— Сергей Анатольевич, чем 2-й мед отличается от других медвузов России?
— РНИМУ славится своей медицинской школой, научным и педагогическим коллективом с высоким качеством преподавания. В России это единственный медицинский университет со статусом национального исследовательского, а значит, не только образовательное, но и научное учреждение мирового уровня. Именно наш вуз еще в 1960-е годы первым в Европе построил у себя корпус для научных исследований, считая это полезным как для студентов, получивших возможность заняться наукой с 1-го курса, так и для самой науки: молодые ребята со свежими взглядами подчас выдвигают идеи, которые могут и не родиться у маститых профессоров. Сейчас эта некогда новаторская практика растиражирована по всему миру. Но родилась она здесь. Привлекаем мы, конечно, и ученых из академических институтов, а также сотрудничаем с ведущими фармацевтическими и биотехнологическими компаниями. К сожалению, в нашей стране имеется разрыв между академической наукой и практической медициной, а наше сотрудничество с компаниями позволяет этот разрыв преодолеть и внедрять наработки ученых в практику, делать их доступными для населения.
— Что труднее: поступить в РНИМУ или здесь учиться?
— Поступить трудно: у нас самый высокий балл среди всех вузов Минздрава — мы слегка уступаем лишь медицинским факультетам Московского и Санкт-Петербургского госуниверситетов. Но и учиться сложно. А вот вылететь — проще простого. Стоит немножко полениться — и захлебнешься в информационном потоке. Особенно на первых курсах с непрерывными коллоквиумами, которые надо сдать. Не уложился в график — и ты уже на пути к отчислению. Хотя, наверное, это закономерно: мы готовим тех, кто будет лечить людей, и брак тут недопустим. Кроме того, сейчас к нам приходят ребята, которые не боятся вызовов, а, наоборот, ищут строгости и взыскательности преподавателей, хотят преодолевать себя и сложности на пути к успеху. Поэтому отчислений становиться меньше, но не за счет облегчения контроля, а за счет высокого уровня наших студентов.
— Чему и как учат в «Пироговке», чтобы избежать «брака»?
— На первых курсах идет серьезнейшая подготовка по базовым для врача предметам, например по гистологии и анатомии, — без этого он просто не сможет работать. На старших курсах часть занятий переносится на лечебные базы в 140 клиниках Москвы, где расположены наши кафедры, и в трех наших собственных клиниках. Там студенты смотрят, как работают ведущие врачи, и на примере реальных больных изучают течение и курс лечения болезней; учатся ставить диагноз, видят, какие технологии для этого используются, получают навыки работы на новейшем оборудовании. Правда, студенты не имеют права оперировать на людях. Но они проводят операции на животных или в учебном симуляционном центре на оборудовании последнего поколения.
— Прямо как летчики, которых учат на симуляторах сажать самолеты! А можно с помощью вашего симулятора, скажем, вырезать аппендицит?
— Наши симуляторы позволяют попробовать очень многое. Среди них и сложные манекены, начиненные датчиками, которые «рожают», на которых зашивают раны, и аппараты для симуляции лапароскопических операций, на которых как раз и можно попробовать удалить аппендицит или сделать кое-что посложнее. Кроме того, уже третий год все выпускники 6-летнего специалитета плюс к госэкзаменам проходят первичную аккредитацию специалистов в три этапа. Первый — сдача теста, разработанного Минздравом при участии вузов и представляющего свод знаний, необходимых для работы врача. Проверяет его комиссия, куда входят не наша профессура, а представители других вузов, госструктур, работодателей и т. п. На втором этапе выпускникам надо пройти через комнаты с установленными там видеокамерами и самостоятельно решить какую-то конкретную задачу: реанимировать манекен-симулятор, поставить диагноз или провести какую-то процедуру. Комиссия видит все это через видеокамеры, а записи затем поступают в Минздрав, где хранятся и могут быть проверены. Так что никаких списываний или подсказок! Наконец, третий, самый сложный уровень — ситуационный, когда предлагается полностью решить задачку: самостоятельно поставить диагноз и предложить определенные действия. Думаю, эта трехуровневая система позволяет считать специалиста достаточно надежно протестированным.
— Аккредитация обязательна? А если вдруг ее не пройти?
— Выпускник с нашим дипломом, но без аккредитации может работать в юридической или научной компании, но не имеет права лечить людей или поступить в ординатуру. С дипломом и аттестацией можно пойти работать в первичное звено. Но чтобы получить медицинскую специализацию, нужно закончить ординатуру. Кстати, поступить туда достаточно сложно и удается сразу далеко не всем. А работа в первичном звене дает дополнительные баллы. В любом случае первичная аккредитация — лишь первая ступень вхождения в профессию. Дальше каждые пять лет нужно подтверждать свой опыт и знания, а потому врачи учатся непрерывно. Наш университет, кстати, активно ведет разработку системы непрерывного медицинского образования в стране.
— Когда в вузе появился институт тьюторства, в целом нехарактерный для российской системы высшего образования?
— У нас давние традиции обширной внеучебной деятельности — это и огромный волонтерский центр, и донорское движение, и студенческое научное общество, и школа надпрофессиональных навыков. Поэтому создание направления, которое гарантирует индивидуальную поддержку и внимание каждому первокурснику, было логичным и закономерным шагом. Тьюторское движение активно развивается в российском образовании. У нас сейчас есть тьюторы, которые помогают студентам в изучении сложных дисциплин, облегчают процесс погружения первокурсников в университетскую образовательную среду. Кроме этого они помогают группам сплотиться, проводят тренинги по командообразованию и выявлению молодых лидеров. Каждый из первокурсников у нас получает помощь и поддержку, если они ему нужны.
— Когда и почему РНИМУ «пошел в школу», занявшись профориентацией и углубленной подготовкой школьников?
— Для медицины предварительная подготовка, профориентация крайне важны, так что медицинские классы — старая традиция. Первый проект по работе со школьниками мы запустили еще в 1950-х годах, он назывался «Юный медик». В последние годы мы нашли понимание и поддержку столичных властей, что позволило резко расширить нашу работу со школьниками. Программа колоссальная: каждую неделю — университетские субботы для всех желающих ребят и их родителей; работают специальные медицинские, академические и медико-инженерные классы, где можно изучать химию, биологию; есть около 70 школ, которые мы курируем и где проводим свои занятия. В течение года у нас постоянно работает наша химико-биологическая школа, где ребятам дают проводить самостоятельные лабораторные и практические работы, а также курсы углубленного изучения химии и биологии, которые проходят более 2 тысяч школьников в год. А летом мы ведем школу юного хирурга, через которую только в этом году прошли 3 тыс. будущих врачей. В течение месяца они занимались с 9 утра до 18 вечера: изучали устройство организма, методы современной диагностики и лапароскопическую хирургию, сами накладывали швы. Нам нужны абитуриенты, не просто любящие медицину и многое знающие, но имеющие к ней душевную склонность. Нельзя, чтобы дети, преодолев большой конкурс и поступив в университет, уходили, осознав, что медицина не для них!
— Как развивается сегодня вузовская наука?
— Современная наука стала такой же высококонкурентной областью, как бизнес. Конечно, хотелось бы, чтобы молодежь с юных лет ближе соприкасалась с наукой. Университет прежде всего должен обеспечить обучение, но раннее вовлечение в научную деятельность позволяет каждому получить знания не только в рамках обязательной программы, но и приобрести столько новейших знаний, сколько он сам сможет взять. Для этого у нас существует более 70 студенческих научных кружков, в которых ребята учатся искать и анализировать новейшие медицинские материалы со всего мира, а многие из них и сами пишут свои первые статьи и участвуют в серьезных клинических исследованиях. Поскольку одновременно преподавать и вести научную работу сложно — слишком много сил и времени преподаватели расходуют на образовательный процесс, — мы пошли по пути создания внутри вуза отдельных институтов и лабораторий. Студенты пишут там курсовые и дипломные или участвуют в экспериментах, а сотрудники в основном ведут научную работу, хотя могут и немного преподавать.
— Приносит ли вузовская наука реальные плоды?
— Историческая специфика нашего университета состоит в том, что мы всегда умели внедрять свои разработки. Лишь в 1990-е годы в связи с недофинансированием и оттоком кадров наступил провал. Но сейчас другая ситуация: зарплаты привлекательные, много нового оборудования — и ученые чувствуют себя комфортно. Сейчас мы ведем разработки и внедрение во всех главных прорывных областях медицинской науки, начиная от медицинской генетики и фармацевтики и заканчивая цифровыми технологиями и киберпротезированием.
— Привыкли ли уже вузы к системе грантов? Не тоскуют по некогда гарантированному сметному финансированию?
— Университеты живут не на одни гранты, они получают сметы и сегодня. Но одновременно они получают и указы президента о том, что зарплата преподавателя должна достичь высоких показателей. В противном случае снимают ректора, а лаборатории и кафедры, где ученые не выигрывают грантов, закрываются. Повторю: современная наука — высококонкурентная, жесткая область, где высказанная идея должна быть реализована, иначе ее у тебя просто заберут.
— Что ждет сотрудников реорганизуемых подразделений? Увольнения?
— Увольняются минимально: жестко у нас закрывались лишь одна-две лаборатории. Обычно мы находим другие решения, но в любом случае это не решение ректора. Я лишь выношу эти вопросы на ученый совет, мы их обсуждаем, а затем совет иногда меня поддерживает, иногда нет, и тогда я отступаю. Я не могу изменять структуру института единолично, и это большое счастье! Каким бы опытным и умным ты ни был, ошибка, которую может сделать один человек, слишком вероятна. Так что единоличных решений быть не должно!
