Эти некомбатанты (если использовать официальный термин) в подавляющем большинстве не совершали ярких военных подвигов, но даже просто жизнью своей в невыносимых условиях, преодоленной болью своей участвовали в общей победе над врагом.
“С голода узники начинали грызть трупы”
Мы предлагаем читателям “МК” фрагменты из писем, хранящихся в Государственном архиве РФ. Они написаны ветеранами, пытающимися теперь найти документальные подтверждения своим страданиям и лишениям в годы войны — не для истории, а ради нескольких сот рублей прибавки к пенсии. В этих строках, в простых фразах, которыми люди пытаются описать все увиденное и пережитое, как-то по-новому открывается страшное лицо войны.
“…Я, Голощапова Ольга Константиновна, уроженка деревни Овсянки Могилевской области, хоть и была в ту пору совсем еще маленькой, однако помню, что творили немецкие захватчики. Мы оставались в деревне — трое детей и наша мама Анна Васильевна. Врезалось в мою детскую память, как день и ночь гремели танки, бомбили самолеты, раненые и убитые вокруг… Мальчишка лежал на дороге с разорванным осколком животом, соседка тетя Катя хотела подойти помочь ему, но немецкий солдат схватил штык от винтовки и стал бить ее наотмашь — по голове, по спине... Еле оставил живую.
В один несчастный день нагрянули каратели, окружили деревню нашу, разграбили. Часть жителей — в том числе детей, стариков — согнали в сарай по соседству с нашей хатой, облили бензином и подожгли. Крики, стоны начались, кто пытался вырваться на улицу из огня — тех немцы расстреливали в упор. Оставшуюся часть жителей деревни фашисты погнали куда-то прочь — люди даже взять ничего не могли с собой из домов, шли в том, во что одеты были в момент прихода карателей.
По дороге, помню, страшно было увидеть, как десятки русских фашисты выстроили в шеренгу лицом к кладбищу, вдоль специально вырытой траншеи, и как раз, когда мы шли мимо этого места, прозвучала команда, и всех их солдаты немецкие расстреляли.
Нас долго гнали куда-то, на ночь запирали в сараи, обнесенные колючей проволокой. Вместо пола — голая земля, дым от костра щиплет глаза, рядом с живыми, в углу, валяется мертвый старик, рядом с ним — ребенок… Тут же и какие-то буквально живые скелеты лежат, умирают от холода и голода — стоны, хрипы предсмертные…
Даже не могу сейчас представить себе, чем же мы тогда питались в дороге этой ужасной. Неужели только травой-клевером, которая росла под ногами? Я все время, помню, маму теребила: “Я хочу есть!” — а она мне только и могла ответить: “Детка моя, потерпи, потерпи!” После нескольких таких ужасных дней мы оказались, кажется, в Польше, там мама работала на немцев. Лишь через три года, после освобождения, вернулись на Родину. Оказалось, что наша хата уцелела, но в стенах с трех сторон — огромные прорезы. Это немцы ее под гараж приспособили…”
“27 сентября 1943 г. я, несовершеннолетний юноша, был пойман фашистами и посажен в Шкловский лагерь военнопленных. Пытался сбежать, но неудачно. В результате я оказался в г. Борисов, в немецком концлагере “Дулаг-126”, размещенном на территории бывшего военного городка на проспекте Революции. От нашего концлагеря недалеко было до центрального вокзала города. В мае-июне 1944 г. он часто подвергался налетам советской авиации. Мне запомнилось, что фашисты на крышах четырехэтажных домов концлагеря расположили зенитные орудия и пулеметы, — гитлеровцы понимали, что советские летчики не будут бомбить концлагерь…
Находясь в Борисовском лагере, я несколько дней работал в составе одной из команд узников на сооружении в Борисове спецбункера (у нас говорили, что это для Гитлера). Трижды был близок к смерти, но помогли выжить молодость и помощь старших товарищей. Например, врач-заключенный составил официальную бумагу, согласно которой я оказался “опасно больным” и, таким образом, был освобожден от тяжелой работы в строительной команде… Я своими глазами видел, как из нашего концлагеря увозили трупы узников и сжигали их на огромных кострах в пригородах Борисова.
В июне 1944 г. нас стали сажать в товарные вагоны для вывоза в Германию. Гнали как скот, в вагоны набивали как можно больше народу — люди стояли вплотную друг к другу. И в таком положении мы оставались долго — вагоны не открывали порой по двое-трое суток, не поили и не кормили. Под конец в толпе, заполнившей теплушку, я видел множество мертвых, а кроме того, очень много было потерявших рассудок и дошедших до совершенно звериного состояния — с голода эти узники начинали грызть трупы, а то и пытались подъедать отдельные части тела еще не умерших.
Фашисты вывезли нас в Восточную Пруссию, в г. Юанисбург, где находился концлагерь “Простпен-1944”. Оттуда меня и других узников освободила Советская Армия в январе 1945-го. Я пытаюсь не вспоминать об этих тяжелых для меня годах, но, жаль, жизнь заставляет… Ткачев А.К.”
Басацкая Зоя Ивановна: “…7 октября 1941 г. во время бомбежки Наро-Фоминска наша мать Дарья Петровна вместе с четырьмя детьми ушла из города в деревню Таширово. Вскоре ее заняли фашисты и прогнали беженцев в другую деревню — Горки. В одну из зимних ночей, когда фронт уже приблизился, немец выгнал всех нас из избы на улицу. А там мороз 40 градусов, и уйти никуда нельзя: за любое передвижение фашисты объявили расстрел. И пришлось нам укрываться в каком-то полуразрушенном сарае. Утром немцы погнали всех — полуобмороженных, опухших — в другую деревню, Тишинку. По дороге туда моя 6-летняя сестренка Вера замерзла насмерть.
В Тишинке мы и другие угнанные забрались в какой-то пустующий дом. Хотя местные жители и предупреждали, что немцы повадились поджигать такие дома с двух концов, но нам было уже все равно — от слабости и холода не могли больше двигаться… Следующей ночью деревню освободили части Красной Армии. Нашу семью отправили на машине в село Петровское возле г. Апрелевка, в больницу. Там врачи выяснили, что у всех детей от обморожения началась гангрена. В результате мне ампутировали обе ноги, сестре Лидии — ногу и пальцы на руке, а брату Юрию — пальцы обеих ног…”
Богданова В.Е.: “…Мать с тремя детьми немцы хотели угнать в Германию. По пути их этап остановился в пересыльном лагере №8 под Оршей. Там она заболела тифом, и ее вместе с детьми оставили на пересылке. Из тех, кто там был, почти никого не осталось в живых: умирали главным образом от голода. Немцы давали на день 300 г эрзац-хлеба и литр баланды, сваренной из мороженой картошки… 24 или 26 июня 1944 г. советская авиация начала бомбить окрестности пересыльного лагеря, и находившиеся там узники, воспользовавшись суматохой у гитлеровцев, попытались выскочить за ограду. Часть народа в результате спаслась, однако практически все были сильно изранены — осколками бомб, немецкими пулями, но больше всего — шипами колючей проволоки, которой была обмотана ограда…”
Немецкая листовка-объявление для отправляемых в Германию (1942 г.): “ВОЗЗВАНИЕ. Работники и работницы Востока! Вас избрано, чтобы Вы трудились в Великой Германии и тем самым внесли Ваше участие в охранение новой и лучшей Европы. Если Вы готовы с сознанием и с совестью исполнять Вашу повинность, тогда выпадет на Вашу долю хорошее и справедливое обращение. Кто полагает, что должен воспротививляться распоряжениям германской службы, пусть не ожидает снисхождения: он будет наказан самыми строгими средствами. А потому ангажируем Вас сим в Вашем собственном интересе, чтобы Вы сохраняли спокойствие и порядок перед отправкой и во время транспорта, в особенности исполняли приказания сопроводительной команды охотно и споро… Кто не исполнит изданных распоряжений, тот понесет последствия. Сопроводительная команда получила указание во всяком случае сохранять спокойствие и порядок… Вас ожидает в Германии достаточное продовольствие и хорошие помещения”.
Жертва “Таинственного острова”
В свое время я встретился с этим человеком, узнав, что он в начале 1950-х был подневольным участником одной из “великих сталинских строек”. Однако рассказ его неожиданно переключился на события военных лет.
— Если задуматься, странная цепочка фактов выстроилась: выходит, в лагерях ГУЛАГа я лучшие годы своей молодости оставил из-за того, что когда-то, в начале войны, книжку Жюля Верна хотел прочитать! — будто заново удивился коллизиям своей непростой жизни Валерий Сотовиков. — К нашему поселку в Воронежской области тогда немцы подошли, а части Красной Армии получили приказ на отход. Жители, которые еще по домам оставались, конечно, вслед за своими двинули — на восток. Мне 16 лет всего было. Вместе с матерью наспех напихали в узлы кой-чего из скарба и тоже на большак вышли. Но, когда уже околицу миновали, я вспомнил, что не взял томик с “Таинственным островом”, который только начал читать. Вот и решил вернуться и прихватить его для скрашивания досуга в эвакуации. “Мам, говорю, ты иди дальше, а я тебя догоню!”
Догнал, как же! Возле дома нашего меня вместе с этой книжкой немецкие солдаты, уже ворвавшиеся в поселок, и сграбастали. Отправили с еще несколькими такими же неудачниками под конвоем в здание школы. Никаких объявлений и агитаций по поводу отправки на работу в Германию не было. Действовали оккупанты просто и быстро: отобрав молодых ребят, сперва на грузовиках, потом поездом вывезли в западную часть рейха. Здесь наш “эшелон” разбросали по разным адресам. Я оказался в маленьком городке Греймс, в автомастерской, где пришлось трудиться на подхвате у местных мастеров, ремонтировавших технику. В том числе и немецкие армейские грузовики к нам иногда “на лечение” заезжали.
Молодой да горячий я был — решил, что надо фашистам вредить. И соратник у меня для такого дела появился. Парня звали, помню, Алексеем — тоже из числа угнанных из России. Дождались мы подходящего случая, да и сыпанули пригоршню металлической стружки и опилок в блок цилиндров очередного вставшего на ремонт грузового “Бенца”. Думали, никто не видит нашей “акции”, но ошиблись: какая-то сволочь стукнула-таки! Взяли нас с Лешей — и в камеру тюремную. За ту горсть опилок получили полной мерой от фашистов: били, в “холодную” сажали (а время зимнее!) — все пытались узнать, кто нас научил так “партизанить”. Через неделю, наверное, вконец измочаленных, в синяках и кровавых подтеках, отправили в трудовой лагерь, который почему-то все называли “восьмерка”. Это, конечно, не фабрика смерти была, но и здесь выжить оказалось непросто. Бригады лагерников по 15 часов трудились в карьере — долбили камень, грузили его на вагонетки. Из последних сил выбивались, а лишь попытаешься присесть хоть чуть-чуть передохнуть — немец с плеткой или палкой тут как тут. Совсем ослабевших пристреливали без всякой жалости, да еще смеялись, называя пулю “пилюлей от лени”…
Тех, кто уцелел в этом “трудовом аду”, освободили в начале 1945-го американские войска. Первым делом накормили, потом построили и предложили на выбор: либо оставаться в их зоне оккупации и впоследствии получить возможность переехать в одну из западных стран, либо возвратиться в Россию. Я без колебаний решил: еду назад, на родину.
К чести американцев, они к таким “возвращенцам” относились уважительно. Выдали нам хорошую одежду, продпаек на несколько дней, кое-что из бытовых мелочей — мыло, бритву, даже какие-то журналы свои с красивыми картинками! Большую партию репатриантов посадили в пассажирские вагоны и доставили в зону, контролируемую советскими войсками.
Тут добрая сказка и закончилась в один момент. Всех прибывших заставили быстренько снять с себя американские шмотки и переодеться в поношенную солдатскую амуницию. Рюкзаки отняли, оставив в буквальном смысле с пустыми руками. А потом запихнули людей, чудом спасшихся от смерти, по тесным и грязным товарным теплушкам и отправили в тыл. Через сутки, проведенные фактически без сна и еды, нас выгрузили на каком-то полустанке, построили в колонну, окружив со всех сторон автоматчиками, и отконвоировали в лагерь за колючей проволокой. Только на сей раз он назывался уже фильтрационным…
Не знаю, как в других местах, а там, куда я попал, “фильтрация” была очень жесткая: из каждой сотни мужиков лишь пять-десять получали “вольную”, а остальным лепили “пособничество немецко-фашистским оккупантам” и давали 10 лет лагерей. Так и началась моя гулаговская эпопея. Довелось уголек в шахтах под Кемеровом добывать, лес валить в красноярской тайге… Оттуда в 1950-м попал на стройку приполярной “сталинской магистрали”, где и “отзвонил” навешенную мне “десятку” почти до конца — освобождения дождался лишь в начале 1954-го. Ну а еще через пару лет вручили мне бумажку: “Полностью реабилитирован…” Вот такая у меня и тысяч других насильно угнанных фашистами война затянувшаяся получилась…
А ту книжку — “Таинственный остров” — я все-таки прочитал. Но уже годы спустя, когда у меня самого сын подрос — у него и взял томик Жюля Верна. Честно вам признаюсь, когда закрыл последнюю страницу, не смог слезу удержать: себя стало жалко — того, 16-летнего дурачка. Хотя кто ж его знает, если б не этот роман с интригующим названием, что заставил меня вернуться в поселок под носом у наступающих немцев, может, и вовсе не суждено было пережить военные годы. Я теперь, на старости лет, фаталистом стал…
Редакция благодарит сотрудников ГАРФ за помощь, оказанную при подготовке данной публикации.
