в том, что ты устаешь во время операции, а в той ответственности, которая возникает перед пациентами — за осложнения, неудачи. Кардиохирургия — хирургия высокого риска.
— И все-таки как вы отдыхаете?
— Вот я приду домой. Поем. Посмотрю почту. Если есть интересный футбол (например, на днях был «Реал» (Мадрид») — «Барселона»), посмотрю его. Почитаю. И буду спать.
— А в отпуске?
— Отпуск все последние 25 лет я брал один раз в году. Обычно мы уезжали в пятницу и возвращались в следующее воскресенье — получалось 10–11 дней. Надеюсь, теперь смогу больше отдыхать — 14 дней. На отдыхе люблю плавать — столько времени, сколько есть возможность. Я непьющий уже 9,5 года...
— А ведь когда-то мы с вами пили коньяк!
— Наверное, тогда я выпил и решил, что больше не буду (смеется). В общем, теперь не пью ни грамма, и у меня такое ощущение, что это заменило мне и зарядку, и все что хотите! Я свободный человек, сам езжу за рулем, и для меня важно, чтобы я мог куда и когда угодно поехать. И утром я встаю здоровым! Знаете, у грузин же есть традиция застолий, винопития. И я уже с 17 лет привык к такому. Но теперь вот все.
— Вы ведь еще возглавляете Лигу здоровья нации и активно пропагандируете ЗОЖ. Поделитесь своими секретами ЗОЖ с нашими читателями!
— Уж не знаю, понравится вам это или нет, но я считаю, очень важен режим дня и работы. Поэтому всегда надо ложиться и вставать в одно и то же время, чтобы работали биологические часы. Конечно, надо правильно питаться: не переедать как минимум. «Завтрак съешь сам» — это полная глупость. Если вы наедаетесь с утра, начинает работать система пищеварения. Вам скоро опять захочется есть. Кое-что я подсмотрел у американских коллег, всемирно известных хирургов, — у них было в советское время почетно приглашать советского специалиста к себе домой, чтобы показать соседям... И я бывал у них дома.
— За вами следом шел сотрудник КГБ?
— Ну не было такого! Знаете, я начал читать «МК» еще в советское время с подачи Евгения Максимовича Примакова. Он дружил с Владимиром Ивановичем Бураковским, моим учителем. Оба они были из Тбилиси, и мы часто ходили друг к другу в гости. Примаков всегда приносил в боковом кармане «МК» — тогда газета считалась ужасно желтой, и Владимир Иванович боялся ее читать. А Примаков не боялся и приобщал нас к вашей газете. В общем, сегодня многое придумывается. Мы жили в нормальное время. Ни разу меня не вызывали ни никакие органы перед поездкой. Я первый раз в жизни за границу поехал сразу в Штаты на два месяца. Никто за мной не следил. И американцы к нам потом приезжали, и за ними не было никакой слежки.
— Так что из ЗОЖ вы у них подглядели?
— Шеф очень известной клиники пригласил меня в гости. Вечером у них дома подали суп, горячее, виски — такой плотный «диннер», а времени уже восемь, а то и полдевятого. Потом он потащил меня в бассейн, мы поплавали и легли спать. Утром его жена накормила меня завтраком, а мой коллега есть не стал вообще, выпил чашечку кофе и поехал на работу. Только в районе полудня, в перерыве между операциями, он съел сэндвич и запил водой. А вечером повторилось все то же самое. Когда американцы увидели, что я курю, чуть не «съели» меня — благодаря им я бросил, хотя курил 25 лет. Потом стали укорять меня: нельзя столько пить, будет тремор. Пьяницей я никогда не был, но и ханжой назвать себя не могу. А последние исследования по алкоголю показали, что любое количество алкоголя несет вред. Поэтому я считаю себя победителем. Всем, конечно, завидно. Но берите с меня пример!
Коллектив «МК» поздравляет выдающегося доктора с юбилеем и от всей души желает ему профессиональных успехов и крепкого здоровья!
