Самому старшему из них было чуть больше 30. Вчерашние выпускники ВГИКа, бесшабашные и смелые лейтенанты и капитаны, сняли свыше 4 млн. метров пленки. За уникальные кадры, которым не суждено состариться, пришлось заплатить непомерно высокую цену. Каждый второй из фронтовых операторов был тяжело ранен, каждый четвертый убит.
Ныне в живых их осталось только трое: Семен Школьников в Таллине, Малик Каюмов в Ташкенте и самый младший — москвич Борис Соколов, которому недавно исполнилось 90 лет.
Накануне 65-летия Победы он вспомнил боевых друзей, а также то, что оставалось за кадром.
“Потеря камеры грозила трибуналом”
В углу комнаты у фронтового оператора Бориса Соколова вместо икон — галерея портретов.
— Это Володя Сущинский, один из самых близких друзей, однокурсник, — показывает хозяин на паренька в пилотке. — Он погиб при минометном обстреле. О Владимире снят документальный фильм. Там есть момент, когда кадр с изображением боя останавливается, и дальше идет черная пленка — изображение пропадает. Это момент гибели оператора. Когда пуля разорвала его сердце, падая, он не убрал руку со спускового крючка. Камера продолжала работать.
Рядом в рамочке — пожелтевший снимок оператора Евгения Мухина на передовой.
— “Минер-отличник”, — объясняет улыбаясь Борис Александрович. — Так Женю прозвали после того, как он дважды подорвался на минах и отделался легкими ранениями.
В руках и на плечах у бойцов — портативные кинокамеры.
— Наши неприхотливые, безотказные “Аймо”. Они приводились в движение пружиной, мы их заводили, как будильники, каждые тридцать секунд. Этого завода хватало на пятнадцать метров пленки, а всего в кассете было 30 метров — ровно на одну минуту экранного времени. Так что все время приходилось рассчитывать, когда включить камеру, чтобы успеть снять событие. Все карманы у нас были забиты запасными коробками с пленкой.
С камерой операторы старались не расставаться ни днем, ни ночью. Потеря “Аймо” грозила трибуналом.
Борис Соколов вспоминает рассказ коллег, как ранило Валентина Орлянкина. Из подбитого танка оператора вытащили с продавленной грудной клеткой. Валентин разрешил унести себя с поля боя только после того, как к нему на носилки положили залитую кровью кинокамеру.
Одним из самых памятных для Бориса Александровича остается снимок их операторского курса ВГИКа, который стал первым военным выпуском. Вместе с частью Московской студии кинохроники в октябре 41-го новоиспеченных операторов эвакуировали в Куйбышев, а потом в Алма-Ату.
— Моему другу — Мише Посельскому — удалось в январе 42-го попасть на фронт, а я на три года задержался в Казахстане. Встретились мы с ним только в сентябре 44-го, в киногруппе 1-го Белорусского фронта.
Вечером еще раз убедились, что в бленду объектива 75 мм с навинченным светофильтром входит ровно 40 граммов спирта из неприкосновенного запаса для протирки объективов.
Михаил делился с другом самым сокровенным. Под Сталинградом в воздухе господствовала немецкая авиация. Отступающие бойцы не позволяли направлять в их сторону аппарат, кричали: “Зачем такое снимать? Прекрати съемку! Буду стрелять!”
На командный пункт Сталинградского фронта прибыл представитель ставки Верховного командования Георгий Жуков. Фронтовая киногруппа получила возможность снять маршала. Но тот воспротивился: “Это еще что такое? Главный режиссер тут я, и делать съемки надлежит не здесь, а вон там…” — командующий указал рукой в сторону “балки смерти”, где уже вторые сутки решалась судьба Сталинграда.
Так Михаил Посельский с оператором Евгением Мухиным вместе с танкистами попали в самую гущу боя и сняли кадры, почти полностью вошедшие в фильм “Сталинград”.
“Добро пожаловать в штрафбат”
Работа кинооператора была сопряжена с огромным риском. Нужно было поднять голову, встать или выйти из укрытия, вскинуть к глазу камеру, установить резкость и в течение не менее 10—15 секунд вести съемку так, чтобы камера не тряслась и не дрожала. С собой у операторов был только пистолет — не для серьезного боя, а скорее для психологической защиты. В пылу съемок они забывали об опасности. Думали об одном: оказаться в центре событий, найти точку, с которой можно сделать интересную съемку. И случалось, только вернувшись на базу, замечали на полах своих шинелей пулевые отверстия.
А тут еще к концу войны главное политуправление перестала вдруг устраивать работа полевых операторов.
— Начальство хотело видеть кадры, на которых наши солдаты врываются в окопы противника и закалывают штыками трусливых немцев, или как те падают на колени и просят пощады у своих победителей. Приходилось слышать, что “фронтовые операторы к концу войны берегут свои жизни”.
Михаил Посельский в своих воспоминаниях рассказывал, как представители Главного политуправления затребовали к себе на просмотр снятые на фронте пленки и решили просмотреть их до монтажа. Работник лаборатории взял первую попавшуюся коробку, только что вышедшую с роликов проявочной машины, и отвез ее в кинозал Главного политуправления. На экране грузный человек в одних трусах делает физзарядку, бреется, завтракает, играет на трофейном аккордеоне. Позже выясняется, что это генерал армии Еременко. После окончания просмотра последовал вопрос: “Кто это наснимал?” В результате фронтового оператора, известного своими смелыми съемками диких тигров в глубокой тайге, объявили трусом, лишили воинского звания капитана и сослали в штрафной батальон.
Задание снять на фронте моменты отдыха командующего фронтом генерала Еременко Николай Лыткин получил от редакции студии хроники.
Солдаты штрафбата направлялись на самые тяжелые участки фронта, и редко кому-нибудь из них удавалось вернуться домой. Николай Лыткин стал единственным фронтовым оператором, награжденным орденом Славы в штрафном батальоне за храбрость.
Одним из немногих операторов, кто попал на фронт прямо со школьной скамьи, был Юрий Королев. Сын “врага народа” Дмитрия Королева (его отец возглавлял в 30-е годы главк авиационного моторостроения), он поклялся, что вернет в семью орден Красной Звезды, который у отца конфисковали при обыске.
Работая помощником кинооператора на Центральной студии кинохроники, из рук знаменитого Романа Кармена он получил старенькую, но вполне надежную кинокамеру “Кинап” и рванул на фронт. Воевал в десантных войсках и в штурмовой авиации на 4-м Украинском фронте, в Белоруссии, участвовал в операциях над Карпатами и Чехословакией. Отснятые Королевым кадры тут же отправлялись в Москву для выпусков кинохроники.
Штурмовик только назывался летающим танком: место стрелка-радиста, что занимал военный оператор, было тогда защищено лишь… фанерой. Когда фашистский самолет подходил к хвосту, приходилось откладывать камеру и браться за пулемет.
За 42 боевых вылета на самолетах “Ил-2” и “Ил-10” Юрий Королев не получил ни единой царапины. А заветную награду заработал. Его называли Юрка-счастливчик. Летчики брали его с собой как талисман — на счастье. Все, кто с ним поднимался в воздух, возвращались благополучно на базу.
“Плачьте, но снимайте”
— Однажды ночью по радио мы с Мишей Посельским услышали, что наши войска освободили Варшаву, немедленно запрыгнули в машину и выехали в столицу Польши, — рассказывает Борис Александрович. — Мчались на полуторке, не зная, что ждет нас впереди. Аппаратура того времени не позволяла нам производить ночные съемки — чувствительность пленки была низкой. Мы могли начать съемки только с рассветом.
В пустой Варшаве операторы оказались вместе с разведчиками. Немцы, боясь окружения, покинули город. В кромешной тьме Борис Соколов и Михаил Посельский увидели пробивающийся из-за двери свет. Перед ними вырос костел. Внутри него местные жители разожгли костер. В одном из его приделов стояли лошади и коровы.
— Мы были атеистами и не видели в этом ничего предосудительного. А зашедший в костел лощеный польский полковник был буквально взбешен. Он стал кричать на поляков, позволивших такое кощунство в храме божьем.
А вскоре нашим операторам пришлось негодовать. В старинном польском городе Познани они обнаружили и сняли свидетельство невиданной жестокости и садизма фашистов. В комнате смерти и пыток стены были выложены белым кафелем. В самом ее центре располагалась гильотина.
— Сверху вниз падал тяжелый нож-топор на шею своей жертве, тут же был приспособленный для стока крови желобок и стояла корзина для приема отрубленных голов. Все было как в кошмарном сне: и гильотина, и белоснежная комната, и хирургические ножницы на столе, и мраморный умывальник. В стену комнаты были вделаны четыре больших крюка — комнатная виселица на четырех человек. Под каждым из крюков в полу находился открывающийся люк… Мы видели много горя, но такие кадры снимать было особенно тяжело. Помнили наказ Довженко: “Плачьте, но снимайте”. Люди должны были знать о зверствах фашистов.
Между тем смертельная опасность поджидала фронтовых операторов на каждом шагу. Борис Александрович вспоминает, как уже в Берлине он прямо на улице заряжал пленку, руки держал в мешке, и в этот момент мимо него пробежал вооруженный немец. Соколова фриц не заметил.
Позже мимо увлеченных съемкой Соколова и Посельского проскочили немецкие разведчики на мотоциклах с автоматами. Через несколько минут операторы услышали стрельбу. Фашисты нарвались на советских бойцов.
— На такие мелочи мы не обращали внимания. Как-то мы с Михаилом попали под минометный обстрел — в нашей машине пробило радиатор. Нашли где-то цемент, заделали дыру в радиаторе и кое-как добрались до нашей базы.
А в воздухе между тем витал запах победы. Это придавало всем силы. Ночами операторы после съемок сматывали пленку в черных мешках в большие рулоны. Один рулон вмещал в себя десять кассет по тридцать метров. Заворачивали его в черную бумагу, упаковывали в коробки, оклеивали их изоляцией, писали монтажные листы и отправляли в Москву на проявку. А утром снова с камерами выходили на улицы Берлина, где их ждали неожиданные встречи.
— Однажды в переулке ко мне подошел немец в гражданской одежде и стал показывать руку. На запястье у него была татуировка с номером. Немец стал объяснять, что он из концлагеря. Тогда я не знал, что эсэсовцы тоже имели татуировку с номером, это стало известно позже. Я так и не понял, что он хотел мне сказать. Пожав плечами, мы разошлись.
На бензоколонке, где операторы заправляли свою полуторку, к ним подошел человек с оружием, но в гражданской одежде. На левом рукаве у него была повязка. Борис Соколов и Михаил Посельский догадались, что он из фольксштурма — народного ополчения.
— По его поведению мы догадались, что он хочет сдаться в плен. Мы стояли с кинокамерами и не знали, что с ним делать. Немец с винтовкой тоже стоял и ждал. Тогда я взял у него оружие, вытащил затвор и разбил приклад о ступеньку. Он что-то залопотал, показывая на дом. Мы поняли, что он спрашивал, можно ли ему пойти домой поесть. Мы его, конечно, отпустили и сами решили поскорее оттуда уехать.
А как-то, встретив случайно американского кинооператора, Борис Соколов и Михаил Посельский поспешили привезти союзника на базу. За что получили от начальства хорошую взбучку.
Гитлер в штопаных носках?
По-настоящему Борису Соколову было страшно лишь однажды, когда он попал в подвал Рейхсканцелярии.
— 4 мая 1945 года по Берлину распространился слух, что в Рейхсканцелярии обнаружен труп Гитлера. Разрешение на съемки должен был дать комендант. Путь в его кабинет лежал через полуподвальное помещение, где лежали раненые фашисты. Они лежали вповалку, накрытые шинелями. Лавируя по узкому проходу, я вспомнил случай, что произошел в Познани. В захваченной цитадели тоже лежали тяжело раненные немцы. Наши войска ушли уже за 100 километров, там был практически тыл. В цитадель зашел летчик, Герой Советского Союза. Когда он открыл дверь в зал, где лежали раненые немецкие солдаты, оборонявшие цитадель, один из них бросил летчику под ноги гранату. Когда я перешагивал через лежащих фашистов, у меня выступила испарина на лбу, мне стало страшно.
Первым снять труп двойника Гитлера удалось Михаилу Посельскому.
“Мы с Иваном Пановым были дежурными кинооператорами по Берлину. Прибыли в имперскую канцелярию первыми из журналистов, даже раньше комиссии по опознанию, — вспоминал фронтовой оператор Посельский. — В глубине просторного зала, в полумраке на полу лежал труп человека, покрытый серым солдатским одеялом. Около него находились дежурный офицер и солдат. В просьбе поднять одеяло, чтобы увидеть лицо покойника, нам было категорически отказано. Труп охраняли так строго, будто там лежал живой человек. К нему не разрешали даже приблизиться.
Позже мы увидели, что часть его лица была повреждена: выстрел перебил нос. Предполагаемый Гитлер был одет в черный штатский костюм. В его петлице была ленточка ефрейторской награды. В опознании участвовали приближенные к фюреру лица. В основном это были работники Рейхсканцелярии, среди них его личный фотограф Гофман.
Окончательный итог подвел главный судебно-медицинский эксперт 1-го Белорусского фронта. Он попросил принести ему фотографии Гитлера, где он снят в профиль. В кабинетах Рейхсканцелярии найти такое фото было нетрудно. Эксперт сравнил строение ушной раковины лежащего на полу человека с ушной раковиной на фотографии. Членам комиссии эксперт пояснил, что у каждого человека неповторимое строение этой раковины, как не бывает и двух одинаковых отпечатков пальцев.
Когда с покойника сняли одеяло, члены комиссии увидели его ноги в штопаных носках. Тут же пошли разговоры, что перед комиссией лежит старший камердинер Гитлера, который в жизни был удивительно похож на своего господина”.
Михаил Посельский и Иван Панов оказались единственными не членами комиссии, присутствовавшими на опознании Гитлера. Но слабое освещение в зале не позволило им снять работу экспертов.
По их просьбе генерал Серов разрешил перенести труп на улицу, к входу в Рейхсканцелярию, где ожидала большая группа журналистов. Киносъемка этого двойника до сих пор хранится в Красногорском киноархиве под шифром 1118–29.
Самой запоминающейся для Бориса Соколова стала съемка подписания капитуляции в Карлхорсте, пригороде Берлина, в здании бывшего военно-инженерного училища.
— Юлий Райзман прикрепил нас с Мишей Посельским к немецкой делегации. Мы должны были снимать Кейтеля и его окружение, начиная от их прилета на аэродром и заканчивая подписанием капитуляции.
Посельскому удалось снять Кейтеля в неформальной обстановке.
“Без всякого сопровождения шел по дорожке сада к особняку №103, парадная дверь была не заперта, — вспоминал оператор позже. — В прихожей вешалка, на которой висели немецкие шинели. Над вешалкой полка с генеральскими фуражками, среди которых выделялась одна, самая высокая и крупная — фельдмаршальская, Кейтеля. Снимаю свою фуражечку и кладу ее рядом.
В руках у меня камера “Аймо”, а на плече висит “ФЭД”. Обхожу комнаты первого этажа — всюду безлюдно. Заглядываю на кухню и там вижу женщину-повариху. Она сообразила, кто мне нужен, и указала пальцем в потолок. Осторожно приоткрываю дверь и вижу тех, кому предстоит подписывать безоговорочную капитуляцию Германии. У стола в глубоком кресле сидит глава немецкой делегации, правая рука Гитлера — фельдмаршал Кейтель. Тот самый Кейтель, который еще не предполагает, что окончит свою жизнь на виселице. Я поднял камеру и нажал на спусковой рычажок.
Адъютанты следили за каждым моим движением, опасаясь, как бы я не позволил себе чего-нибудь лишнего. Фельдмаршал начал медленно застегивать на себе мундир. Появление в особняке кинооператора было полной неожиданностью, и сейчас, должно быть, он обдумывал, как в этой ситуации лучше выглядеть перед камерой. Мундир Кейтеля был сверху расстегнут… Генерал-адмирал Фридебург и генерал-полковник Штумпф сделали вид, что не замечают оператора.
Вся съемка проходила при гробовом молчании, и только треск работающей камеры нарушал тишину. Кейтель достал из портсигара сигарету, закурил ее и принял важную позу.
Мокрый от нервного напряжения, я покинул эту комнату. В холле вспомнил о фотоаппарате, который висел на плече. Пересилив себя, вновь вошел в эту комнату и повторил, но уже в фотографиях, — последние минуты ожидания немцами своего поражения в войне”.
— При подготовке к подписанию капитуляции 8 мая произошел небольшой казус, — дополняет Борис Соколов. — Приготовили три флага — советский, американский и английский, а французского не было. Никто не знал, что они тоже будут присутствовать. Францию признали членом коалиции только на Ялтинской конференции. В срочном порядке французский флаг прикрепили не в специальном гнезде, а прямо к стене.
“Сталин фильм забраковал”
В июне 45-го троих операторов — Посельского, Фроленко и Соколова — вместе со сводным полком направили в Москву на Парад Победы.
“Когда поезд подошел к границе с Советским Союзом, к вагонам заспешили бравые пограничники. Это были необстрелянные на войне солдатики, недавно призванные на военную службу, — вспоминал Михаил Посельский. — Они должны были провести досмотр вещей фронтовиков. Проще говоря, обыскать их... Эта акция недоверия вызвала возмущение у бывалых солдат. Начальник поезда, фронтовой генерал, приказал выставить у вагонов вооруженных солдат и не допустить унизительного досмотра”.
Первый послевоенный праздник Победы состоялся 24 июня 1945 года. Борис Александрович должен был снимать Красную площадь с воздуха, но в самый последний момент вылет отменили из-за дождливой погоды и плохой видимости.
Михаила Посельского сначала не допустили с камерой на Красную площадь. Майор госбезопасности попросил предъявить пропуск, увидев кобуру, висевшую у оператора на поясе, насупил брови. Накануне праздника операторам, допущенным к съемке Парада Победы, было приказано сдать личное оружие в спецотдел студии.
“Грустно было расставаться с пистолетом, который в трудные минуты на войне вселял в меня уверенность. На память о нем я оставил кобуру, а пистолет и восемь патронов сдал, о чем получил справку из спецотдела, — вспоминал Михаил Посельский. — Майор долго смотрел на пустую кобуру, затем встал, бросил в ящик своего письменного стола мой пропуск и сказал: “Можете идти домой, на этом работа для вас закончена”. Только вмешательство высокого начальства позволило мне прорваться с камерой на Красную площадь. Моя точка съемки была у Спасской башни Кремля”.
Но отснятый документальный фильм Сталин забраковал. В картине о параде не были показаны Баграмян и Еременко. Дело в том, что восемь командующих фронтами вышли на парад в мундирах и погонах маршалов, а двое оставались генералами.
Операторам в срочном порядке пришлось исправлять “политическую ошибку”. Михаил Посельский вылетел к командующему 4-м Украинским фронтом генералу Еременко в Краков.
“В дирекции студии меня попросили объяснить генералу, что его съемка на параде забракована из-за капель дождя, попавших в объектив, — вспоминал оператор. — Услышав это, генерал стукнул кулаком по столу и грозно произнес: “Кто научил вас врать генералу, капитан? Мимо меня пробегали ваши операторы, и ни один не удосужился остановиться и снять меня на параде. Кругом! Марш отсюда!”
Убедил Еременко в необходимости съемки начальник военной миссии в Польше генерал Шатилов. Два раза Михаил Посельский выставлял генерала под дождь. Необходимые кадры, которые в фильме длились всего несколько секунд, были получены.
* * *
Удивительно, но многих фронтовых операторов долго не считали участниками войны.
— Я носил форму капитана, а в военном билете указано, что я рядовой необученный, — рассказывает Борис Александрович Соколов. — Согласно документам, я проходил не по офицерскому составу, а по рядовому. А все потому, что был призван на фронт не через военкомат. Имея удостоверение политуправления и медали, я и многие мои боевые товарищи не считались участниками войны. Только вмешательство Романа Кармена и Леонида Брежнева помогло получить нам заветные корочки.
