СПРАВКА «МК»:
68-летний Александр Сидоров по образованию журналист. Работал в системе МВД СССР (издавал газету «Голос совести», позднее переименованную в «Тюрьму и волю» и принадлежавшую Управлению исправительно-трудовых учреждений). Автор множества исследований, касающихся жаргона, уголовно-арестантских топонимических пословиц, истории классических блатных песен.
Песни вольные и невольные
— Александр, что думаете про возможный запрет блатных песен в маршрутках?
— Мое мнение — в общественном транспорте должен быть запрет на любую музыку: и на «Мурку», и на Вивальди. Для наслаждения музыкой существуют другие места.
Но рискуя навлечь на себя гнев общественности и законодателей, считаю: классическая уголовно-арестантская песня — часть русской культуры, пусть даже низовой. Она есть отражение нашей сложной, непредсказуемой жизни. «Я помню тот Ванинский порт», «Уголь воркутинских шахт», «Таганка» — вы что, серьезно думаете, что эти песни можно запретить? Как и песни разбойничьи, непристойные частушки, раёшный театр, это изучать надо, а не запрещать.
— Вы, собственно, этим и занимаетесь. Нашли ответ на вопрос, когда и как вообще родились блатные песни?
— Да из русских былин! Вот богатырь Васька Буслаев со товарищи набирает свою дружину:
И написал он писемышко,
Что тати-воры-разбойники ко мне во двор,
Плут-мошенник к моему двору,
Не работы робить деревенския,
Пить зелена вина безденежно!
И другие богатыри не чураются крепкой ругани.
Разбойничьи песни были любимы народом. Разбойник — это вольный человек, удалой молодец. В основе таких песен ненависть к неправедной власти.
— В разные эпохи их популярность не менялась?
— Только росла. О каторжанских песнях пишет Федор Достоевский в «Записках из Мертвого дома». Этнограф Сергей Максимов в «Сибири и каторге» отводит тюремным песням отдельную главу. На переломе XIX–XX веков тюремную песенную субкультуру отражали в очерках Дорошевич, Куприн, Свирский, другие литераторы и журналисты. С появлением патефонных пластинок уличный и уголовный фольклор растекается по всей империи.
В Советской России эти традиции не угасли. «Мурка», «Гоп со смыком», песня беспризорников «Кыш вы, шкеты подвагонные», «Нас на свете два громилы», «Кладбище Митрофановское», «По приютам я с детства скитался» — десятки баллад, романсов, куплетов отражали окружающую действительность, приметы быта, судебную хронику. Это дворовое и блатное творчество активно изучали собиратели и исследователи, выходили сборники и статьи в научных журналах.
В сталинскую эпоху песенный «блат» вроде как перешел на нелегальное положение, но по-прежнему имел хождение в народе. И не только среди простолюдинов. Леонид Утесов включил «Одесский кичман», «Гоп со смыком» и «Лимончики» в репертуар своего Теа-джаза, а в 1932 году все три блатных шедевра были записаны на граммофонную пластинку. Ее можно было приобрести исключительно в магазинах Торгсина за валюту или золото. А по личной просьбе Сталина «Кичман» (а также, по другой версии, и «Лимончики», «Гоп со смыком» и «Мурку») Утесов исполнил в Кремле, причем на бис.
В эпоху хрущевского «реабилитанса» уголовную и арестантскую песню понесла по городам и весям освободившаяся из лагерей интеллигенция. Как писал Леонид Бахнов: «Для нее эти песни символизировали свободу, непокоренность, отчаянное противостояние фальши и лжи».
Многие арестантские и уголовные песни далеки от совершенства (хотя есть и настоящие хиты). Но они ценны как документ эпохи, как исторические, литературные, этнографические, политические, социальные свидетельства нашей жизни.
— «Песни воли» и «песни неволи» влияют друг на друга?
— Еще как. Известно ли вам, что знаменитую песенку военных корреспондентов «От Москвы до Бреста нет такого места…». Константин Симонов первоначально написал… на мелодию «Мурки»? И лишь потом Матвей Блантер положил ее на свою музыку.
Приведу только один яркий пример перетекания вольной песни в блатную. Итак, «С одесского кичмана».
Первоисточник — романс на стихи русского поэта XIX века Михаила Михайлова «Во Францию два гренадера из русского плена брели» (перевод из Генриха Гейне). Сравните:
Во Францию два гренадера
Из русского плена брели,
И оба душой приуныли,
Дойдя до немецкой земли.
Печальные слушая вести,
Один из них вымолвил: «Брат!
Болит мое скорбное сердце,
И старые раны горят!»
А теперь так называемый «одесский» вариант:
С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана тай на волю.
В Вапняровской малине
Они остановились,
Они остановились отдохнуть.
Товарищ, товарищ, болять-таки мои раны,
Болять мои раны в глыбоке...
Одна вже заживаеть,
Другая нарываеть,
А третия застряла у боке.
В 1928 году «Кичман» переделал для спектакля Ленинградского театра сатиры «Республика на колесах» поэт Борис Тимофеев. Только начиналась она иначе:
С вапнярского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана на Одест...
Многие, конечно, помнят замечательный фильм Леонида Быкова «В бой идут одни старики». Картина основана на реальных событиях. Действительно, в 5-м гвардейском истребительном авиаполку был свой джаз-оркестр, где числилась вся первая эскадрилья, включая механиков. Но звучали здесь не «Смуглянка», а песни Утесова, среди которых была «С одесского кичмана»! И неслучайно. Леонид Осипович подарил эскадрилье два самолета Ла-5Ф: на борту одного была дарственная надпись «От джаз-оркестра Л. Утесова», на борту другого — «Веселые ребята».
Командир эскадрильи, дважды Герой Советского Союза Виталий Иванович Попков вспоминал: «Однажды он подарил нам 41 пластинку с записями джазовой музыки и одесскими блатными песнями. Мы были в восторге. Поначалу просто слушали, а потом стали разучивать. Особенно нам нравились блатные. Как заведем «фуги» — так весь полк сбежится на наше выступление».
— С «вирусом» шансона советские власти вроде как боролись, считая, что он разлагает. Но почему не побороли?
— Давайте проведем четкую границу между уголовно-арестантской песней и тем, что именуется «русским шансоном». Шансон поет часто кто попало. Значительная часть репертуара — псевдоуголовные песни. Процесс повальной «шансонизации» общества привел к тому, что в представлении обывателя он и классическая уголовно-арестантская песня становятся однородной массой.
С шансоном в советское время не боролись, тогда это слово не ассоциировали с криминалом. Что касается блатных песен, они, конечно, находились под негласным запретом, не исполнялись со сцены. Но звучали в каждом дворе и подворотне. Это был их расцвет: Владимир Высоцкий, Алеша Димитриевич, Аркадий Северный, Дина Верни, Михаил Гулько, Константин Беляев, Алик Фарбер и еще десятки исполнителей, подпольные концерты, записи «на ребрах», на кассетах.
— Может ли «блатная музыка» испортить молодежь?
— У молодежи сейчас другие интересы. Блат процветает в самых запущенных, нищих регионах. Вот там есть где разгуляться. При этом далеко не все несовершеннолетние (да и совершеннолетние тоже) преступники знают даже «Мурку».
Я когда-то участвовал в телешоу на одном из центральных каналов, где режиссер Валерий Приемыхов рассказывал, как хотел подобрать классический песенный блат для фильма «Пацаны» — о трудных подростках. Он посетил следственный изолятор. И ему никто не смог исполнить ни одной блатной песни. Лишь один вспомнил что-то из Высоцкого. Хотя, с другой стороны, мне бывшие осужденные исполняли много старого блата. Может, с Приемыховым арестанты не пошли на контакт из-за присутствия начальства? Да и СИЗО не лучшее место для песенных конкурсов — «худые песни соловью в когтях у кошки».
— Раз уж про «Мурку» вспомнили. Один знакомый следователь сменил звонок на телефоне с «Мурки» на Шамана. Неужто «Мурка» — все?
— Ну что вы! Это временно, думаю. Но, вообще, подходить к проблеме надо с точки зрения культурологии, а не брезгливого обличения. Бороться с уголовно-арестантским песенным фольклором бесполезно. У арестантов есть меткое определение — «разгонка дыма бушлатом». Дурное дело нехитрое. Но толку от него не будет. Вот бороться с самопальным «блатным шансоном» (разделяю возмущение, когда слышу «блатные» кривляния — все эти «бутырки», «воровайки», «марамойки») смысл есть. Но, опять же, а судьи кто? Существуют ведь очень достойные вещи — «Ушаночка» Жарова, «Человек в телогрейке» Кучина, те же песни «Лесоповала», Розенбаума.
Вспомним Сергея Есенина:
Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист.
…
Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролет, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.
Это — классика. Может, и «Москву кабацкую» запретим?
Богатыри по фене говорили
— От песен — к жаргону. Когда сформировался уголовный сленг и благодаря чему?
— Жаргон преступного мира возник с появлением преступности, «арестантский» — с появлением системы наказания и принуждения.
В качестве примера среди ранних письменных источников можно назвать одиннадцать баллад Франсуа Вийона, написанных на языке французских бродяг и уголовников (XIV век). Или эпизод из романа Сервантеса «Дон Кихот», где Рыцарь печального образа беседует с каторжниками, а они отвечают ему на арго (XV век). Или воспоминания Эжена Франсуа Видока — бывшего уголовника, а затем начальника тайной полиции Парижа (XIX век).
Особый язык преступников существовал и на Руси. Одно из свидетельств тому — анонимная «Автобиография», которая приписывается известному «российскому мошеннику, вору, разбойнику и бывшему московскому сыщику» ХVIII века Ваньке Каину.
Традиционное название жаргона уголовников «феня» связано с «офеней» — тайным языком бродячих торговцев-коробейников XIX века. Многие слова и выражения офеней перекочевали из их языка в язык уголовников. Офенский язык — искаженное от «афинский», т.е. греческий, нерусский. Он же — «аламанский», «алеманский»: Алеманией называли на Руси Германию — королевство, основанное в 213 году алеманнами — союзом германских племен. В России за ними закрепилось название «немцы», то есть «немые» — не говорящие по-русски. Способствовали появлению блатного арго и другие особые языки ремесленников, торговцев, нищих.
Но в основном блатной жаргон впитал в себя лексику живого великорусского языка. «Базлать», «ботать», «бабки», «локш», «гаман», «лепень», «лох», «крутить восьмерики» (восьмерики — жернова на мельнице) — всё это слова, которые жаргон перенял из русских говоров и диалектов. Достаточно обратиться к Толковому словарю Даля.
— Обоснуйте, как говорят те, кого вы изучаете.
— Как пример слово «братва» якобы производится от ивритского «брит» (священный союз). Но разве не существует русских «брат», «братство»? «Базар» — якобы ивритское «ба зара» — «распространение». Да загляните к Далю в соответствующую статью: базар — крик, гам, шум, содом. Базарить — шумно разговаривать, кричать, шуметь, браниться.
— То есть еврейского влияния на русский жаргон не было?
— Несомненно, было. Но уголовное арго перенимало много слов из разных языков — тюркского, цыганского, венгерского, польского, немецкого, французского и т.д. Да, идиш и иврит в этом ряду занимают «почетное» место. Становление в конце XIX века Ростова-папы и Одессы-мамы как двух криминальных столиц Российской империи привело к тому, что в русском криминальном жаргоне сформировалось два направления — славянское и еврейское.
Почувствуйте разницу. Марвихер (искаженное — маровихер, муравьихер) на «одесском языке» — карманный вор высочайшей квалификации. «Работали» в высшем обществе под видом солидных людей, даже выезжали в заграничные командировки. Маравихеры — в основном евреи. Славянские воры — ширмачи (от офенского «ширман», то есть карман, на блатном арго — «ширма») «работали» с публикой пожиже — купцы, базарные торговцы, рядовые обыватели...
То же со взломом сейфов. Еврейские взломщики именовались шнифферами. Как и многие слова идиша, слово имеет корни в немецком языке, от немецкого der Schnitt — разрез, прорез. Отсюда идишское «шнифф» — вырезанное отверстие. Шнифферы не ломали сейф, а вырезали в нем газовой горелкой шнифт — «окно». В жаргоне так и закрепилось «шнифт» — окно или глаз. А русские воры — медвежатники: так называли охотников на медведей. Медвежатники «работали» грубо. До революции сейфы изготавливали на стальных заклепках. Мощные удары кувалдой в нужных местах — и клепки срезаются, сейф разваливается на части. Этот метод требовал от взломщика недюжинной физической силы. На русском арго сейф называли «медведь», несгораемый шкаф — «медвежонок».
— Жаргон во времена ГУЛАГа изменился?
— Конечно. С начала 1930-х начинает формироваться современное уголовно-арестантское арго. Спасибо «великому языковеду» Иосифу Сталину. Помните:
Товарищ Сталин, вы большой ученый,
В языкознанье вы познали толк…
Способствовали этому, увы, массовые репрессии в СССР. Ведь лагеря ГУЛАГа пополнялись представителями разных социальных слоев. Бывшие (дворяне, купцы, чиновники, интеллигенция, царские и белые офицеры), духовенство, казаки (расказачивание), крестьяне со всей страны (раскулачивание, указ о трёх колосках)… Воровской мир черпал из всех диалектов и наречий, «творчески перерабатывал» их. А каждый арестант усваивал блатную феню, обогащая ее.
Так в Советском Союзе сложился уникальный по богатству и языковой выразительности криминальный жаргон, равного которому не знает ни одна страна. Изучая уголовно-арестантский язык, мы находим в нем следы славянской мифологии, древнерусских сказаний, народных верований, крестьянского и городского быта. Этакое вавилонское столпотворение, смешение языков, воззрений на мир. Великая народная трагедия одновременно обернулась расцветом блатной фени. А потом уголовный жаргон вышел из лагерей на волю и значительно повлиял как на разговорный, так и на литературный язык.
— Что будет, если его запретят?
— Без знания его обеднеют и великий русский язык, и великая русская история, и, по большому счету, вся русская культура.
Не запрещать блатной жаргон надо, а изучать, перевести его в область культурологии. Понимаю, для кого-то это звучит кощунственно. Но только так он потеряет криминальную значимость.
— Вы больше 30 лет занимаетесь тюремной субкультурой. Не боитесь, что вас обвинят в распространении «нежелательного контента»? И зачем людям знать, что обозначают те или иные криминальные слова (кого «воспитывают» ваши словари жаргонизмов)?
— Мои историко-филологические изыскания не имеют отношения к пропаганде криминальной субкультуры. Карать за то, что я изучаю историю слов и выражений? Такие исследования касаются ведь и истории государства, отражения общественно-политических процессов, человеческих отношений, психологии.
А для чего всё это нужно? Да ведь это часть нашей культуры. Богатейший пласт. Но его воспринимают исключительно как пласт грязи.
— Использование нецензурных слов относится к блатной субкультуре?
— Нецензурщина используется вообще в русском фольклоре, не только в блатном. Даже, напротив, в среде арестантов за матерные слова и выражения порою можно серьезно ответить здоровьем и даже жизнью, если они употребляются как оскорбления, направленные в адрес конкретного человека. Другое дело — в составе поговорок, присказок, присловий, вообще «для связки слов».
— Почему сегодня люди так много ругаются матом?
— Может быть, потому что происходящее вокруг них трудно выразить «высоким слогом русского романса». А вообще, нецензурная лексика всегда была популярна. К примеру, в 1836 году Алексей Кольцов писал из Воронежской губернии издателю Андрею Краевскому о тамошних народных песнях: «Я их переслушал много, да все, знаете ли, такая дрянь, что уши вянут: похабщиной битком набиты. Стыдно сказать, как наш русский простой народ бранчлив». А русские богатырские былины я даже цитировать не рискну.
— Некоторые считают, что у мата есть собственная культура. А вы как думаете?
— Разумеется, следует отличать мат как брань и мат как образное средство. И тут важна уместность такого словоупотребления. Увы, не многие это понимают.
— За матерные слова, используемые в определенном контексте, сегодня могут посадить...
— Скорее всего, сажают не за матерные слова, а за этот самый «контекст». За обычную нецензурщину в общественном месте могут разве что оштрафовать или применить административный арест на срок до 15 суток. Если это значит «посадить», то, конечно, и прежде такая ответственность существовала.
— Как думаете, в чем причина возросшего интереса общества к блатной субкультуре?
— В отечественной истории. Дело даже не в том, что «половина страны сидела, половина охраняла». Просто, как я уже говорил, русский криминальный жаргон отражает эту самую историю, он очень образный, сочный, полный иронии, сарказма, юмора (часто черного). Понятно, что субкультура не только язык, но и, скажем, татуировки. А вы знаете, что русские тату-аббревиатуры не имеют аналогов в «запроволочном мире» других стран?
— Что вы имеете в виду?
— Помимо афоризмов и сентенций «Звони, отец, в колокола, твой сын выходит на свободу» или «Идущий в ад попутчиков не ищет», «Живу — грешу, умру — спишу» вы можете прочесть на расписных телах сидельцев крылатые фразы на многих языках мира. Навскидку: английский — Battle of life (Битва за жизнь), французский — La bourse ou la via (Кошелек или жизнь), немецкий — Macht geht vor Recht (Сила предшествует праву), итальянский — La donna e mobile (Женщина непостоянна)… Особо популярна латынь: Dum spiro spero — (Пока дышу, надеюсь), Errare humanum est — (Человеку свойственно ошибаться) и т.д.
Таких надписей — великое множество. Ничего подобного нигде в мире нет. Я знакомился с татуировками преступников разных стран: столь «интеллектуально изощренных» наколок вы у них не встретите.
А если серьезно: «культурная криминализация» общества является признаком его серьезной болезни. Это диагноз. Искоренять надо прежде всего социальные язвы, создающие условия для расцвета криминальной субкультуры и ее влияния на граждан, особенно на молодежь. Нельзя устранить кашель, заклеивая рот скотчем. Нет нормальной культуры — ее место занимает субкультура, и не только криминальная: готы, эмо и прочие.
