Про научный городок в Колтушах, созданный в начале 1930-х годов ученым-физиологом, нобелевским лауреатом Иваном Павловым, написаны тома. На бумаге все красиво, на деле — картина печальная.
Научный городок в свое время являлся «витриной советской науки». Денег на него не жалели даже в тяжелые 1930-е годы. В послевоенные времена жить стало сложнее, а от шока конца 1990-х антропоидник оправляется до сих пор.
Сам парк — шикарный: лиственницы, сосны, птицы поют, мамы с колясками гуляют. А дальше — руины сгоревшего дома Павлова. Коттеджи, построенные для сотрудников академика, сегодня находятся в аварийном состоянии. Однако и там живут люди.
Антропоидник я нашла не сразу. А потом удивилась: неужели он еще функционирует? Здание давно пошло трещинами, краска осыпалась. Тем не менее уникальные исследования здесь продолжаются.
У калитки меня встретила доктор биологических наук, руководитель антропоидника Тамара Кузнецова: «Это наш объект культурного наследия. Мы стоим на том месте, где начиналась приматология. Ходим по местам, где ходил физиолог Иван Павлов...»
Садимся на лавочку. Кажется, ей столько же лет, сколько антропоиднику, который построили в 1935 году.
— Когда началось запустение? — Вопрос напрашивается сам собой.
— Это политический момент, — резонно замечает Тамара Георгиевна.
— После развала СССР?
— Так и было, началось тогда. А когда умерла последняя шимпанзе Джина, в 2016 году, жизнь здесь надолго замерла.
— Нужна ли сегодня приматология? За столько лет уже, наверное, всё изучили.
— Про космос тоже можно сказать, что все изучено, все звезды пересчитали, — обижается Тамара Георгиевна. — Человеческая анатомия, физиология и психология почти идентичны обезьяньим. Чтобы понять, чем мы дышим, нужны экспериментальные модели, близкие человеку. Но не все исследования можно проводить на человеке. Мухи-дрозофилы дешевы и удобны. На них быстро делаются диссертации по генетике, но эти мушки далеки от человека. Исследования поведения — совсем другая область, они требуют многолетних наблюдений. Кроме фундаментального интереса наши работы используются в коррекционной психологии, дошкольной педагогике. Изучая поведение обезьян, можно понять, как будет себя вести ребенок. 5–6-летний шимпанзе — это фактически 3–5-летнее человеческое дитя. Мы постоянно работаем с детскими садами, на сравнении поведения обезьян и детей строятся методические разработки. Изучение человекообразных обезьян помогает в понимании социального поведения людей, в том числе группового.
— С нынешним прогрессом разве это востребовано?
— Знания о физиологии поведения человека нужны всегда. Если наука о человеке не будет нужна государству, то, конечно, все вскоре развалится.
«Много всего нужно»
По словам собеседницы, ближе всего к человеку шимпанзе. Но в антропоиднике сейчас нет человекообразных обезьян.
— Шимпанзе занесены в Красную книгу. Стоимость одной особи — от 5 до 10 млн рублей. Дорого. Да и чтобы их содержать, требуются соответствующие условия, требования ужесточились, — объясняет Кузнецова. — В 1990-х годах у нас было пять шимпанзе и четыре их детеныша.
Последняя шимпанзе Джина, которая оставалась в антропоиднике, умерла 8 лет назад.
— Ей было 24 года. При хороших условиях и качественном лечении шимпанзе могут дожить до 50 лет. У Джины были врожденные проблемы со здоровьем. Мы долго боролись с ее недугами, но не спасли. Помогали безвозмездно специалисты из ветеринарной клиники Всеволожска, что недалеко от нас.
С 2016 по 2022 год в антропоиднике жили только две макаки-резус: Нюрик и Кроха. С ними худо-бедно и работала Кузнецова.
— Два года назад удалось договориться с НИИ приматологии в Адлере, чтобы нам на передержку дали годовалых макак. Повезло, что отдали бесплатно. Обезьяны на наших глазах выросли. Мы следим за динамикой их развития, формированием социальных отношений группы, исследуем когнитивные способности. Видели, как у них протекали беременность и роды, как они становились родителями. Такие работы проводились в 1930-е годы в Сухуми. За границей такие исследования ведутся и сейчас и представляют большой интерес.
Пока мы беседовали, я не сводила глаз с клетки, где сидел уже немолодой Нюрик. Мы подошли поближе.
— Он взрослый. Я не могу селить его с детьми из Адлера, неизвестно, как себя поведет взрослый самец с чужими детьми, — объясняет одиночество Нюрика Тамара Георгиевна. — Он пережил операцию по вживлению в мозг электродов для исследования опознания зрительных стимулов. Нам его отдали из вивария. Шесть лет уже у нас.
Нюрик демонстрирует полное безразличие к нам.
— Нюрашечка, ты улиточек собираешь или травку жуешь? — обращается к нему Кузнецова.
Ноль эмоций.
— Сейчас он спокоен, созерцает. На нас с вами ему наплевать. Вообще, Нюрик — товарищ агрессивный. Хотя со своей бывшей семьей, с детьми, с которыми его разлучили, он был хорошим отцом.
Мы отходим к вольеру, где разместились макаки из Адлера.
— Их у нас восемь. Компания быстро поделилась на лидеров и изгоев. Все как у людей, — объясняет социальную несправедливость в обезьяньем коллективе Тамара Георгиевна. — Главари — это Пашка, Инка — молодая мама и Роза. Есть «шестерки». А три изгоя — самые слабые. Мы не пускаем их к остальным, их забьют. Кормим их тоже отдельно, потому что у них могут отнять еду, особенно вкусную.
Декорации в вольере скромные, но сотрудники стараются обустроить быт питомцам. Есть качели, канаты, игрушки, бревна.
— Игрушки приносят неравнодушные люди. Бревна мы сами спилили и притащили. Канаты, лесенки сделали своими силами, — перечисляет собеседница. — Сейчас ломаем голову, как соорудить нормальные поилки. Правда, для этого нужны мастера и деньги. По-хорошему, все вольеры нужно привести в порядок, эта рухлядь с 1950-х годов стоит. В прошлом году мы скоблили клетки, красили вручную. Но все равно ржавчина видна.
— Что вам еще нужно?
— Видеокамеры для наблюдения за обезьянами, программы для анализа и обработки наблюдений. Да много чего нужно. Всего не перечислишь.
«Здесь работают фанатики»
Проходим в здание антропоидника.
— Все древнее, — вздыхает Кузнецова. — В прошлом году смонтировали вентиляцию, чтобы подсушивалось помещение. А так была парилка. Здесь обезьяны ночуют.
В одном из вольеров сидит 20-летняя макака Кроха, от которой отказалась мама. Первое время она жила дома у Тамары Георгиевны, привязалась к ней.
Кроха приподнимается и ковыляет в нашу сторону.
— Зайка моя, — обращается к макаке Кузнецова. — Видите, какая она толстая — это метаболический синдром, нарушение обмена веществ. Прекрасный объект для исследования. С Нюриком они вместе не ужились, не поделили территорию. Травмировали друг друга. Пришлось их разделить.
Кроха протягивает руку через металлические прутья. Моя собеседница дает ей свою руку: «Я ее социальный партнер, таким образом она проявляет положительные эмоции».
— Может укусить?
— Вас может. Даже через клетку дотянется. Реакция у нее быстрая. Спиной близко не подходите, за рубашку тяпнет. Она с другими сотрудниками в моем присутствии не контачит, меня ревнует ко всем.
Кроха не сводит с меня глаз. Сзади раздается женский голос: «Она сегодня меня схватила, когда я ее облила случайно, пока мыла стол!»
— Это Татьяна Михайловна — лаборант, моя правая рука, 15 лет мы вместе, — представляет женщину Кузнецова. — Она всю себя отдает обезьянам. Здесь только фанатики работают. У нас в штате всего три лаборанта: одна сейчас в отпуске, две трудятся без выходных. И зарплата — 20 тысяч рублей.
«Товарищи написали доносик»
— Конечно, в 1990-х приходилось справляться самим: мой сын с приятелем поменяли часть окон — они вываливались, — продолжает Тамара Георгиевна. — В 2014 году коллеги из клуба Антропогенез.ру собрали большую сумму для косметического ремонта помещения антропоидника. Кое-что покрасили, привели более-менее в порядок. Спасибо жителям Колтуш, которые приносят игрушки, вкусняшки. Группа волонтеров в прошлом году помогала заделывать окна, дуло прилично. В этом году они собрали второй вольер для прогулок. Так и живем.
— Подобные научные лаборатории есть в мире?
— В Америке много приматологических центров, но они больше ориентированы на медицину. Проводят эксперименты над обезьянами — уколол, разрезал, посмотрел. Но это все исследования для медицины, а изучением поведения занимается нидерландец де Ваал, а в России остались только три специалиста — я и еще двое в Адлере.
Тамара Георгиевна считает, что на данный момент передать опыт ей некому.
— При Павлове с обезьянами в антропоиднике работали 5–7 научных сотрудников. Еще человек пять, причем мужчин, обслуживали их. Сейчас вы видите одних женщин. Когда я 40 лет назад здесь начала работать, у нас была лаборатория, шесть научных сотрудников, приходили студенты из разных университетов. Теперь студентов найти трудно. С одной стороны, работа с обезьянами сложная и длительная, на мушках и рыбках результат получается быстрее. С другой, молодежь предпочитает более оплачиваемую работу.
Мы идет по коридорам антропоидника. На стенах висят стенды.
— Вот тут мы на прогулке, — указывает Кузнецова на снимки с шимпанзе. — Вот на мне одна висит, двое на руках, четвертый за подол держит. Тут мы работали с детским садом. Здесь схема, где наглядно показано, какой одинаковый сердечный ритм у обезьяны и ребенка.
Отдельно висят грамоты, благодарственные письма, дипломы…
— Было дело, — машет рукой профессор и останавливается у стенда с надписью «Триумф и трагедия российской приматологии».
Рассматриваю фотографии.
— Это ученик Павлова, Петр Денисов, который здесь начал работать. В 1937 году его расстреляли. Он был сыном церковника, на него написали три доноса. Его реабилитировали в 1957 году, но имя и архивы его работ надолго исчезли из поля зрения научной общественности. А вот фотография его жены, которую как супругу врага народа отправили отбывать срок в Воркуту. До ареста она работала генетиком в нашем институте. В 1957 году вернулась, и ее восстановили в институте.
Здесь же портреты еще двух людей.
— Они тоже работали у Павлова. Их тоже расстреляли. Один был поляк, офицер и неугодная личность по тем временам — интеллигент. Третий — вообще рабочий, на него друзья-товарищи написали доносик.
Я молчу. Что тут скажешь?
Проходим с Тамарой Георгиевной в ее кабинет — каморка 2 на 2 метра: кабинета руководителя при строительстве антропоидника не было предусмотрено. Она протягивает мне книгу «Триумф и трагедия российской приматологии». Автор — Кузнецова Т.Г.
«А есть ли Бог?»
Спускаемся в цокольный этаж. «Раритет — плитка с тех времен осталась. — Кузнецова показывает на пол. — Печь тоже сохранилась, но сейчас готовим на современной, электрической».
Проходим на кухню, где собрались сотрудники антропоидника.
— Еда готова. Овощи наварены, — отчитывается одна из женщин.
Спрашиваю, что сегодня у обезьян в меню.
— Они всё едят, кроме мяса и рыбы. На завтрак у них были яйца, творог, фрукты, овощи.
— На обед суп?
— Нет, до супа еще не дошли, — смеется. — Кашу едят. У каждой макаки свои пристрастия. Кто-то предпочитает бананы, кто-то яблоки, кто-то лимоны. Вот сейчас макака-мама поела бананы, потом принялась за яблоки. Под конец снова закусила бананом и ушла. Мальчик Боня отказался от яблок, взял бананы. Он у нас за бананы родину продаст, даже по башке мне дал: давай бананы, и всё тут. Роза — та всеядная. Только дай, дай, дай. Они даже лук и чеснок едят. Конфеты любят, но мы их не балуем сладостями. Мандарины им нравятся больше, чем апельсины.
— Потому что проще чистятся?
— По вкусу им больше нравится. Они сами не чистят, их тут обслуживают, хотя чистить они умеют.
— Денег на еду им хватает?
— Денег на еду хватает, но питание однообразное. Мы не можем менять систему заказов. Получаем бананы, яблоки, морковь, капусту, свеклу, картошку. Но хотелось бы разнообразить меню. Им необходимы микроэлементы, которые содержатся, например, в красном перце, — это витамин С, виноград, персики, помидоры. Часто сами покупаем, балуем их.
— Я читала, что обезьяны любят смотреть телевизор, который сломался еще при шимпанзе Джине.
— Да, было дело, Джина тогда грустила, — вспоминает Тамара Георгиевна. — Мы показывали ей видео с обезьянами в природе, мультики. Им интересно смотреть, когда что-то движется, мелькает, чем просто сидеть в клетке. Хотим теперь нашим гаврикам поставить телевизор.
— Люди произошли от обезьян или они — божественное создание? — спрашиваю у профессора.
— А есть ли Бог? Мне ближе теория Дарвина. Человек, конечно, не от современного шимпанзе произошел, были какие-то переходные формы. Думаю, так.
— Если кто-то из обезьян умирает, как себя ведут остальные?
— Страдают. Мама может долго носить мертвого ребенка с собой. Когда умирает кто-то из товарищей, они нередко окружают и как бы оплакивают его. Опять же социальная модель поведения — вот для чего нужно изучать их поведение. Они хорошо подражают действиям человека. Так же и ребенок, когда чему-то обучается, тоже копирует поведение взрослых или приятелей.
— В чем конкретно состоит ваша работа?
— В наблюдении, в исследовании когнитивной деятельности и поведения. В ходе работы ведутся протоколы наблюдений, фотографируется мимика, фиксируются голосовые реакции. Эксперименты с обучением — особая статья. Здесь мало смотреть на мимику — анализируется, как долго каждая обезьяна обучается, как она может перенести полученные «знания» в другую ситуацию. Каковы их взаимоотношения друг с другом и с экспериментатором. Оказывается, они обладают различной целеустремленностью, как и человек. По-хорошему, за их поведением надо вести круглосуточное наблюдение.
— Куда потом идут ваши записи?
— На основании полученных результатов пишут научные статьи, делают доклады. Вот только профильных журналов в России мало, в отличие от заграницы. Да и откуда им браться, если приматология вымирает. Есть журнал «Антропология» Московского университета, туда статьи берут, тематика более-менее подходит. Некоторые статьи может взять физиологический журнал имени И.М.Сеченова, хотя им тоже часто не по теме. Больше никуда. За границей есть десятки журналов по приматологии. Но с нынешними ресурсами опубликовать работу там сложно. А ведь родина приматологии — Россия.
Перед тем как попрощаться, Тамара Георгиевна просит о самом главном: «Я здесь работаю 40 лет. Хочу, чтобы после меня не осталось разрухи. Здесь ведь ходили великие люди, сам Павлов, Денисов — первый приматолог… Антропоидник необходимо сохранить. Скажу, может, высокопарно, но пока — за отчизну обидно».
Комментарий сотрудника отдела научной коммуникации ИФ РАН Андрея Кудрашова: «Беспокойство Тамары Георгиевны легко понять. Было бы проще и дешевле снести антропоидник и построить новый. Но памятник федерального значения не снесешь. Да и дух времени важно сохранить. Процесс ремонта и реновации займет не один год. Деньги на первый этап выделены, что внушает оптимизм. Недавно Минобразования согласовало выделение 33 млн рублей на восстановление трех зданий научного городка, из них 8 млн пойдут на антропоидник. В такую сумму обойдутся только проектные работы.
Кстати, макаки у нас содержатся не только в антропоиднике. В колтушском виварии около пятидесяти обезьян, часть которых участвует в исследованиях, часть — на пенсии. Однако пристальное внимание привлекает именно то, что происходит в антропоиднике. Ведь поведенческие исследования — это то, что интуитивно понятно любому человеку».
