Люди требовали ответов, а еще — жестокого наказания. Защитником 18-летнего Виктора Раскина по назначению стал легендарный Семен Ария, который хорошо знал покойного коллегу. Его речь на процессе признана одной из лучших в истории адвокатуры XX века. Ария поднял тему отцов и детей, удушающей материнской любви и просил не казнить парня — иное, по сути, означало убить чету Раскиных дважды (сын — единственное, что осталось от них на этом свете).
Российская адвокатура сегодня переживает сложные времена. С одной стороны, статус защитника может получить любой проходимец. С другой — по-настоящему верные своему делу адвокаты нередко подвергаются давлению или же в целом разуверились в профессии. Но разве в СССР было не так же? И тем не менее были. Такие, как Ария.
Обозреватель «МК» изучила в архиве дело Раскина, чтобы вдохновить современных адвокатов продолжать путь легенды.
СПРАВКА «МК»: Семен Ария родился в Донецкой области в 1922 году. Прошел всю Великую Отечественную, был дважды ранен. После войны экстерном окончил юридический институт и стал адвокатом. Представлял интересы таких известных людей, как академик Андрей Сахаров, актеры Ролан Быков и Василий Ливанов. Брался за самые сложные дела, в том числе по антисоветской агитации, по измене Родине.
Как сам говорил, «мне довелось защищать лиц, решительно не принятых в приличном обществе, и даже настоящих шпионов». Но самым ярким было дело об убийстве супругов Раскиных.
В стране учреждена награда «За духовное служение адвокатскому сообществу России» имени Семена Арии. Она настолько ценна для сообщества, что присуждается только раз в два года и только одному адвокату.
«Не давали жениться на Тамаре»
Про ставшее легендарным дело Раскина слышали многие адвокаты советской и современной России. Но никто из них его не видел. Так что мы оказались первыми за многие десятилетия, кто попробовал найти старые тома. И вот с разрешения Мособлсуда мне выдали это «сокровище», хранящееся в областном архиве.
Итак, дело №39357. Оно начато 16 июля 1965 года, когда на своей даче были найдены убитыми муж и жена Раскины.
Дом под номером 49 Раскины делили еще с одной семьей (жили в левой половине, а те в правой). Деревянная одноэтажная дача с мансардой. На участке были ели и яблони, кусты малины, смородины, крыжовника... А еще там был огородик с цветами. Все пахло и благоухало.
Протокол осмотра места происшествия. Поселок Загорянский, 16 июля 1965 года.
«От входной двери террасы на полу к кухне лежит белый коврик со следами крови в виде пятен, капель и брызг... Справа от входа на террасу, в 1,5 метра лежит труп Раскиной Елены Ивановны... Руки разведены в сторону. Ночная рубашка пропитана кровью.
Деревянная лестница ведет на мансарду. К ней прибит шкаф кустарного производства с пятью полками, где стоят различные книги. На нижней полке лежит досье адвоката Раскина, на обложке капля бурого цвета, похожая на кровь.
На кухне на полу лежит труп пожилого мужчины — Бориса Раскина. Под головой обширная лужа крови... В кармане пиджака, висящего на вешалке, обнаружено удостоверение Московской городской коллегии адвокатов на имя Раскина, проездной билет, кошелек, ключи и карандаш».
Протокол занимает больше трех страниц. В нем подробно описывается убранство дачи, и это как будто относит нас в атмосферу далеких 60-х. Пружинный матрас, накидка на подушку, баллон-сифон для газированной воды, облигации, радиоприемник марки «Стрела», зеленая электролампа «Грибок»... Многие из нас и не слышали о таких вещах. Но в целом дачный быт наших граждан за последние 70 лет не сильно изменился.
В протоколе читаю привычное: на полках баночки с продуктами, кастрюля с клубничным вареньем. Раскины жили не слишком богато, но и не бедствовали. Типичная советская семья.
Сын-убийца был опрошен, судя по материалам, 17 июля. Во время первого допроса Виктор категорически отрицал вину, говорил, что в день трагедии на него самого напали два подростка 15–16 лет и что он от них отбился, а после инцидента провел время с невестой и друзьями в Москве. Рассказывает о себе и своей жизни следователю довольно спокойно. С его слов выходит, что жили они с родителями дружно, хоть иногда ссорились. Учился он средне — на «три» и «четыре». Окончил школу рабочей молодежи, потому что пошел трудиться с 15 лет.
«Отец у меня адвокат, мать медик. У отца на фронте были травмированы позвоночник и нога (ходил с палкой), а мать в годы войны повредила глаза, инвалид I группы по зрению. Отцу 65 лет, матери 52. Мне неприятно было думать, что всякое могло случиться, мне надо было иметь что-то».
Так Раскин-младший объясняет, зачем пошел рано работать в то время, как семья не бедствовала. В последнее время Виктор трудился в воинской части шофером (согласно выданной характеристике, был весьма недисциплинированным), одновременно учился на первом курсе вечернего отделения автодорожного института. Жил с родителями в московской квартире, периодически приезжал на дачу, где те проводили все лето.
Судя по рассказу Раскина, мать он не особо жаловал.
Из материалов дела: «У нее был тяжелый характер, она могла придраться по мелочи как к отцу, так и ко мне. Отца ревновала. Упрекала, что подарки делает кому-то. Но это все с потолка. Мать в присутствии других лиц обзывала меня различными непристойными словами. Это же она и по телефону говорила девушкам, которые звонили мне. Я понимал, что она меня оговаривает из любви ко мне».
Об отце отзывается с чуть большей теплотой.
Из материалов дела: «Отец не пьет и не курит. Однажды у меня было плохое предчувствие, я убежал из школы, 7-го класса, домой. А отец лежит на газовой плите и открыл кран. Я вызвал неотложку. У отца вроде были какие-то неприятности по работе — какой-то заключенный написал из лагеря, что «адвокат Раскин взял деньги, обещал освободить, а я все сижу». Это письмо прочитали и переслали в городскую коллегию адвокатов. Но это мое предположение. Отец специализировался в основном на уголовных делах, где проходили убийцы, насильники и грабители. Он мне часто рассказывал…»
Молодой человек поведал следователю историю своего знакомства под Новый год, 31 декабря, с девушкой Тамарой.
Из материалов дела: «Встречались почти каждый день, я сделал ей предложение. Мы ходили во дворец бракосочетания. Там мне сказали, что нужно прийти с родителями, потому что мне только что исполнилось 18 лет. Мама посчитала, что мне нужно сначала встать на ноги. Закончить институт. В общем, она была против. Она и отец не давали мне жениться на Тамаре».
Первое время Виктор выдвигал самые разные версии того, кому могло быть выгодно убийство его родителей (к примеру, заключенным из числа бывших клиентов отца). Ему верили и даже сочувствовали. Но выглядело крайне странным, что через несколько дней после трагедии он с Тамарой подал документы в загс...
А потом следствие заподозрило самого Виктора. Его алиби стало рассыпаться. Был вынесен отказ в возбуждении уголовного дела по поводу якобы нападения на него подростков на улице.
И вот оно — чистосердечное признание, написанное на тетрадных листках, от заключенного Виктора Раскина в прокуратуру Московской области. Но в этот момент он уже был под подозрением и находился в изоляторе, так что нельзя сказать наверняка, что признание появилось в результате мук совести.
Молодой человек описывает, что было накануне и непосредственно в день убийства.
«14 июля 1965 года, возвращаясь с работы домой, во дворе нашего дома я увидел Сапрановича Владимира, который ждал меня. Он приехал с целью просить меня сдать за него вступительный экзамен в институт. Я дал согласие.
При последующем разговоре Сапранович сообщил мне, что у него имеется револьвер. Я попросил продать мне. Он спросил — зачем. Я ответил, что мне мешают мои родители. Сапранович сказал, что от револьвера много шума и убийство нужно совершить ножом. Я ответил, что на такое не способен… Тут же Сапранович заявил, что он может убить моих родителей, если мне надо»
Этим же вечером оба парня (кстати, они ровесники) отправились на дачу на электричке. Добрались до места. Но в тот день ничего не случилось, это была «разведка». Договорились встретиться на следующий день, принести с собой перчатки и чулки (решили, что если их надеть на обувь, то следов не останется). Сапранович приехал на угнанном мотоцикле «Ява». Но сразу на дачу не отправились — Владимир захотел есть, так что поехали перекусить на вокзал. Вообще, все это выглядело так, будто молодые люди просто прикалываются. Но нет.
«Я есть в буфете не стал, плохо себя чувствовал. В 22.40 мы отправились в поселок Загорянский. За рулем сидел я… Доехали, бросили мотоцикл в кустах. Я впал в какое-то странное состояние. Все было как во сне».
Вот как он описывает момент убийства, которое случилось около полуночи:
«Я подошел к окну, под которым спала моя мать. Постучал. Тут же услышал: «Иду, иду!» Я подошел к крыльцу. Сапранович сказал: «Зажимай рот, как только отругает». Дверь отворилась, и мы вошли на веранду. Дверь открыла мать. Но рот я ей не зажал. Я не мог поднять руки».
Сначала Сапранович убил мать Виктора, потом его отца, который выбежал на крики. Виктор все это время был рядом. Сложно сказать, что он чувствовал — может быть, действительно оцепенел. По крайней мере, на следственных действиях он показывал, как это могло быть. В деле много фото хорошего качества, на которых симпатичный, даже красивый паренек показывает, где стоял он в момент преступления, где были его несчастные родители те несколько минут, что их убивал его товарищ.
Экспертиза покажет, что адвокату Раскину было нанесено не менее 20 ран, его супруге 12. Смерть обоих наступила от кровопотери.
Судебно-психиатрическая экспертиза признала Раскина вменяемым. Про него самого написано: «С детства индивидуалист, по характеру был капризен, легко возбудимым, склонным к фантазированию, в отношениях с товарищами и родителями проявлял эгоистичность, старался увильнуть от ответственности. Дважды перенес ушиб головы с сотрясением мозга… Родителей называл мещанами, верил, что девушка его не бросит и он на ней женится (если не казнят)».
Защита убийцы
Адвокатом Виктора по назначению стал Семен Ария. Уже тогда он был крупной величиной в своей профессии. Отказаться от дела Семен Львович не мог, даже несмотря на то, что знал лично умершего коллегу Раскина.
— Семен Львович пришел в послевоенную адвокатуру в 1948 году, — рассказывает президент Федеральной палаты адвокатов России Светлана Володина (она была ученицей Арии). — В ней были люди, умеющие по-особому ценить жизнь, каждую ее минуту. Они прошли войну и уцелели. Они все были личности и профессионалы.
Как можно было выделиться среди них? Наверно, быть лучше лучших. Ария стал таким. Он занял место одного из лучших адвокатов в период, когда рейтингов, проводимых на юридическом рынке, не было. Да и рынка не было.
Была адвокатура, и в ней Семен Львович, воспринимавший свою деятельность как служение. Интеллигентный во всем, разносторонний и глубокий, тонко чувствующий и понимающий нравственные заповеди адвокатской деятельности.
В своих беседах о профессии он назвал «порядочность» как первое условие существования адвоката и сам ему соответствовал на все сто процентов. Наверное, он мог бы быть философом, психологом, писателем, журналистом, литературным критиком, искусствоведом. Но он был адвокатом.
Что это значит? Это значит — уметь защищать людей. Видеть в деле то, что может помочь человеку, и уметь это так рассказать суду, что суд (имея стойкую привычку прислушиваться к прокурору) верит тебе. И не просто верит, а выносит решение с учетом твоей просьбы.
В деле Раскина Ария доказал, что Виктор удары не наносил и рот матери не закрывал. Но даже не это было главное. Ария поставил себе задачу показать обществу истинные причины преступления (он, кстати, часто ходил к Виктору Раскину в изолятор и подолгу говорил с ним). В корыстный мотив адвокат не верил, хотя следствие и прокурор настаивали именно на нем, ссылаясь на показания товарища Виктора.
Из показаний Сапрановича: «Раскин говорил, что у него родители жадные, денег не дают, машина есть, а кататься не дают. Отец болеет, хоть бы подох, мать слепая, все продаст, когда отец умрет, и ему ничего не достанется».
И вот что говорил Ария на процессе:
«В обвинительном заключении сухим канцелярским слогом написано: «Преступление совершено из корыстных побуждений». Я думаю, что это слишком примитивно.
Даже если бы мы имели дело с отпетым негодяем, которого прирожденная жестокость или преступная среда, отрицание всех нравственных начал превратили в одинокого волка, рыщущего среди людей в поисках поживы, то и для него убийство из корысти своих родителей было бы из ряда вон выходящим злодейством.
А здесь ничего похожего на волка — здесь просто мальчишка, только что перешагнувший порог детства и ничем не выделявшийся из ряда своих пытливых и добрых сверстников…
Нас поражает убийство родителей, так как здесь чудится нам измена самой природе, естеству человека. Но ведь он человек. И значит, к моменту убийства уже не видел в родителях ни матери, ни отца, и были они уже в его глазах не просто чужими, а злейшими врагами.
Как могли они стать врагами, эти самые близкие друг другу люди? Давайте вспомним, как развивались отношения. Раскины любили своего сына. Но можно по-разному любить детей. Можно разумно, меняя отношение к ребенку, заботу о нем с переменой возраста. Тогда родители постепенно становятся друзьями, советчиками подрастающего человека. Можно неразумно, цепляясь за свою власть над ребенком и тогда, когда он давно уже не ребенок и когда власть эта становится нестерпимым ярмом…»
Ария рисует облик матери Раскина как женщины грубой и властной, не щадившей самолюбия сына. А еще он описывает влюбленность Виктора в Тамару:
«Юность — прекрасная горная страна чувств. Только в этой стране возможны такие ошеломляюще высокие, поражающие нас страхом и восхищением вершины, как подвиг матроса. Но именно там возможны и такие бездонные черные провалы, как это преступление».
Самое поразительное, Ария смог сделать отсылки как к войне, так и к репрессиям, которые, по его мнению, могли поселить в сознании человека мысль о принципиальной допустимости убийства как средства достижения цели.
«Мы живем на тесной планете, которая все больше начинает походить на коммунальную квартиру. И на этой планете родилась среди людей нечеловеческая, звериная идеология фашизма. Она обесценивала человеческую жизнь, она учила: не труд, не творчество, а убийство и насилие является единственным полноценным способом устранения препятствий на пути к счастью.
Фашизма нет. А его идеология? Ее ведь не уничтожить силой оружия, ее семена остались, и западные ветры разносят их. А мы живем на тесной планете.
Не все хорошо было и у нас дома. Уже на веку нынешнего поколения мы узнали, что есть такой термин «культ личности» и что скрывается за этими скромными на вид словами. Мы узнали, что смерть обращалась против своих же, самых близких и ни в чем не виновных людей из соображений мнимой целесообразности.
В абсолютном своем большинстве наш народ правильно отнесся к этому социальному явлению — как к уродливому вывиху, который нужно было и можно исцелить. Но у кого-то эта информация могла породить неверие, а кое у кого и веру — веру в зло, в его действенность, в его принципиальную допустимость для достижения цели.
И вот, когда нужно взвешивать, почему этот 18-летний юнец не отшатнулся от мысли «ах, если бы они умерли», почему эта мысль укрепилась в нем и повела к преступлению, спишите с его счета львиную долю причин и запишите ее на счет общества».
Разве не гениально? Все, кто слышал эту речь, были изумлены. Как рассказывают, в зале суда стояла тишина, в которой звучал тихий голос Арии. Последние слова были такими:
«Раскин сам не знает, что лучше для него теперь: жить или умереть. Так сказал он врачам-психиатрам, так сказал он и суду. Не знаю этого и я, так как страшна будет его жизнь, если будет ему дарована…
Мы любим своих детей, потому что они наше продолжение, наше бессмертие, умирая, мы продолжаем жить в них. Супруги Раскины убиты, но они продолжают жить в своем сыне. Казнить его — значит пресечь все, что еще осталось от них на свете. И потому я думаю, что если бы они могли вымолвить здесь хоть слово, это было бы слово мольбы о сохранении жизни подсудимому Раскину. Потому что это единственный сын их. Прислушайтесь к этой безмолвной мольбе».
— В этом случае, к огромному сожалению, Семен Львович не смог убедить суд, — говорит президент Федеральной палаты адвокатов Светлана Володина. — Раскину вынесли смертный приговор.
Но речь сейчас о том, как он пытался это сделать, что и как он сказал суду. Особый дар юриста – быть услышанным. Суд, к сожалению, часто почти дословно знает, что скажет ему адвокат. А как же? Все доказательства защиты представлены. И суду обычно неинтересно.
Но вдруг судья начинает вслушиваться в каждое слово защиты, задумываться о своем решении. Это дар так мыслить и так говорить.
Семен Львович говорил негромко, казалось, что даже не эмоционально, у него не было театральных пауз, но в него вслушивались. Речь по делу Раскина, бесспорно, образец высочайшего профессионализма и стиля. Речь, которая заставляет задуматься над многим, над движением души молодого Раскина, а главное — над тем, что любовь, любовь материнская может быть губительной.
И это урок всем нам, имеющим детей и внуков. Нужно уметь любить детей! А нам, адвокатам, нужно учиться убеждать суд, так как от этого зависят судьбы наших подзащитных, людей как совсем не виновных, так и совсем виноватых. Они должны быть защищены.
Виктора Раскина и его товарища казнили через год после приговора, в 1967 году. Все их ходатайства о помиловании были отклонены. Но вспомнили мы бы об этом деле, если бы не речь «путеводной звезды адвокатуры» Арии? Думаю, что нет.
