Любовь и ненависть “Матросской Тишины”
Коллеги с самого начала посоветовали мне идти в тюремную больницу без макияжа, всякого намека на декольте и горящих глаз. И еще стараться держаться подальше от заключенных, чтобы, не дай бог, не взяли в заложники или специально не заразили чем-нибудь.
— Да бросьте вы, — сразу успокоили меня медсестры. — Ничего такого арестанты обычно не позволяют. В их среде считается не “по понятиям” нападать на медика и грубить ему. Хотя в прошлом году был у нас неприятный инцидент. Один отморозок бросился на медсестру с криками что-то вроде “ненавижу вас всех!” и ударил ее по голове. Она сразу уволилась... Но это все же исключение, а не правило.
У медиков “Матроски” при себе нет никаких средств самообороны. Но в каждой процедурной есть решетчатая перегородка, которая отделяет персонал от заключенного. Однако проводить какие-то манипуляции через нее неудобно, так что медсестры подходят к пациенту вплотную. Держатся на расстоянии только в крайних случаях — если заключенный явно не в себе.
Но никакая решетка не убережет от чахотки или какой-нибудь другой заразы. А тут ведь практически каждый второй арестант — носитель опасной инфекции. С ужасом узнаю, что две медсестры недавно заразились туберкулезом. И только одна смогла доказать, что заболевание у нее профессиональное, и выбить у государства компенсацию. Однажды вся больница переполошилась: решили, что у них пациент с проказой. Перепугал всех несчастный бомж, задержанный за какую-то мелкую кражу. У него пальцы на руках и ногах... стали отваливаться! Как оказалось, не проказа это, а результат некроза тканей конечностей. Из-за постоянных обморожений и недоеданий кровь к пальцам практически перестала поступать, и они начали отмирать. Врачи тогда почти чудо сделали — “колдовали” над его руками-ногами круглосуточно и спасли горемыке несколько пальцев, чтоб мог хотя бы самостоятельно ложку держать.
— Не спрашивайте у заключенных, по какой они статье обвиняются, — инструктирует меня медсестра Катерина, помогая надеть белый халат. — Сами расскажут, если захотят. Вот я, между прочим, вообще в статьях Уголовного кодекса не разбираюсь. Мне это только мешать в работе будет. А то ведь вдруг заключенный ребенка убил. Как я, зная об этом, его лечить буду?..
Другая медсестра говорит, что часто арестанты из числа мужчин (а их здесь 90%) оказывают знаки внимания женщинам в белых халатах, но далеко в своих ухаживаниях не заходят. Впрочем, бывают и любовные истории. Одна медсестра недавно влюбилась в осужденного из хозобслуги. Дождалась, пока его срок заключения истек, и уволилась. А на свободе голубки сразу расписались.
— Было такое, — подтверждает подошедший к нам начальник больницы, подполковник Сергей Мазуров. — Работе их отношения не мешали, так что какие могут быть с моей стороны претензии? За решеткой жизнь ведь не останавливается. И знаете, что я вам скажу: поскольку ухаживать здесь сложнее, чем на воле (ни цветы не подаришь, ни в кино не пригласишь), такие отношения заслуживают большего доверия и уважения.
Деловые люди умирают первыми
Здесь все как в обычном изоляторе — коридоры, кругом решетки, а каждый раз, когда открывается дверь, срабатывает сигнализация. Больница большая — три этажа, 6 отделений, в том числе хирургическое, терапевтическое, туберкулезно-легочное и инфекционное. Рассчитана на 706 человек, но сейчас здесь лечатся 295.
Начинаю свой “рабочий день” с процедурной. Мой первый пациент — бледный молодой москвич. Медсестра говорит, что ему надо измерить температуру. Протягиваю парню градусник и молча жду, пока он держит его под мышкой. Тут ведь всякое бывает: некоторые, к примеру, пытались градусник проглотить... Но это явно не тот случай. Видно, что парню действительно паршиво.
— Поговорите со мной, — неожиданно просит он.
— Как вы здесь оказались? — спрашиваю первое, что пришло на ум.
— Из-за “плана”. У меня при себе было несколько граммов.
— А чувствуете себя как?
— Не очень... У меня всего одна почка, и та плохо работает. Но следователь и судья этот факт посчитали недостаточным основанием для освобождения из-под стражи до суда. А тут я, наверное, еще и простудился. 37,5, — протягивает мне градусник Григорий. И просит: — Дайте, пожалуйста, жаропонижающее.
— Такую температуру лучше не сбивать, — вмешивается медсестра. — Иди в палату, полежи, доктор тебе выпишет лекарства.
Я меняю “дислокацию” и направляюсь в терапевтическое отделение. Своей очереди возле кабинета заведующего дожидаются десяток заключенных. Один приехал сюда на инвалидной коляске (после инсульта у него отнялись ноги), другого под руки привели сокамерники, третий сам приковылял, опираясь на трость. И это еще не самые тяжелые... В палату к тем, кому совсем плохо, врачи ходят сами. Непосредственно в реанимации сегодня лежит только один человек. Он практически полностью парализован и нуждается в постоянном медицинском уходе.
— Мы сообщили о его состоянии следователю, но пока никакой реакции нет, — сокрушаются медики. — И вообще про всех тяжелобольных следствие отлично знает. И почему оно не ходатайствует об освобождении их из-под стражи — вопрос не к нам.
Я у терапевта в подручных: что надо — подам, принесу, запишу… Очередной пациент, Леонид, садится напротив врача, и начинается обычный осмотр-опрос. Все как в простой больнице: на что жалуетесь? Стало ли лучше? А какие анализы сдали? И т.д. и т.п. Рутинная работа, как говорят медики. Я меряю пациенту давление. Оно зашкаливает — верхнее артериальное 200, нижнее 100. Леонид — самый возрастной на сегодняшний день посетитель тюремной больницы. Ему 69, но выглядит, ей-богу, на 50. Ухоженный, морщин практически нет.
— Моей младшей дочке 7 лет, — немного приободряется в ответ на мой комплимент Леонид. — Но, по правде говоря, болит все на свете. Помимо гипертонии у меня целый букет — ишемия, остеопороз, атаки в створ головного мозга…
— Что есть, то есть, — кивает в подтверждение его слов терапевт.
— А после каждого допроса мне становится совсем плохо. Стресс ведь сильнейший.
— Подтверждаю, — снова комментирует доктор.
На воле Леня регулярно ходил по дорогим клиникам, консультировался у профессоров. Ну это когда время было — в промежутках между тем, как оказывался за решеткой. Он ведь уже был судим за мошенничество в особо крупном размере. И сейчас обвиняется по этой же статье УК.
“Миллионами ворочал”, — шепотом поясняют санитарки. Но, несмотря на большие возможности на воле, за колючей проволокой Леонид — пациент довольно непривередливый. Благодарен за то, что вообще помогают.
— Если убрать решетки, то это будет обычная городская больница среднего уровня, — со знанием дела говорит Леонид. — С моими болячками, конечно, надо в специализированных центрах лечиться. Но я сидел в трех колониях, и, поверьте, вам такое медицинское обслуживание даже не снилось. Там работают одни медсестры, а врачи приходят раз в два месяца на консультации. Я когда в больнице “Матросской Тишины” в первый раз оказался четыре года назад, меня уже тогда здесь неплохо “подремонтировали”. Если б не врачи, я бы, возможно, до суда не дожил, ведь когда меня арестовали — сбой весь организм дал…
— Когда человек оказывается за решеткой, на фоне сильного стресса может отказать любой орган или любая система, — поясняет терапевт. — Но обычно рвется в самом слабом месте. Особенно трудно приходится людям творческим, деловым, активным. Представьте: такой человек на воле постоянно был в движении, мотался по стране, получал массу новых впечатлений, и вдруг его раз — и “закрыли”. Физической активности ноль, при этом бешеное нервное напряжение. Человек думает только о своем нынешнем состоянии, не видит выхода и “сгорает”... Чаще всего отказывают ноги и дает сбой сердце.
Судя по всему, нечто подобное произошло и с 37-летним юристом Сергеем Магнитским, скончавшимся в “Матросской Тишине”. Медики настаивают, что слишком серьезных проблем со здоровьем у него изначально не было. Умер он, как показало вскрытие, от острой сердечной недостаточности. Сердце не выдержало и у совсем молодого арестанта, 22-летнего Андрея Сафронова, — он умер в СИЗО №4.
Тюрьма ль сгубила?
По тем или иным причинам (в том числе из-за болезней) в столичных изоляторах в прошлом году скончались около 60 заключенных, в этом — уже больше 30. Непосредственно в больнице “Матросской Тишины” умерли 14 пациентов.
— Смертность у нас на уровне обычной городской больницы, — уверяет Мазуров, разбирая папки с историями болезней. — Больше всего заключенных умерло от туберкулеза тяжелой формы (когда стали разрушаться почки, печень, кости), от СПИДа, рака и тяжелых инсультов (с поражением обширных участков головного мозга).
— А если бы они оказались на воле, медики им там могли бы помочь?
— В специализированных учреждениях, к примеру таких, как НИИ Склифосовского, возможно, — рассуждает Сергей Николаевич. — Но кто сказал, что на воле человек обязательно бы попал в клинику федерального значения? Для этого ведь деньги нужны немалые или направление. Понятно, что в тюремной медицине работают не лучшие кадры: это непрестижно, контингент особый, платят копейки (вольнонаемная медсестра получает чуть больше 10 тысяч, аттестованная — около 20). С другой стороны, у нас все же есть два кандидата наук, мы заключили договор с МГСУ, и профессора кафедры терапии и стоматологии приезжают сюда и лечат заключенных. Если случай совсем тяжелый, мы в течение недели, а то и нескольких дней можем добиться от Департамента здравоохранения Москвы направления на оказание высокотехнологичной помощи. В этом году 10 арестантов ее получили.
Выясняется, что больше половины сидельцев впервые в жизни делают флюорографию и вообще какие бы то ни было анализы. Особенно это касается выходцев из стран ближнего зарубежья.
СПРАВКА "МК"
Каждого, кто попадет в СИЗО, ждет недельный карантин, во время которого его обследуют на ВИЧ, сифилис, туберкулез, педикулез, чесотку и другие опасные болезни. Затем дважды в неделю все заключенные выстраиваются в коридоре и их опрашивают медики. Записывают жалобы, проводят первичный осмотр.
— Как ни кощунственно это звучит, но не попади они сюда — не узнали бы вовремя о своих болезнях и умерли, — говорят тюремные эскулапы. — Взять, к примеру, тех, у кого рак обнаружили. Сейчас у нас около двух десятков таких больных. Знаете, кто их консультирует? Главный онколог Москвы. Немногие из тех, кто на свободе, таким лечащим доктором могли бы похвастаться.
Эскулапы рассказывают недавний случай: 19-летний парень едва не умер от гнойного плеврита и септического эндокардита (болезнь у него развилась в изоляторе на фоне воспаления легких). Они связались со специализированным питерским НИИ и отвезли его туда на операцию. В итоге спасти пациента удалось, хоть одно легкое ему все-таки удалили. К помощи профессоров тюремные доктора нередко обращаются в сложных случаях, когда надо “подправить личико” арестанту (при задержании милиционеры не всегда действуют аккуратно, результат — переломы челюсти и носа).
...В коридорах висят ящички для жалоб и предложений.
— И много жалоб? — интересуюсь у Мазурова.
— Много. Вот многие на свободе к стоматологу не ходят годами, а как сюда попадут, так у них время появляется заниматься своим здоровьем. На воле вам надо талончик взять к врачу, очередь отстоять, а здесь требуют, чтобы доктор срочно принял. Часто бывает, что требуют помощи, на которую рассчитывать по закону не могут, — к примеру, массаж или протезирование. Многие уверены, что больны сильнее, чем на самом деле. Да и вообще, вот если у вас на работе голова разболелась, вы что сделаете? Таблетку выпьете — и всего делов-то! А тут каждый раз надо медика вызывать, ведь никаких лекарств при себе у заключенного быть не должно.
Есть категория сидельцев, которые желают, чтобы информация об их жалобах звучала в их личном деле. Этим можно манипулировать перед следствием и судом.
Гвозди на обед
А вот тот самый кабинет, куда попадают некоторые “манипуляторы”.
— Где это чудо природы? — спрашивает надзиратель у заведующего отделением эндоскопии Игоря Мудренко.
— Здесь. Сейчас мы его “просветим”.
“Чудо” — один из заключенных, проглотивший “противотанковый еж” (так здесь в шутку называют слепленные хлебным мякишем пружинки, гвоздики, кнопки, скрепки и прочие острые предметы). В желудке хлеб растворяется, и...
— Все предметы уже в кишечнике, — выносит вердикт доктор после осмотра на аппарате УЗИ. — Будем ждать, пока они выйдут естественным путем. Если не получится, придется оперировать.
— Так, может, касторочки этому глотателю дать выпить, чтобы все пу лей вылетело, — предлагаю я.
— Что вы! — пугается Мудренко. — Не в коем случае этого делать нельзя. Касторка и любые другие слабительные вызовут сильные сокращения кишечника, и острые предметы могут проткнуть его стенки.
Игорь достает из-под операционного стола коробку. Здесь разные предметы, которые он вытащил в этом году из желудков и кишечников заключенных. Карандаш, иголки, куски фольги, супинаторы от обуви... Боже мой, а я думала, что среди заключенных членовредительство теперь не в моде.
— Времена меняются, а зэковские штучки остаются, — говорят санитары (они все, кстати, из хозобслуги — то есть осужденные за незначительные преступления). — Недавно 16-летняя девушка иголку проглотила в знак протеста, когда узнала, что ее в другой изолятор переводят. Еще один наелся гвоздей, чтобы не участвовать в судебно-следственных мероприятиях. Хотя, надо признать, некоторые хотят таким образом спастись от преследований сокамерников...
— Режем в крайних случаях, а так стараемся обходиться вот этими приспособлениями, — Мудренко демонстрирует мне странные предметы, похожие на инструменты для пыток. Длиннющие петли, шланги, трубочки, на конце которых маленькие щипчики... Врач показывает, как все это работает: инструмент засовывают в желудок, потом нажимают, и щипчики захватывают инородное тело.
Один раз такое увидишь — и аппетит надолго пропадет. Не случайно другие заключенные предпочитают вредить себе иным способом. Самое популярное теперь — вбивать гвоздь в грудную клетку. Смотрится это жутко, но обычно большого ущерба здоровью не наносит. Гвоздь умельцы умудряются загонять или в плевральную щель, или в подкожную клетчатку. А вот действительно большая проблема для врачей — так называемые “мастырки”. Это когда делают укол в мышцу грязным предметом, чтобы развилась гнойная инфекция.
— Бывают случаи очень тяжелые, — говорят врачи. — Гной ведь имеет свойство растекаться по различным фасциям. Одна женщина, задержанная за распространение наркотиков, через мышцу в области икры пропустила иголку с зубной нитью (во рту много всяких бактерий). Ногу спасали полгода. Та арестантка хотела повлиять на следственный процесс, но рассчитать все в своем собственном организме не смогла.
“Москва нас калеками сделала — она пусть и лечит”
Между тем пришло время обхода. В одной из камер-палат томятся-лечатся две женщины. Первая — 42-летняя украинка Ирина, худенькая, как девочка-подросток, редкая болтушка . Мне как новому человеку, заглянувшему в камеру, она от души радуется и весело рассказывает про свое житье-бытье.
— Я каждый день от пыли иконки протираю — те, что в углу. А еще я как сюда пришла — сразу все трещины в стене хлебным мякишем замазала. Не могу без дела сидеть! Всем говорю: люди, любите друг друга! Это главная божественная заповедь, которой надо следовать.
— Как же вы здесь с такими прогрессивными взглядами оказались? — иронизирую я.
— Помутнение разума у меня случилось, не иначе, — смеясь, уверяет Ирина. — Я с утра в квартире мужчины этого (потерпевшего по делу. — Прим. авт.) проснулась, бужу его, а он никак не встает. Я уж уходить собралась, но тут увидела мобильникт на тумбочке. А мой-то давно испарился, вот я и подумала, что мне “труба” нужнее будет...
— Неужто из-за одного мобильника вас арестовали? — не верится мне.
— Ну, я еще микроволновку, обогреватель и какие-то вещи прихватила, — с улыбкой нашкодившего школьника отвечает Ирина. — Но я же их в подъезде и бросила. Хотя согласна: все равно нехорошо получилось. Но это от того, что намучилась я в вашей Москве. Приехала на заработки, устроилась в ателье. Потом фирма закрылась, я стала объявления расклеивать по городу. Зарплаты хватало только на еду. А все ноги свои я тогда угробила — водянку нажила. Потом с бомжами познакомилась. А тот мужик к нам как-то подошел, в гости пригласил выпить. Вы только не подумайте — у меня с ним ничего не было. Не такая я!
Ирина вдруг замолкает. Оказывается, чтобы не спугнуть подлетевших к окошку голубей, для которых она с завтрака оставила хлеба. Сама ходит с трудом из-за тромбофлебита. Одна нога у Ирины — сплошная открытая рана.
— Хорошо все-таки, что я сюда попала, — неожиданно выдает она. — Бог, видимо, все, что ни делает, — к лучшему. Ведь иначе я бы через год ногу свою скорее всего потеряла бы. А так меня подлечат, и еще станцую. Представляете, здесь каждый день бесплатно витаминки дают!
— Они обязаны нас лечить, — не разделяет ее восторга соседка по палате Наталья, тоже приезжая. — Эта Москва нас сгубила, все соки из нас выжала. Мы все сюда за деньгами приехали, а вон во что превратились. Калеки мы. Я когда в СИЗО №6 была, меня там врачи (в каждом изоляторе есть своя медчасть— Прим. авт.) совсем от другой болезни лечили, а у меня воспаление пошло, абсцесс. Хорошо, что сюда после моих долгих уговоров перевели, а иначе мне бы ампутировали обе конечности. И с кого потом спрашивать?
Обходя камеры, долго пыталась найти VIP-палату. Оказалось, таких здесь теперь нет. Хотя еще полтора года заключенные за плату могли лечиться в условиях повышенной комфортности (улучшенное питание, холодильник, телевизор в камере и т.д.) за счет добровольного медицинского страхования. Но потом тюремное начальство решило, что платные услуги больница оказывать не должна. Так что теперь здесь все равны. Мне показывают палату, где недавно лечили одного известного сериального актера. А вот та, где поправлял здоровье за решеткой бывший шеф КГБ Владимир Крючков... Говорят, он, как и некоторые нынешние арестанты, был недоволен медицинским обслуживанием. Утверждал, к примеру, что, когда почувствовал себя плохо, местный врач прописал ему глазные капли, после приема которых произошел острый сердечный приступ.
Выходит, времена меняются, а доктора и арестанты остаются по разные стороны баррикад. Не случайно тюремные медики, замученные бесконечными претензиями и проверками, предлагают, чтобы заключенных лечили исключительно гражданские доктора и на свободе. Но Минздравсоцразвития от таких пациентов открещивается всеми силами. Да и как охранять-то их в обычных больницах? Сейчас в тех редких случаях, когда арестанта туда конвоируют, к каждому приставляют четырех охранников. Врачи его оперируют, а они рядом стоят, глаз не сводят.
— Мы как-то тоже думали, что эти меры безопасности лишние, если человек в тяжелом состоянии, — признается один из сотрудников конвойной службы. — Но потом произошел печальный случай: в больнице такой тяжелобольной сбежал и на свободе вырезал целую семью. И не жалейте вы их особо. Они ведь когда грабили, насиловали и убивали, не думали о том, что у них — диабет, бронхит или язва...
МЕЖДУ ТЕМ
В четверг стало известно, что СКП РФ отменил ранее вынесенное решение об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении сотрудников МВД РФ, проводивших расследование по делу сотрудника фонда Hermitage Capital Сергея Магнитского, скончавшегося в СИЗО “Матросская Тишина” 16 ноября 2009 года. “Сейчас материалы проверки направлены в Главное следственное управление для проведения дополнительной проверки и решения вопроса, при наличии оснований, о возбуждении уголовного дела”, — сообщил по этому поводу официальный представитель СКП Владимир Маркин.
Напомним, по данным судебной экспертизы, причиной смерти Магнитского стала острая сердечная недостаточность. Однако глава Московской Хельсинкской группы Людмила Алексеева обратилась в СКП с требованием возбудить уголовное дело против сотрудников МВД, считая, что его смерть стала следствием их “преднамеренно жестокого обращения” с подследственным.
