Россиянок опять поставили перед фактом: а теперь вы должны рожать. Будто они не субъекты, а объекты. Одушевленные предметы. Живые души из гоголевских ревизских сказок. До конца 90-х годов я не знаю ни одного поколения, которое бы родилось здесь и делало то, что оно действительно хочет. Все наши пращуры и праматери поступали так, как должно.
И вот сейчас нынешние двадцатилетние хотят искать себя, влюбляться, строить карьеру, быть счастливыми, быть несчастными, ругаться, мириться, путешествовать, творить, хотят рожать любимых, желанных, запланированных детей… Когда и сколько захотят.
Рождённые в сытые «нулевые» большинство сами выросли в безусловной родительской любви, относительном комфорте и свободе. Все лучшее — детям, что сами недополучили, недолюбили.
И это не эгоизм – жить так, как хочется. Эгоизм – заставлять делать других то, что лично им пока не нужно. Для чего?
Чтобы поколение новых детей, рождённых добровольно-принудительным порядком, опять провалилось в парадигму страданий и родовых травм? Не достаточно разве? Нам и так это все «богатство» досталось по наследству.
Наша страна всегда очень жестко относилась к женщинам. К мужчинам тоже, конечно, да и вообще к людям. Но к женщинам особенно. «Нравится, не нравится, терпи…»
Чтобы вспомнить, как это было, не надо возвращаться во тьму веков — достаточно поколения наших бабушек и мам.
Анна, 39 лет
«О том, что я родилась в результате изнасилования, я узнала в день похорон моего отца. Когда поминки закончились и гости разошлись, мать бестолково сгребала остатки винегрета с тарелок в большое мусорное ведро. Я все ждала, когда она сядет на табуретку и заплачет, потому что все эти дни она держалась даже слишком хорошо, но мама вдруг бросила полотенце на стол и в сердцах произнесла: «Сдох, наконец. Как же я его ненавижу».
Мне было 15, но я прекрасно понимала, что мои родители не любят друг друга. Когда отец дотрагивался до мамы, будто бы ненароком, ее аж передергивало всю. Я видела, как ей не нравятся его прикосновения, его голос, его запах. Как она с остервенением дергает форточку на кухне, чтобы сразу выветривалось после того, как он покурил.
Я понимала, что люди живут не обязательно по любви. В нашем городке многие выходили по залету, в том числе и мои родители - фотографии родительской свадьбы сомнений не оставляли.
Подвенечное платье едва сходилось на груди и животе мамы. Ей было 18, когда я родилась. За три месяца до этого они поженились. Она выглядела такой несчастной с «похоронным» букетиком гвоздик на ноябрьском снегу у памятника Ленина.
Они с отцом и не встречались почти. Он был из соседнего подъезда, пришел из армии в мае, позвал ее в кино…
После школы она поехала поступать учиться в областной центр. А потом вернулась. Так как ее безостановочно рвало. Токсикоз. И непонятно было, должна ли я радоваться тому, что она в итоге выбрала меня, а не высшее образование, или огорчаться, что я сломала ей жизнь. Потом, конечно, она закончила заочный техникум и проработала бухгалтером до самой пенсии, на соседней от дома улице, хотя у нее были способности к точным наукам.
В детстве я не удивлялась, что она любила младшего брата больше. Женщины всегда балуют сыновей.
Зато отец любил меня. Он всегда находил на подарки мне пару сотен, хотя зарплату им в 90-х задерживали едва ли не на полгода. Семью кормила мама. Брата растила мама. А отец, он… весёлый был, когда не пил.
Умер, ему ещё и сорока не исполнилось. Моложе, чем я сейчас. На нашей шестиметровой кухне после похорон, мама впервые призналась мне, как так получилось, что я появилась на свет…
Он сказал ей, что она сама захотела. И что упиралась только для виду. А он — мужик, после армии, ему надо. И она не могла признаться ни матери, ни бабушке, что с ней произошло после того единственного их киносеанса. Потому что думала, что сама как-то не так себя повела, не сопротивлялась до смерти, не повесилась после случившегося, – значит, виновата. «Если сука не захочет, кобель не вскочит», — такая жестокая у неё была присказка. Даже в отношении самой себя.
Если честно, она мне сказала, что вообще не понимала тогда, что это было изнасилование, они же знакомы были, и он ей даже немного… нравился. До того вечера.
Ее собственной маме все пришлось рассказать, когда было поздно что-то делать. То есть, конечно, не поздно, учитывая обстоятельства, да и его могли посадить. Но все решилось мирно. Как было принято. Шито-крыто. Первый ребёнок, надо рожать. Ребёнок же ни в чем не виноват. Одна моя будущая бабушка сходила к другой моей будущей бабушке, и на свет появилась я.
Наверное, это тяжело — быть постоянным напоминанием, как могла бы сложиться жизнь. Я никогда не спрашивала у мамы, почему она иначе относилась к брату, учитывая всю ее неприязнь к отцу. Может, он и не от него?
Думаю, что отец и на тот свет так рано ушел, потому что она его не простила. Я обсуждала этот вопрос с психологом и вот с вами как с журналистом, – может быть, все-таки это не считать за полноценное насилие, ведь она с ним потом ещё прожила столько лет.
Если бы захотела, то взяла нас с братом и сама ушла бы, или бы брата взяла, а меня оставила с отцом — может быть, он бы ещё пожил. Он ведь чувствовал ее ненависть. Глухую, покорную, навсегда. И я тоже была частью этой ненависти. Мне кажется, этой тихой ненавистью она его и приговорила.
С отчимом у меня отношения не сложились, хотя они — хорошая пара и могли бы быть вместе уже с юности, если бы не все это.
Я не виню маму за то, что она меня так и не полюбила. То, что я родилась, это не подвиг с ее стороны, родилась — хорошо, не родилась — я бы об этом даже не узнала. А вот за что виню, так за то, что переложила на меня в тот день на нашей кухне всю меру ответственности, которую при жизни отца они несли вдвоём, но каждый сам по себе. А после него остался крест — и я продолжила тащить его дальше, одна, как часть его вины».
Евгения, 48 лет
«Как любила повторять моя мама, аборт она не сделала только потому, что ее отговорила врач.
29 лет, первая беременность, поругалась с мужем и идти было некуда. Пошла к своей маме, а та ее не приняла.
Родные сестры, одна Ткачиха, другая Повариха, сказочные тётки моего детства, вылитые пушкинские героини, указали маме на дверь: иди на аборт, чего тут еще думать. У них самих их было по три-четыре-пять. Пьяницы-мужья, осточертевшая жизнь в крошечном и пыльном среднерусском городке, нудная и страшная работа - они хоронили ртуть в землю на секретном военном заводике.
Жили-пили-спали-рожали-праздновали 1 мая.
Аборт в этом перечне мероприятий находился не на самом паскудном месте. Обычное средство предохранения. Если женщина не хочет быть матерью, она ей не будет. Ну в 90%.
И мама тоже пошла на аборт. Потому что ее мама, моя бабушка, промолчала, когда она попросилась обратно домой.
До 29 лет мама делала комсомольскую карьеру и не задумывалась о том, что не замужем. Хотя по тем временам, все выходили в 20, если позже, то уже старая дева. А мужчин хороших вообще щенками разбирают… Так говорят. А она была комсомольская богиня. Но, так как богиня оказалась с характером, то, когда она все-таки вышла замуж, брак почти сразу почти распался. А я ещё не родилась.
Я не виню бабушку, которая не разрешила маме вернуться беременной и без мужа. Так было принято тогда. Вышла - терпи.
Бабушке некогда было разводить сантименты. В голодные военные годы она собирала грибы в окрестных лесах, и лебеду в огороде, пекла из неё горький хлеб, чтобы прокормить семью. Мама, третья дочка, последыш, родилась в 45-м. Бабушкина сестра, сватья баба Бабариха, сказала, что маму нужно обязательно выходить, так как на третьих и последующих детей в семьях в тот победный год выдавали 4 рубля пособий, а ещё был положен продовольственный паёк. В общем, выживая, мама спасала и своих сестёр.
Спустя тридцать лет беременную маму, изгнанную из дома Ткачихой и Поварихой, приютила почти незнакомая дальняя родственница.
Сдала комнату в своей квартире и проводила с узелочком до районной гинекологии, рано утром, чтобы никто не видел, куда идет комсомольская богиня.
«Остынь, - сказала врачиха, поглядев на маму. - 29 лет. Старая первородка. И потом не родишь. Не сможешь просто. Нет ребенка - не будет и мужа. А так он вернется. Куда денется? Штамп в паспорте есть? Есть! А на что у нас парторганизация?».
Доводы врача подействовали. Не от большой любви, а по прагматичному расчёту я появилась на свет. В стране с самой передовой в мире медициной, после первого прерывания «наживую», на закате развитого социализма в 1975-м году от Рождества Христова больше абортированные женщины уже не рожали. В этом врач была стопроцентно права. Так что я родилась почти случайно, дежурила бы на приёме другая врач или этой было бы чуть больше все равно, не было бы меня на свете.
Хотелось бы верить, что мама хотела меня, а не вернуть мужа, но я всю жизнь чувствовала свою ненужность и нелюбовь, как будто бы занимаю не свое место, хотя в целом отношения у нас в семье хорошие».
Наталья, 44 года
«Я родилась в многодетной семье. Нас было три девочки. Не поверите, но это было даже немного стыдно. В нормальных советских семьях в те годы росли девочка и девочка, или мальчик и девочка, или мальчик и мальчик. Или ребенок был единственный. Помните, была такая популярная песенка: «У меня сестренки нет, у меня братишки нет».
Единственному ребенку доставалось все внимание и все родственники прыгали вокруг него. Это конвейер, который нужно было обслуживать, музыкальная школа, танцы, фигурное катание, кружки…
В ненормальных семьях было по десятеро детей. И к ним относились снисходительно и чуть… пренебрежительно. У нас во дворе жила одна такая. Им вообще не нужно было ничего, даже мыться. Каждый год в их квартире, где дверь не была обита даже дерматином, появлялся очередной малыш, и это их не напрягало. В первом классе меня посадили за одну парту с мальчиком из этого героического семейства.
У него текли сопли, и он постоянно шмыгал носом, от него ужасно пахло, а мне было неудобно спросить, почему же он не моется — у них ведь тоже ванная, как и у нас.
Мне, как и этому мальчику, было положено бесплатное школьное питание. Все сдавали по 20 копеек, а мы назывались позорно «бесплатники». Это сейчас бесплатно, значит, круто, все хотят получить что-то на халяву. А тогда это означало — семьи третьего сорта, нуждающиеся.
Я не понимала, почему мне с сёстрами так не повезло. Донашивать друг за другом обновки, тесниться всем втроем в одной комнате... Вроде бы отец с мамой работали инженерами, образованные, мы не были из деревни, откуда недавно приехала семья того мальчика, мы не были глупые и не были бедными, и все-таки на фоне остальных очень выделялись своей многодетностью. Которая была даже чем-то … неприличным.
Сейчас это наивно звучит, но тогда было мнение, что мир устремлён в будущее, а многодетные - это пережиток прошлого.
И никак это мнение не менялось. Даже усиленная пропаганда не помогла. Я смотрела фильм, где Наталья Гундарева играет роль матери-героини десяти детей. Хорошо играет, хоть у неё самой детей вообще не было, а вот история сказочная. Кроме одного эпизода, когда героиню Гундаревой с удостоверением многодетной матери не пропускали без очереди.
Хоть и было положено по закону, но очередь возмущалась, чем твои десять детей лучше наших двоих? Лично мы тебя рожать не просили. Это действительно было так.
Из того многодетного семейства моего одноклассника в люди выбились только двое, кто-то спился, кто-то надолго сел, это и понятно, дети — проект родителей на будущее. В них нужно вкладываться, а не просто так, «подорожник-трава». Столько вложишь, столько и получишь. А если проекта никакого нет, все получается само по себе, то за результат никто не отвечает. Растут и растут.
В моем же случае все оказалось до банального просто. У мамы нашли фиброматозное образование, а по каким-то советским медицинским методикам считалось, что если женщина родит, то узел исчезнет сам по себе.
Поэтому решили произвести на свет меня. В качестве терапии. Хорошо, что хоть не на донорские органы».
