Многие состоявшиеся и состоятельные люди стремились, учреждая общедоступные школы, училища, избежать наступления очередной революции. Дом у Никитских ворот дал кров двум высшим женским курсам В.А.Полторацкой. Сюда с Моховой, с факультетов Московского университета, приходили читать лекции самые известные и популярные профессора, включая ректора, заведующих кафедрами. Этим они занимались не только из-за дополнительного заработка, но и ради того, чтобы высшее образование стало доступно женщинам, испытывавшим дискриминацию при поступлении в казенные университеты и институты.
На доме, завершающем Никитский бульвар, 14, чернеет полированная доска с именем Николая Огарева, удостоенного чести, конечно, не столько за то, что это был поэт, сколько за то, что это был революционер, готовый проливать кровь за свержение самовластья.
Безымянным революционерам со штыками наперевес, воздает должное черный барельеф за победу в октябре 1917 года. Когда-нибудь, я думаю, появится здесь и мемориал с именами профессоров Московского университета, читавших лекции слушательницам высших женских курсов. В списке преподавателей курсов — цвет русской науки начала ХХ века.
...Советская энциклопедия “Москва” не посвятила профессору Сергею Муромцеву ни слова. Его провожала вся Москва в 1910 году. Толпы людей шли за гробом до стен Донского монастыря, похороны превратились в политическую демонстрацию. Газета “Русские ведомости” писала, что он “при жизни для всех русских, для всех европейцев стал исторической личностью, потому что с его именем начинается русская конституционная история”. Ради нее, ради Конституции, стал одним из основателей и лидеров партии конституционных демократов, которых Ленин объявил после захвата власти врагами народа, вне закона. Доживи Муромцев до 67 лет — пришлось бы ему бежать из своего дома, иначе бы его расстреляли.
Сын полковника в детстве играл в “государство”. Потешный двухпалатный парламент располагался в двух беседках сада имения отца. С золотой медалью окончил гимназию и поступил на юридический факультет, где после выпуска остался на кафедре римского права. В 27 лет был “экстраординарным профессором”, в 30 лет — председателем Московского юридического общества. Преуспевавшего адвоката, не проигрывавшего дела в суде, автора “Гражданского права Древнего Рима”, чтили коллеги.
Первого председателя Государственной думы знала вся Россия.
Избранный от Москвы, он яркой речью открыл первую сессию в Петербурге 27 апреля 1906 года, уверенный, что “совершается великое дело”, что оно возлагает на каждого депутата, избранного волей народа, “великий подвиг, призывает к великому труду”. Первая речь стала последней, император распустил Думу, а за призыв оскорбленных депутатов оказывать “пассивное сопротивление” — не платить налоги, не являться на призывные пункты в армию и так далее — посадил профессора на три месяца в Таганскую тюрьму.
Судимость лишила права избираться второй раз в Думу. Он вернулся на кафедру в родной Московский университет на юридический факультет, где стал магистром и доктором гражданского права, служил проректором и увольнялся за политическую неблагонадежность.
Московская городская дума учредила стипендию имени Муромцева на юридическом факультете и постановила портрет своего многолетнего члена — гласного вывесить в зале заседаний. (При советской власти в 1979 году будущий председатель Конституционного суда Валерий Зорькин издал книжку под названием “Муромцев”.)
Когда профессор Муромцев в 1906 году вернулся на юридический факультет, звание кандидата права получил Иван Ильин, женившийся на племяннице профессора Наталье, слушательнице Московских высших женских курсов. Известность этому выпускнику юридического факультета принесли не адвокатура и римское право. Его интересовала философия, два года Ильин изучал ее новейшие течения в Германии.
Вернувшись в Москву, преподавал на факультете, читал лекции по логике на Высших женских курсах на Никитском бульваре. Когда в Кремле с марта 1918 году заседало правительство Ленина, еще не успевшее разобраться с царской профессурой, Ильин в мае защитил диссертацию “Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека”. Стал доктором государственных наук, профессором и ненавистником советской власти. В том же году, пока цензура не окрепла, издал в Москве два тома под тем же названием, что и диссертация.
Как юристу к “диктатуре пролетариата” было относиться, если ВЧК и ГПУ имели право без суда “назначать уголовные наказания, в том числе смертную казнь”, высылать за границу. Первый раз профессора арестовали за месяц до защиты. После шестого ареста в ночь с 16 на 17 августа 1922 года, когда на Лубянке выписали 100 ордеров на обыск и задержание в Москве, Ильина приговорили к “высшей мере социальной защиты”, но не расстреляли. Конфисковав имущество, лишили гражданства и выслали с большой группой философов, экономистов, историков, юристов на двух пароходах “Пруссия” и “Обер-бургомистр Хакен” в Германию.
“В случае новых военных осложнений, — говорил Троцкий, — все эти наши непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политическими агентами врага…” Да, Иван Ильин не примирился с большевиками со дня захвата Зимнего дворца. Но в “военно-политического агента врага” не превратился. Он стал идеологом русского белого движения, издавал и редактировал журнал “Русский колокол”.
Законный приход Гитлера к власти после демократических выборов встретил с облегчением, посчитал фашизм “во время наступления левого хаоса и левого тоталитаризма явлением здоровым”. Но вскоре убедился в своем глубоком заблуждении на личном опыте. Его, как и еврейских профессоров, уволили из института, запретили публикации и преподавание. Удалось эмигрировать в Швейцарию, где деньгами помог Сергей Рахманинов. Там, веря в неизбежный крах тоталитаризма, жил, разработал “Основной Закон Российской империи”, Конституцию России без советской власти, твердо веря, что она непременно падет. На немецком языке, который знал с детства, вышли с названиями, напоминающими романы, три книги “Я всматриваюсь в жизнь. Книга раздумий”, “Замирающее сердце. Книга тихих созерцаний”, “Взгляд в даль. Книга размышлений и упований”. За год до кончины вышел главный труд жизни, над которым работал тридцать лет, “Аксиомы религиозного опыта. Исследование”.
Имя Ивана Ильина в Советском Союзе предавали забвению, нигде не упоминали, как врага, все изданное в РСФСР до высылки и книги, проникавшие в СССР через границу, запирались в спецхране.
Философа, умершего год спустя после смерти Сталина, в наши дни считают “самым читаемым в России и любимым философом”, чье “наследие несомненно окажется востребованным и в новом XXI веке”.
Впервые я услышал это имя от непримиримого антикоммуниста художника Ильи Глазунова, когда писал о нем книгу. По-видимому, от друга-художника узнал мысли Ильина Никита Михалков, ставший его популяризатором. Иван Ильин повлиял на мировоззрение былого марксиста-ленинца Александра Солженицына.
Владимир Путин часто ссылался на “великого русского философа”, “известного русского мыслителя”, цитировал в послании Федеральному собранию. На заседании Госсовета помянул мысль: “Знание без соответствующего воспитания сердца и души представляет одно из наиболее опасных явлений, вредно и для здорового правосознания”. По завещанию философа его архив вернулся в Россию после падения власти КПСС, хранится в Московском университете, где на старом здании по Моховой у дверей бывшего здесь юридического факультета установлена мемориальная доска с его именем. Ивана Ильина перезахоронили на Донском кладбище. На могилу возлагал цветы Путин.
Сейчас постоянно издают этого автора, многие пишут о бывшем изгнаннике, исследуют сочинения, интересуются родословной. Отец Александр Иванович Ильин — крестник Александра II, присяжный поверенный. Дядя по линии отца инженер-полковник Николай Ильин владел подмосковной усадьбой, где возникли поселок и станция на Рязанской железной дороге Ильинка, носящие его имя.
Роясь во всеобъемлющей “Адресной и справочной книге” за 1913 год, я узнал, что на курсах Полторацкой занятия шли по полной программе императорских университетов. Дипломы курсов приравнивались к дипломам высших учебных заведений России. За год обучения требовалось заплатить 125 рублей. Дешевле были казенные Московские высшие женские курсы, там вносили 100 рублей. Плату в 100—125 рублей могли себе позволить состоятельные родители… Фунт (400 грамм) ржаного хлеба стоил четверть копейки. Дети рабочих и крестьян поступить на такие курсы не могли, на них от платы за обучение никто не освобождался...
При подаче заявления о приеме на курсы требовалось непременно представить свидетельство о политической благонадежности, разрешение родителей, опекунов или мужей.
Там же, в книге, в правилах приема на Московские высшие женские курсы нашел упоминание о пресловутой процентной норме, ограничивающей права евреев. “Лица иудейского исповедания могут быть принимаемы в количестве 3% по отношению к общему числу слушателей лиц на курсах”. Это условие существовало и после дарованных свобод Николая II в 1905 году.
У женщин в царской России не было многих прав. Их не принимали в императорские университеты, высшее техническое училище. Развестись в церковном браке они могли, лишь предоставив свидетелей в измене мужа.
Для чего привожу эти сведения? Чтобы дать понять, почему стало возможным появление в доме у Никитских ворот в дни революции 1905 года газеты большевиков “Борьба”, призывавшей к вооруженному восстанию. Почему произошел яростный бой у Никитских ворот в октябре 1917 года.
В августе 1991 года при наступившей при Горбачеве свободе печати, собраний и передвижений революция у Белого дома свершилась из-за пустых полок в продуктовых магазинах, давок за водкой, “визитных карточек покупателя”, колбасных поездов. На моих глазах в поезде Москва—Астрахань у соседа по купе батоны в целлофане зацвели, не успев доехать до места назначения, где колбасой не пахло. Три “визитные карточки” в магазины на себя, жену и дочь храню на память. Только по ним можно было что-то купить, чего не могли приезжие.
В октябре 1917 года, когда у Никитских ворот шел “последний и решительный бой”, прилавки не пустовали. Студент, будущий известный советский писатель, снимавший комнату в доме с лавкой напротив кинотеатра “Унион” (где сейчас театр “У Никитских ворот”), это подтверждает.
На пятый день боев, когда у жильцов не стало продуктов, рискуя попасть под пули, они взломали дверь пустовавшей лавки и стали ходить за гастрономией. Константин Паустовский на всю жизнь запомнил ту лавку: “На проволоке висели обернутые в серебряную бумагу копченые колбасы. Красные круглые сыры на прилавке были обильно политы хреном из разбитых пулями банок. На полу стояли едкие лужи из уксуса, смешанного с коньяком и ликером. В этих лужах плавали твердые, покрытые рыжеватым налетом маринованные белые грибы. Большая фаянсовая бочка из-под грибов расколота вдребезги. Я быстро сорвал несколько длинных колбас и навалил их на руки, как дрова. Сверху я положил круглый, как колесо, толстый швейцарский сыр и несколько банок консервов”.
Такого изобилия писатель больше не увидел до конца дней своих.
После сражения в храме Большого Вознесения у Никитских ворот отпели в гробах 180 мальчиков-юнкеров, последних защитников Временного правительства. А на Красной площади выкопали братские могилы для погибших “за власть Советов”, которую рабочие, солдаты, студенты смутно представляли.
Также семьдесят лет спустя не представлял народ на Манежной пощади, что случится без рухнувшей советской власти. Что произойдет под началом того, на кого они уповали, выходя на улицу с призывами: “Ельцин! Ельцин! Ельцин!”
…Судя по адресной книге за 1917 год, владела домом у Никитских ворот вдова генерал-майора Мария Андреевна Скоропадская. Ее мужа, генерал-майора Скоропадского, к тому времени давно не было, жив был его родной брат Павел, чье имя узнала Россия весной 1918 года, когда в Киеве на “съезде хлеборобов” был избран гетманом Украины бывший флигель-адъютант Николая II, провозгласивший “Украинскую державу”.
В пьесе “Дни Турбиных” гетмана не в лучшем виде выставил Михаил Булгаков. Эта пьеса с триумфальным успехом шла до войны во МХАТе. После войны ее поставил Михаил Яншин, “старик МХАТа”, в драматическом театре Станиславского на улице Горького. Я и другой статист, студент музыкального училища имени Гнесиных, по ходу пьесы выносили гетмана на носилках под одеялом, при бегстве его из Киева в Германию. Там он погиб от ранения в конце войны после бомбежки Баварии.
