Думаю, мало найдется таких семей, как наша, которой каждое историческое событие, случившееся в России в первой половине прошлого века, приносило бы столько тяжелых испытаний…
Моя мама Екатерина Тимофеевна Калугина с молодых лет стала убежденным сторонником большевиков. После революции создавала в родном Кронштадте первые комсомольские ячейки, работала в райкоме партии.
После случившегося в Кронштадте контрреволюционного мятежа и его подавления молодая активистка Катя Калугина была назначена участвовать в комиссии по организации похорон большевиков, убитых во время этих кровавых событий. По злой иронии судьбы ее старший брат Александр Калугин попал в число жертв “с противоположной стороны”. С самого начала он оказался среди матросских экипажей, выступивших в Кронштадте с требованием дать свободу “левым” социалистическим партиям. И хотя мой дядя Александр — бывший участник Первой мировой — всячески агитировал своих сослуживцев против организации антибольшевистского мятежа, однако когда такое вооруженное выступление все-таки началось, он из чувства товарищества принял в нем участие вместе с другими кронштадтцами. Когда мятеж был подавлен, всех схваченных в городе “контрреволюционеров” выстроили на площади и объявили, что “в наказание и назидание” каждый десятый из них будет расстрелян. Именно таким десятым в строю и оказался Александр Калугин…
Через несколько лет после этого Екатерина Калугина вышла замуж за коммуниста Федора Макеева, однако их семейному союзу был отведен недолгий срок. В 1931-м моего отца как явного зиновьевца, осуждавшего зарождающийся культ личности Сталина, исключили из партии и уволили с работы. Мать тогда тяжело болела и осенью 1931-го умерла. Папа тоже оказался на больничной койке. Буквально через неделю после маминой смерти из какой-то ленинградской больницы привезли нам домой гроб с телом отца и строго предупредили: открывать его ни в коем случае нельзя!.. Не так давно мне удалось выяснить: по тому адресу, где якобы скончался мой отец, никакой больницы не было. Остается лишь догадываться, что же на самом деле случилось с опальным партийцем Федором Макеевым…
Мы с младшим братом остались на воспитании у бабушки. Сослуживцы отца и матери решили помочь двум сиротам — собрали денег и положили по 300 рублей на сберкнижку, оформленную на каждого из нас. В тот момент это была действительно очень внушительная сумма, на которую можно было купить, наверное, не одну корову. Но в своем распоряжении к вкладам наши благодетели записали: получить деньги мы с братом можем по достижении совершеннолетия. А 18 лет мне исполнилось в 1942-м, и тогда в блокадном Ленинграде за три сотни рублей невозможно было купить даже буханку хлеба!..
Моя родная тетя Вера Тимофеевна до войны училась в Ленинградском институте иностранных языков. Ее муж, Павел Шеин, в 1941 г. окончил Академию противовоздушной обороны. Военная часть, в которую его направили, защищала подступы к Ленинграду с запада, так что при наступлении гитлеровцев здесь было очень жарко. Однако еще в августе-сентябре 41-го тетя ездила к нему на фронт — повидаться — на трамвае, идущем из центра города до Стрельны.
В сентябре только что вступивший в командование Ленинградским фронтом генерал Жуков, понимая, что основной удар по городу фашисты наносят через Пулковские высоты — Урицк, приказал: ставить зенитные орудия на прямую наводку против танков. В тех ожесточенных боях на подступах к “колыбели революции” Павел Шеин и погиб. Но еще до того успел при очередном свидании с женой вручить ей браунинг: “Если враг все-таки ворвется в город — сама решай…”
Вера Тимофеевна жила неподалеку от Дома Красной Армии, расположенного на Литейном. Работала в артиллерийском училище (пока всех курсантов не послали в окопы воевать) и даже какое-то время — в первые месяцы войны — участвовала в самодеятельности ДКА. Она рассказывала, что во время блокады в подвале-бомбоубежище Дома Красной Армии разместился ансамбль популярнейшей певицы Клавдии Шульженко. Тетя Вера и еще несколько женщин в том подвале упаковывали скромные подарки для отправки бойцам в окопы, разбирали пачки писем, приходивших на имя Клавдии Ивановны. Особенно много ей писали, вдохновившись “Синим платочком”. (Может быть, не все сейчас знают, что существовало два варианта стихов для этой песни. Первый — еще довоенный, лирический, а второй — “боевой”, который Шульженко и стала с той поры исполнять, вручил певице во время очередного ее выступления перед бойцами на фронте один из командиров — молоденький лейтенант Михаил Максимов.)
Во время блокады умер Иван Иванович — отец Клавдии Ивановны, и тогда она устроила для своих помощниц в ДКА очень своеобразную поминальную трапезу. Принесла из дома коробку тюбиков с губной помадой: “Ешьте!” Тетя вспоминала, что им, оголодавшим в блокадном городе женщинам, эта помада показалась тогда очень вкусной…
Вера Тимофеевна все-таки одолела тяжелые военные годы, Мы встретились с ней уже после победы и дружили вплоть до ее смерти. Тетя часто пела полюбившиеся с давних пор песни Шульженко, напоминавшие ей о погибшем на фронте муже и их мимолетном счастье. Уцелела и младшая в семье Калугиных — моя тетя Таисия. Она работала фрезеровщицей на морском заводе, вместе с мужем пережила ленинградскую блокаду — голод, бесконечные обстрелы и бомбежки…
У меня сейчас взрослые дети, подрастают внуки и правнуки. Им я передам сохранившиеся фотографии из семейного архива. Пусть живут и помнят!
