Второй: — Вот что делают с людьми большие деньги!
Первый: — Не деньги, а семейная каторга! А ее боится. Она к нему припаялась: «Куда собрался?» Он робко говорит, почти блеет: «Пойду попариться». А она: «Ах попариться… А потом, пиво? А потом — водка. А потом — бабы!» И ну охаживать вешалкой. По башке, спине, куда попало, в реанимацию загремел с сотрясением и переломом руки. Такая у них любовь.
Второй: — Изрешетит ее. Рано или поздно. Когда скандалы ей закатывает — рассудок теряет, из окна бросает ковры, телевизоры, айфоны, музыкальные центры.
Первый: — Вот бы заранее подгадать и встать под окном. Техника и деревяшки у него классные, он же мебельный салон и сервис «Филипс» крышует.
Второй: — Я попробовал. Караулить под окнами. Я еле ноги унес. С тех пор видит меня и облизывается. Как кот. У него манера: прежде, чем порешит, облизывется.
Семейная беда
Родной дядя: — Жалко девочку. Без мамы осталась. Этот уголовник девять пуль в нее всадил. В собственную жену. Якобы по ошибке. Его и судить-то не стали. Дал денег — и отмазали. Сам, дескать, сильно переживал, хотел застрелиться. Мы отобрали пистолет.
Опекун: — Молодцы.
Родной дядя: — Вот он. Этот браунинг.
Опекун: — Ого! Не браунинг, а «Магнум».
Родной дядя: — Следователь собрался на законных основаниях конфисковать. Мы не отдали.
Опекун: — Опять молодцы.
Родной дядя: — А потом этот убийца закрутил шашни с дворничихой. Ей — 19, ему — 53. Нормально? Эта шалава старше его дочки на 7 годков.
Опекун: — Воспрянул к жизни.
Родной дядя: — Ага. Дочку не хочет видеть. Не пускает на порог, чтоб не мешала его любви. Короче, жалеем, что отобрали у него ТТ. То есть «Магнум». Пусть бы лучше пустил себе пулю в лоб.
Опекун: — Плохие шутки. Девчонка круглой сиротой станет.
Родной дядя: — Она тоже не сахар, та еще штучка, обещала родного папу пришить. Возьми эту хреновину от греха. Держать дома опасно.
Опекун: — Выброси. Или спрячь. Загони тому следаку.
Родной дядя: — Может, загоню. Если силой не отберет.
Звездочка
Он: — Ты — мой должник.
Друг: — С какого переляку — должник?
Он: — Ты запил и неделю жил в моем кабинете.
Друг: — Хоть бы кто за те ночные дежурства рублишко заплатил!
Он: — Ты должен платить. За постой. Как в гостинице.
Друг: — А отсутствие удобств? Ни душа, ни мини-бара. Ни постели с подушкой. На диванчике, скрючившись, кемарил.
Он: — На полу. Если быть абсолютно точным.
Друг: — Тем паче. На полу. Но в какие ночи! Новый год! Все гуляли и веселились, а я редакцию охранял.
Он: — Значит, повышенная такса. В Новый год гостиницы взвинчивают цены.
Друг: — А потом ты меня грубо из уютного редакционного гнездышка вытолкал. Имею право на моральную компенсацию.
Он: — Не вытолкал, а вытащил. Транспортировал на себе бесчувственное, набрякшее алкоголем тело. Как носильщику мне причитается. Причем уровень налива был… Под завязку. Я тащил двойной вес!
Друг: — Неправда. Я тогда сильно исхудал. Жена выгнала. Питался дармовым хлебом в редакционной столовой. А в отелях положен завтрак.
Он: — Правило «все включено» на редакцию не распространяется!
Друг: — Ты меня выгнал! Пинками.
Он: — Придал ускорение и новый старт.
Друг: — Верно, нанялся шофером к новому русскому, возил его по Австрии. Про старинные замки рассказывал, про Мейрхоффен, про Моцарта. Он дурел. От моих познаний. Сто лишних баксов отвалил в виде премии. За экскурсии, которых не ждал. Болван-болваном. Он дом себе присматривал. Я помог купить. Языками он ни гу-гу, а я владел. (Достал пистолет.) Пристрелили его, беднягу.
Он: — Ты небось и пристрелил. Ты за сто баксов на все готов.
Друг: — Поэтому и явился к тебе. Получить должок. За те пинки. Шучу. Нашел на улице револьвер и вспомнил о тебе.
Он: — Шел и увидел под ногами?
Друг: — Выловили утопленника. Меня, криминального репортера, оповестили.
Он: — Кем оказался?
Друг: — Следак. В больших чинах. Утопился из-за того, что звездочку с погон сняли.
Он: — Она так много для него значила?
Друг: — Дело всей его жизни. Он оружие изымал и в гараже хранил. Целый арсенал. Ну, и когда с поличным взяли... Не посадили, а всего лишь разжаловали... От обиды утопился. Пистолет накануне у кого-то из клиентов отнял и на берегу бросил. А я подобрал.
Он: — Глупо топиться, если пушка в распоряжении. Или помогли бедняге?
Друг: — Короче, у меня опять проблемы. Позволь в твоем кабинете кантоваться. Эту пукалку возьми в оплату.
Белый гарнитур
Она: — Тиуновы позвали на новоселье и по случаю приобретения белой мебели. Делать нечего — поехала. Приезжаю: стол накрыт человек на пятьдесят. Гостей — никого. Только сам, жена и дочь. Даже тестя нет. Евойный тесть — журналист. Ждем полчаса, час. Неуютно вчетвером за огромный стол садиться. Весь вечер обозревали ослепительно белый гарнитур. Шикарный. Белые шкафы, белый стол и белые стулья с зелеными цветами.
Сослуживец: — Зеленых цветов не бывает.
Она: — Ну, листьями. Мне эта белизна, покойницкая какая-то, сразу не понравилась, но я не сказала. Вернее, сказала, что в восторге. Сели пить чай. И я чайник заварки на их новые стулья опрокинула. Ужасно получилось. Огромные пятна.
Сослуживец: — А они?
Она: — Ни слова. Только лица вытянулись. Я ж единственный гость.
— Я, конечно, извинялась. А когда уходила, Тиунов говорит: «Не хочешь у нас эти стулья купить?» Говорю: «Нет, я лучше новые».
Сослуживец: — Может, стало даже красивее. Среди зеленых цветов темные пятна. Камуфляж, это модно.
Она: — А потом он меня встречает и достает пистолет. Я сдрейфила.
Сослуживец: — Откуда у него?
Она: — Зять преподнес. Он этого зятя придирками достал.
Сослуживец: — С ума посходили. От горя. Что белый гарнитур запачкали.
Через месяц
Она: — Вот зачем пистолет. Он в хосписе. И стреляться собрался.
Сослуживец: — Да, скрутило мужика. Наверно, сильно из-за пятен переживал.
Она: — Как не стыдно! Насмехаться над обреченным. Нужно быть добрее.
Сослуживец: — Это ему надо было быть добрее. Тогда бы и к нему были добры. Теперь понятно, почему никто праздновать новоселье не пришел. Даже подчиненные. Все его ненавидят. Теперь некого бояться. Полутруп.
Она: — Перед лицом смерти все равны.
Сослуживец: — Для меня — не равны. Но если бы он ко мне по-другому относился, и я бы к нему по-другому.
Она: — Батюшка соборовать его приходил. И забрал пистолет. Грех суицида предотвратил. Отдал. Бесприкословно.
Воцерковился
Жена: — Не был набожным, а тут каждое утро: «Иду в храм», вечером: «Еду в храм», я вообразила — просветление низошло, причащается. Оказывается, в храме подземная стоянка. Для избранных. По знакомству место устроили.
Подруга: — Хорошо, не надо с парковкой заморачиваться.
Жена: — С настоятелем сошелся. И этот батюшка ему пистолет всучил: ему на исповеди какой-то хрен отдал. Говорит: «Не знаю, что делать. Официально сдать — затаскают. У меня сан, прихожане. Вы — бизнесмен, у вас враги и завистники, пригодится».
Подруга: — А как же заповедь: не убий!
Жена: — Батюшке не откажешь. Кроме того поп взмолился: «Жлобы за индульгенциями захаживают — всю обойму готов в них разрядить!».
Подруга: — Вооруженный муж не к добру. Я была адвокатом на процессе: упырь жену укокошил, его оправдали, но видела бы ты рожу. Когда про убийство вспоминал, облизывался, как кот.
Эпилог
Второй: — Неафишируемая подземная стоянка. Думали, гладко пройдет. Кто в храм оружие носит? А хмырь выхватил «Магнум». И тут наш котяра дает отбой. Потому что опознал пушку. Она ему как светлая память дорога. Он из нее жену грохнул. Грабить, убивать, осквернять церковное пространство не стали. Обнялись по-братски. Батюшка литургию отслужил.
