Шестилетняя Настенька жила с отцом и его второй женой. Мачеха била малышку, прямо как в страшных сказках. Всю в синяках, девочку подобрали на улице добрые люди, отдали в приют, началось расследование.
Узнав о случившемся, отец не нашел ничего лучшего, как… убить в ответ свою сожительницу, то есть Настину мачеху.
В этом его сейчас и обвиняют.
А где же была родная мать малышки? Оказывается, незадолго до этого суд определил Насте Шлихтер жить с папой. Не потому, что мама плохая. А потому, что папа богаче.
“МК” провел собственное расследование случившегося: до каких пор в нашей стране дети будут оставаться заложниками взрослых отношений?
Именно этот год, а не прошедший 2008-й, и следовало бы назвать, наверное, годом семьи. Детей бьют, детей делят, детей выбрасывают с балконов и тайно вывозят за границу — своих и чужих.
А дети, словно в отместку за нелюбовь родителей, потом откровенничают на пресс-конференциях — кого они предпочитают, маму или папу? кого сильнее любят? — такого семейного беспредела никогда прежде в России все-таки не было.
Ирина Беленькая, Римма Салонен, Глеб Агеев, тандем Орбакайте—Байсаров — их имена в этом контексте стали нарицательными.
На столь звездном фоне личная драма шестилетней Насти Шлихтер (фамилия изменена) и ее мамы Маши Кузнецовой из Ульяновска, тоже разлученных по решению суда, еще месяц назад выглядела бы банальной.
Если бы не шокирующая смерть Настиной мачехи…
Ее нашли со сломанным позвоночником. Вскоре после того, как она поколотила приемную дочку.
* * *
Я нахожусь в приюте “Причал надежды”, организованном в Ульяновске для детей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации. Здесь до января, пока идет расследование, будет жить Настя Шлихтер.
В воскресенье ее пришла навестить родная мама. Время свидания ограничено. 23-летняя Маша как по живому отрывает от себя дочь.
— Мамочка! Пожалуйста, не уходи, — крошечная, как мышка, Настя вцепилась руками в мамину синюю куртку, уткнулась в подол. “Не отнимайте у меня мамочку!” — тихо всхлипывает, поскуливая, но слезы по щекам не текут.
И это так противоестественно — ребенок, который плачет без надежды на то, что его пожалеют.
Голова Насти вжата в плечи. На скуле не до конца заживший синяк. Левый глаз косит, уходит под веко. “Это после того, как мачеха Маринка ее избила”, — говорит Маша.
“А Марина сдохла, знаете? А так ей и надо”, — отчетливо произносит светловолосый маленький ангел.
Просто Мария
— Как же так получилось, Маша, что суд определил вашей дочери жить с вашим бывшим гражданским мужем?
— Как получилось? — девушка задумывается. — Посчитали, что у отца Насте будет лучше. У меня ведь прописки нет — Вовка меня на свалке подобрал.
Городская помойка Ульяновска — кубометры мусора, тонны отходов человеческой жизнедеятельности.
И это тоже человеческие отходы — те, кто поселились тут в самодельных шалашах из веток, в домах из фанеры.
Рай нищих и бомжей.
Десятилетнюю Маню Кузнецову определила на свалку ее родная мама. “Нас в семье росло пятеро. Мать сильно пила и продала нашу квартиру. Новые хозяева выбросили детей на улицу, органам опеки на это было плевать, потому что это были 90-е годы”, — вспоминает Маша сейчас.
У маленькой девочки, попавшей на помойку не по своей воле, почти нет шансов вырасти нормальным человеком. Но в шестнадцать лет ее, мусорную жительницу, без паспорта, без прописки, приметил Владимир Шлихтер. Он был из поволжских немцев. Холостой и закодированный. Проживал вместе с матерью в Чердаклинском районе, в поселке Колхозный, что километрах в пяти от Ульяновска, в собственном доме.
По свалочным меркам — роскошная партия для дочки спившейся бомжихи.
Кавалер был старше избранницы на 25 лет.
“Пойдешь, — говорит, — ко мне жить?”
А куда Маньке деваться? Год на свалке за пять обычных идет.
Кому она будет потом нужна двадцатилетней старухой?
“Немец сказал, что жениться на мне не станет, что просто так сойдемся, а его мама против меня была настроена — я же без прописки, из грязи в князи, — вспоминает Маня. — Но Вовка ко мне сперва хорошо относился. Он мне помог получить паспорт и хотя у себя не зарегистрировал, но я считалась вроде как его женой. Вторую половину дома достроили. Машину купили. Я Настюшку родила. Вовка дочку признал. Она же его единственный ребенок. Все игрался с ней, нянчил. А потом — запил. Девять лет не пил до этого и самогонкой развязался”.
Давай Маньку гонять по Колхозному. Та вещи собрала — в полиэтиленовый пакетик — и убежала с Настей куда глаза глядят. А глядеть-то глазам было некуда.
Родных у Мани не осталось.
Погибла в детском приюте от нелепой случайности младшая сестра. Убили фраера залетные старшего брата. Умерла в больнице от инсульта предавшая своих детей мать. Маня, тогда еще беременная, ходила за ней до конца. Мать все-таки.
Расставшись с гражданским мужем, Манька крутилась как могла. Да еще и с маленькой дочерью на руках. Устроилась на сдельщину на завод, где делают аквариумы. Образ жизни собственной родительницы навсегда отвратил Машу от спиртного.
“У нас с Настей все будет по-другому!” Обратно на свалку молодая женщина возвращаться не хотела.
Легко сказать “по-другому”.
Осенью 2007-го Маня узнала, что бывший сожитель подал в суд, чтобы определить место жительства их общей четырехлетней дочери и лишить Маню родительских прав.
На том основании, что у Марии Кузнецовой нет постоянной прописки.
Как котенка на улицу
Несомненно, ульяновский суд исходил и из интересов Насти тоже. Учли, что Маня Кузнецова не шалава и не алкоголичка. Поэтому материнские обязанности за ней сохранили.
Мане разрешили навещать родную дочь, когда она того пожелает.
Но ребенка все-таки отдали папе с пропиской.
С недавних пор это стало модным: у отца и матери вроде как одинаковые права, поэтому, чтобы политкорректно не нарушать права обеспеченных отцов, детей все чаще им оставляют. При этом почему-то неполиткорректно нарушая права матерей.
Конечно, было бы по справедливости, если бы спорного ребенка просто разрезали пополам — и каждому родителю вручали по половине, либо детей клонировали, но пока суды и наука до этого не додумались...
“Трезвый Немец мне Настю не отдавал. Даже погулять не отпускал. Еще и издевался: “Возвращайся ко мне — тогда и получишь”. Я ходила на Колхозный, стыдно было, мне казалось, что все соседи на меня пальцем показывают — как будто бы я такая дрянь, что мужу ребенка по суду оставили. А он пьяный напьется, кричит: “Забирай Настьку!” И мне ее с документами прямо из дому выкидывал, по две недели, пока Вовка был в запое, мы с ней вдвоем жили. Я Настю в садик водила, все как в обычной семье, а через две недели Вовка снова требует вернуть ему дочку”.
Свекровь, Вовкина мать, уезжала на ПМЖ в Германию. Звала сына. Но тот отказывался — так как без официального Маниного разрешения вывезти девочку за границу было невозможно. А без дочери Вовка эмигрировать не хотел. “Да он как отец заботливый. Когда он самогонку не глушит, у меня претензий к нему нет”, — оправдывает его и Маня.
Молодая женщина так мало хорошего видела в жизни, что поведение бывшего сожителя — “когда не орет матом и не дерется” — она воспринимает как героический подвиг.
“Бывшая свекровь, видя, что сын упирается и не хочет в Германию, предложила мне — выходи замуж за Вовку фиктивно, мы и тебя за границу вывезем, а там ты нам Настю отдашь, новую жизнь начнешь”.
Маня от выгодной сделки отказалась. Вовка тоже остался в России. Настя осталась с ним.
Так они и жили не тужили. До октября 2009-го.
Некоторое время назад у Владимира объявилась новая подруга, Марина.
Местные мужчины, которых я спрашивала, утверждают, что Марина была прекрасной души человек. Веселую компанию, если ей наливали, поддерживала, под заборами не валялась. Исходя из этого, анализируют соседи, бить ребенка Марина бы тоже не стала.
А так — чужая душа потемки.
Марина переехала жить к Вовке Шлихтеру, свою дочку Регину, чуть постарше Насти, она взяла с собой.
У Регины был сотовый телефон, который ей подарил ее родной отец. Предыдущий Маринин сожитель. Когда Марина с Вовкой “развязывали”, смышленая Регина тут же пряталась от них и звонила папе, чтобы он за ней пришел.
А Мане о том, что пора забирать маленькую Настю, обычно сигнализировали соседи.
“Я не знала, что Марина ее лупит. Марина здоровая, рука у нее тяжелая. Даже я с ней не справлюсь.
Настя часто плакала: “Не хочу возвращаться к папе!” А куда я ее дену? У Немца все права на дочь”.
— А сама девочка говорила о том, что ее бьет мачеха?
— Молчала. И я не думала о плохом. Она ведь чистенькой ходила, глаженой, с бантиками. Детские платьица у них в шкафу стопочкой лежали. Вовка Настю выкидывал — Марина мне ее вещи собирала. Марина Настю по утрам в детский сад отводила. Ну, я и считала, что у них все в порядке... Хотя я еще весной заметила, что у Насти стал западать один глазик. А это от того, сказали врачи, что ее головой швыряли об стенку…
8 октября Настю Шлихтер нашли на улице. Девочка была одета не по погоде, грязная, заплаканная, вся дрожала, под глазом синяк.
“Меня избила Марина, она меня всегда бьет”, — впервые пожаловалась взрослым Настя. Прохожие сообщили местным правозащитникам. Назревал скандал…
“А где был папа в это время?” — “А папа напился и спал”.
“Девочка находилась у меня, я ее помыла, накормила, затем мы связались с детским реабилитационным центром, так как ребенка нужно было срочно обследовать, — рассказывает правозащитница Анна Малиновская из Правового фонда. — У Насти были все признаки сотрясения мозга, ушиб головы, поврежденный глаз. Дежурный педиатр направил девочку в нейрохирургию. Мы связалась с ее родной матерью”.
Манька кинулась на Колхозную. Ворота открыла пьяная Марина. “Ты зачем моего ребенка бьешь?” — спросила Маня. Марина пьяно отшатнулась.
“Я забрала документы Насти, мне там делать было нечего”, — вспоминает Манька.
Больше она мачеху дочери живой не видела.
Битый небитого избил
В “Морозко” бедную безответную Настеньку, несмотря на все ее трудолюбие, мачеха выгоняет на лютый мороз… Мачеха вполне искренне поступает. То есть от всей души. У нее есть своя дочь, зачем ей обуза? И, может, окружающим она тоже казалась неплохим человеком. А где, в каком Семейном кодексе сказано, что чужих детей обязательно нужно любить?
Насте Шлихтер, тезке сказочной героини, эту сказку в детстве никто не читал. Так что и других аналогий с волшебной историей девочка провести не может. В ее случае в роли спасителя — Деда Мороза — выступил Игорь Корнилов, известный ульяновский правозащитник.
“Сначала было не очень понятно — кто обижал ребенка и зачем, — рассказывает Игорь Корнилов, глава правового фонда. — Я сразу предложил Марии Кузнецовой: “Пиши жалобу на бывшего сожителя, что он с приятелями вам угрожал тоже, будем добиваться, чтобы дочь отдали тебе, пока этот Владимир чего не натворил”.
Маня неделю прособиралась жаловаться. Немца между тем вызвали на допрос в милицию.
Обследовавший состояние ребенка врач включил в сводку происшествий информацию о криминальных травмах у шестилетней девочки.
В милиции пригрозили, что возбудят против отца уголовное дело. За издевательства над ребенком.
— А кто над Настькой издевается? — мгновенно протрезвел Вовка. Он, оказывается, все это время ни сном ни духом…
— Вот вы и выясняйте — кто.
Вовка вернулся домой и стал выяснять.
…Соседи вроде бы слышали, как он гонял по двору сожительницу. Но дело-то житейское, в поселке, где рядом зоны и сплошь рецидивисты сидят, воспитывать вторую половину кулаками — в порядке вещей.
Ту же Марину, по рассказам, один из предыдущих ее любимых мужчин “учил жизни” вообще лопатой. И ничего — оклемалась.
Соседи готовы хоть сейчас показать, что сильнее, чем обычно, Вовка с подругой не дрались.
Носилась Маринка от разозлившегося сожителя по двору, да и сбежала в свою избу. Вроде как развелась с ним, значит. А дня через два, 19 октября, Настину мачеху обнаружили мертвой. Она лежала на кровати у себя дома, со сломанным позвоночником.
Вероятно, Немец ее очень сильно треснул, но Марина еще какое-то время жила, рефлекторно, как курица с отрезанной головой, бегала и могла даже… выпить.
Потому что рядом с остывшим трупом стояла бутылка водки.
Получается, что Вовка убил. Бил-бил и убил. Как в приключенческих романах из аристократической жизни — отомстил за поруганную честь дочери. А не как в русских народных сказках, где отец падчерицы обычно и отвозит Настеньку по приказанию злой жены на верную смерть.
Злые языки, правда, говорили, что Немец мог сломать позвоночник Марине не ради Насти, а ради самого себя — кому же приятно таскаться в милицию на допросы? Но на то они и злые языки. Вон ульяновских правозащитников так вообще обвинили в том, что это они и замутили ситуацию.
“В органах соцзащиты не посчитали нормальным то, что мы забрали ребенка с улицы, покормили его, переодели, сообщили о ЧП врачам, — продолжает Игорь Корнилов. — Нас спрашивали: а если бы избитая девочка умерла у вас на руках, зачем вы рисковали и ее спасали?! Это не ваше дело. У вас нет на это достаточных полномочий. Но те представители власти, у которых эти полномочия имеются, они же вообще ничего не делали. Получается, если бы не наша настойчивость — все так и продолжалось бы шито-крыто”.
…И мачеха Марина, верно, до сих пор была бы жива. И все так же избивала бы Настю.
Бедная Настя
Маня Кузнецова, пока суд да дело, переехала жить к Немцу. Дочка ведь здесь прописана. Куда она без дочки?!
Неумело, первый раз топит Маня Вовкину баню, хочет забрать Настеньку из приюта, пока что на выходные, а сама рассуждает о том, что жить в этом доме вдвоем постоянно они не останутся ни за что. А ну как Маринка нагрянет? То есть ее привидение.
Почему-то возвращения из СИЗО вполне живого Владимира Шлихтера Маня ничуть не опасается.
Я смотрю на нее и поражаюсь — удивительно добрый человек, светлый, чистый, порядочный. Вот откуда она могла стать такой, если выросла среди бомжей и пропойц, мусорная принцесса Манька.
Она искренне верит, что бывший сожитель ни в чем не виноват. И поэтому хочет, чтобы Вовку, которому грозит сейчас лет семь лишения свободы, оправдали.
— Я бы все сделала, чтобы его выпустили. Любые показания бы дала. Забить Марину до смерти он не мог. Я так считаю. Ты подумай, Вовка вусмерть пьяный — у него бы даже сил на это не хватило. Что, я его руку не помню?
— Ну ты представляешь, если его отпустят? Он же тогда опять попытается забрать у тебя Настю. Будет опять над тобой издеваться, из дома гнать, — вразумляю я ее.
— Знаешь, сколько Вовка хорошего для меня сделал? Если бы не Вовка, я бы, может, так и осталась бы на свалке жить. Обижал он меня, ну так что же… Зато Настю он любит. Это он за нее заступился. Действовал в состоянии аффекта, вот как это называется. Так что не могу я его ненавидеть, я помочь ему хочу, ты пойми, — вздыхает Маня.
И совсем как ее дочка, вжимает голову в плечи и вздрагивает, когда на дворе вдруг подает голос дворовый пес Барон Иванович.
Бедная Манька. Бедная Настя. Бедные мы...
Ульяновск—Москва.
