— Спасибо огромное! Я не только друг «МК», но и подписчик, что в наше время немаловажно! Так что каждый день газету получаю и читаю.
— С каким настроением встречаете юбилей?
— Дню рождения радуешься, когда тебе 18 лет, а когда 80 — относишься совершенно спокойно. Поэтому настроение самое обычное.
— Что, и не отмечаете?
— Только с семьей, в очень теплой и душевной обстановке, все по-домашнему сердечно.
— А в целом какой настрой?
— Очень позитивный и энергичный. Скучать не приходится, много дел и личных, и общественных, в «Боевом братстве». Каждый день приезжаю в офис, изучаю почту и документы, получаю доклады, даю поручения. Словом, жизнь кипит!
— Вы человек легендарный, с судьбой, которой хватило бы на десяток человек. Каков ваш главный жизненный принцип?
— Быть верным Отечеству, семье, друзьям и делу, которому служишь.
— Борис Всеволодович, у нас есть несколько фотографий из вашего архива. Давайте с их и вашей помощью — рассказом от первого лица — вспомним о некоторых моментах вашей жизни.
— Давайте попробуем.
* * *
— В Саратове мы жили в двухэтажном доме на берегу Волги. В одной комнате средних размеров и двух крохотных умещались дедушка с бабушкой, наша мама и мы, трое братьев. Ни ванной, ни туалета, естественно, не было — все «удобства» находились на улице. Сами кололи дрова, топили печь и носили воду. Обходились маленьким умывальником, подвешенным на кухне. Там же — два небольших стола, на одном стоял примус, а на другом — посуда. Потом у нас появилась газовая плита — счастье по тем временам необыкновенное.
Мы, как и все мальчишки, вели бурную дворовую жизнь. Правда, у меня она проходила под недремлющим оком среднего брата, который не отпускал меня от себя ни на шаг.
Сергей, несмотря на то, что старше меня всего на три года, был самостоятельным и серьезным человеком, он нес за меня вполне взрослую ответственность. Около двух лет я ходил в детский сад, и он ежедневно водил меня туда. Мало кто может похвастаться таким замечательным братом.
В школе я проучился четыре года, пока не поступил в Суворовское училище. Видя, как занимается старший брат, а бабушка проверяет у него уроки, накануне своего первого учебного года я подальше спрятал новенький портфель, чтобы никто его не нашел. Но портфель все-таки в самый последний момент обнаружили…
Кстати, на следующий год я впервые попал в центральную прессу. На открытие новой школы в Саратов приехал писатель Лев Кассиль, работавший тогда в «Огоньке». Нужно было сделать снимок. Фоторепортер завел меня в класс, и наша учительница Елена Васильевна сказала: «Изобразите с Тамарой, что вы не хотите сидеть друг с другом». Я отвернулся от девочки, она — от меня. Так в журнале рядом с большой статьей и появилась фотография с подписью: «Во втором «Б» классе происшествие. Боря Громов, оказавшись за одной партой с Тамарой Гараниной, заявляет: «Не буду я сидеть с девчонкой»…
* * *
Мама, Марина Дмитриевна, человек для меня святой. Счастья на ее долю выпало мало. Рано потеряла мужа — отец погиб на фронте в год моего рождения, в 1943-м. Мама выполняла очень трудную работу — была председателем Саратовского исполкома. Кроме нее и дедушки, который в то время, как и все, зарабатывал копейки, а потом вышел на пенсию, обеспечивать семью было некому.
Для мамы главным в жизни были дети и работа. Сколько я маму помню, она работала всегда, часто и в воскресенье. В детстве я даже испытывал чувство ревности, мне казалось, что она больше внимания уделяет чужим людям.
Окончание ее жизни было ужасным. По навету была арестована и отправлена в лагеря. Там и умерла.
Как мало времени отпустила ей природа для того, чтобы насладиться жизнью, счастьем, детьми. Мамин образ живет во мне как воплощение русской женской красоты и нежной души…
* * *
Если бы не дед, мы с Сергеем выросли бы другими. Он учил нас правилам хорошего тона, уважению к старшим, к женщинам — бабушке и маме.
Если мы шли в кино, то по возвращении дед обязательно заставлял нас пересказывать фильм. Позже я понял, что это было не стариковским чудачеством — таким образом он тренировал нашу память и прививал навыки разговорной речи.
Бабушка, случалось, упрекала деда в том, что он курит в присутствии детей, да еще так много, но это было бесполезно. Да и мы привыкли уже. Причем упрекала она его всегда только на французском языке. Наверное, чтобы мы не поняли. Оба они, и бабушка, и дедушка, знали французский вполне прилично, так что могли свободно разговаривать. Во времена их молодости такое было распространено среди образованных людей.
Беспокойство бабушки оказалось не напрасным. Первый раз я затянулся табачным дымом в девять лет. В комнате никого не было, а папироса дымилась, и я решился попробовать. Подавившись дымом, закашлялся, во рту появился резкий и неприятный привкус, закружилась голова.
Дед был заядлым преферансистом, других карточных игр просто не признавал. Он был поочередно членом двух «команд». В первой играл два-три, максимум четыре дня. Заканчивалось все тем, что игроки разругивались вусмерть, и дед переходил на какое-то время в другую команду. Со временем обиды забывались, он возвращался в первую. Далее все шло по привычному кругу.
Умение играть в преферанс я перенял у деда, хотя и не сумел довести свое мастерство до такого совершенства, как он…
* * *
Моя военная жизнь началась в двенадцатилетнем возрасте. В 1955 году я поступил в Саратовское суворовское военное училище. Это же училище в 1953 году окончил и Алексей, мой старший брат.
В Суворовском я получил хорошее образование. У нас работали опытнейшие преподаватели, которые стремились не только дать знания по своим предметам, но и воспитать нас настоящими офицерами.
Помимо школьной программы в расписание вводились уроки бальных танцев, музыки, истории искусств. Но больше всего было, естественно, военных дисциплин — строевой подготовки, стрельбы, занятий спортом.
Один день в неделю все в училище говорили только на английском языке. От подъема до отбоя. Это правило касалось всех — от начальника училища до суворовца-первогодка. Разумеется, нередко возникали анекдотичные ситуации. Ведь даже не каждый преподаватель свободно владел языком, и потому некоторые из них, в основном пожилые люди, пользовались разговорниками. На первых порах и мы объяснялись по-английски с горем пополам, но чувство юмора нас выручало.
Я семь лет в Суворовском проучился. Это годы, когда складывается характер и начинает формироваться мировоззрение человека. Эти семь лет во многом определили направление и интересы моей жизни. Поэтому для меня Суворов — это не просто кумир юности или просто интересующая меня личность, это во многом тот идеал, по которому я стремился строить свою жизнь. Он определил мое поведение во многих жизненных ситуациях.
* * *
Военное училище. Все как положено. И учеба, и спорт, но главное, что запомнилось и повлияло на всю дальнейшую жизнь, — учились мы в Петергофе. Не каждому так везет. Я думаю, что Петергоф — один из самых красивых дворцовых ансамблей на земле.
На третьем курсе мы сдавали общую физику. Страшный для меня экзамен. Держал я его семь раз!
На спор объявил своим друзьям, что выучу по общей физике только один билет и буду ходить на экзамен до тех пор, пока его не вытащу…
И вот я пришел на экзамен в седьмой раз!
Пожилая женщина, преподаватель, как всякий специалист, терпеть не могла людей, которые не скрывали антипатии к преподаваемой ею дисциплине. К тому же я сбивал ей график отпуска. Так что переносила она мое присутствие с большим трудом.
Она достала несколько билетов из пачки и положила передо мной. Беру, переворачиваю и вижу… мой!
— Идите, готовьтесь, — говорит она ворчливо. — А если снова откажетесь отвечать, ищите другого преподавателя, я у вас больше принимать не стану.
— Буду отвечать без подготовки.
— Как это, без подготовки?! — она ушам своим не могла поверить.
Я быстро все продекламировал. Как стихи. Признаться, толком и не понимал, что говорю. Заучил. Вызубрил.
Она долго смотрела на меня. Видимо, размышляла — может, я над ней раньше просто издевался?! А не задать ли этому шутнику дополнительный вопросик? Я изо всех сил мысленно убеждал ее, что этого делать не нужно.
— Вот что, молодой человек, — решила она наконец. — Поставлю-ка я вам «тройку»…
Я робко, но и нахально, если разобраться, напомнил, что оценка идет в диплом.
— В таком случае задам вам еще один…
— Согласен на «тройку», — отчеканил я, протягивая зачетку.
Вот это и есть единственная «тройка» в моем дипломе, все остальное вполне прилично.
* * *
Из Петергофа я попал в Прибалтийский округ, в Калининград, бывший Кенигсберг.
Приехало нас в дивизию из училища человек пятнадцать. Распределили по полкам. Очень, конечно, волновался. Это ведь и есть начало настоящей службы. Что за люди? Как встретят?
Захожу в канцелярию. Все помещение в дыму, настоящее Бородино, бардак неописуемый! Противогазы, каски, стулья, наглядные пособия для политзанятий — все в куче. И тут я — свежеиспеченный лейтенант в парадной форме.
Во главе стола командир роты — капитан, такой матерый мужик, прокуренный. По обе стороны два взводных, два старших лейтенанта.
В своей парадной форме в этой обстановке чувствовал себя неуютно. Доложил. Капитан отмахнулся: «Садись!».
— Ну, лейтенант, готов командовать взводом? — спрашивает меня капитан.
— Так точно, готов.
— Ладно, поглядим. Знакомься со своими коллегами! — И представляет мне взводных: — Вот Шаровер, а это Боховер. Шаровер — командир первого, Боховер — третьего взвода. А это, — показывает на меня, — теперь у нас командир второго взвода.
Вроде бы все идет как надо.
Тут мои коллеги хором говорят:
— Встань, салага!
Я вскочил.
— Ты знаешь, как в армии представляются старшим молодые офицеры?
— Понятия не имею! — отвечаю, хотя, конечно, уже все сообразил.
Ну, они тут же стали меня учить — то есть подробно объяснили, куда идти и что там купить… Это происходило днем, во второй, правда, половине. Ну а вечером, на этом же столе, растолкав в стороны карты, каски и агитплакаты, расставили мои покупки, и я, как положено, представился «старикам». Все получилось здóрово, хотя я, признаться, и в молодости таких приемов не любил. Но тут все вышло очень душевно, и они приняли меня в свои ряды. На этом первый армейский рабочий день счастливо подошел к концу.
Ротный сказал, чтобы завтра я явился в рабочем виде. Утром я пришел, конечно, уже не в парадной форме и с легкой головной болью. Был представлен своему взводу. Началась моя служба.
Такой встречи не забудешь! Суровый капитан, который казался мне настоящим стариком, хотя ему было немного за тридцать, и два бравых еврея — два замечательных мужика, которые стали моими друзьями.
* * *
У меня во взводе служил «пожилой» грузин Георгадзе. Ему исполнилось уже лет 26–27. Это был очень авторитетный товарищ во взводе, настоящий «дед». Был он уже женат, имел нескольких детей. Из-за них-то, видно, и получал отсрочки, но потом его в армию все же забрали. Георгадзе ко мне очень хорошо относился и взял надо мной негласное шефство. Попробовал бы кто-нибудь не послушаться!
Когда он демобилизовался, мы обнялись на прощание, и он очень просил меня обязательно приехать к нему в гости.
Прошел месяц или два. Мне позвонили с почты и сообщили, что на мое имя пришла посылка.
Я никаких посылок не ждал. Мои родные в Саратове жили в то время очень трудно, какие уж там посылки, а больше неоткуда и ждать. Почта на территории соседнего полка одна на всю дивизию, чтобы туда попасть, нужно еще выкроить время.
Примерно неделю я никак не мог собраться. Наконец мне командир батальона говорит: поезжай и забери. Уже ему пожаловались.
Отправился на почту. Захожу в помещение, а там запах, ну просто голова кружится! И не пойму, чем пахнет. Почтовые работники на меня так и набросились. «Забирай скорее свою вонючую посылку!» Сразу стала понятна причина их настойчивости.
Забрал я этот «душистый» ящик. Принес домой. Открыл. Весь набит орехами. А внутри этой кучи разбитая бутылка с чачей.
Орехи мы постепенно пощелкали, хотя есть их приходилось только вечером, перед сном, чтобы за ночь этот запах чачи выветрился.
Я, конечно, Георгадзе позвонил, поблагодарил его. Он сразу спросил, понравилась ли чача, я уж не стал его расстраивать, сказал, что очень хорошая. Он тут же с гордостью заметил, что именно для меня ее делал, и обрадовал, что пришлет еще. С трудом уговорил его чачу не присылать.
Вот так примерно шла моя служба в Прибалтике. Оттуда я поступил в академию Фрунзе. Это уже новый этап моей жизни.
* * *
По военному искусству часто выступали бывшие фронтовики. Выступал Соколов Сергей Леонидович. Неторопливая речь такая, степенная, большие знания.
Конечно, разные бывают выступления. Читал лекцию начальник политотдела академии Генштаба. Запомнился прежде всего его маленький рост, приходилось на трибуну ставить специальную подставочку, иначе слушателям была бы видна только генеральская макушка.
Лекция была вполне характерная, и половина слушателей уже крепко спала, когда он начинал главную часть своего повествования о том, как настоящий политработник должен поднимать солдат в атаку.
В этот момент он громовым голосом выкрикивал: «За Родину! За Сталина! Вперед!»
Тут, когда сладко спящие слушатели подскакивали с ужасом на лицах, генерал добавлял: «Я был единственным, кто шел в полный рост!» Народ смеялся до слез, представляя крохотного генерала, идущего в атаку «в полный рост».
* * *
После того как получил назначение на должность начальника штаба полка, дела мои стали набирать темп. Досрочно — майор. Потом командир полка. Досрочно — подполковник. Начальник штаба дивизии. Досрочно — полковник. Все шло замечательно. Меня должны были аттестовать на дивизию…
Тут приезжает к нам комиссия из Главного управления кадров. Помню, меня пригласили на собеседование первым. Даже фамилию инспектора не забыл (такое не забывается) — Карасев.
Он задал мне первый вопрос:
— Ну, как вы, Борис Всеволодович (не товарищ полковник, а по имени-отчеству, подчеркнуто так душевно), замечательную трилогию генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, конечно, внимательно изучили?
Что тут отвечать?
— Вообще-то да, — говорю. — Прочитал…
Сам уже прикидываю, что это он — решил поиздеваться надо мной, как многие кадровики любят, или сознательно топит. Я-то книги эти ни разу не открывал и даже названия знал весьма приблизительно: «Малая земля», «Возрождение», «Целина», кажется, была еще какая-то повесть… Причем вовсе не из принципа не читал, просто времени не нашлось.
— И конспект у вас, конечно, есть?
Киваю и думаю: если издевается, то этим удовлетворится, если нет…
— Очень хорошо. Завтра мне покажете.
Все, думаю, за одну ночь конспект трех книг не сделаешь. Нужно срочно найти чудака, который их действительно законспектировал. Какого-нибудь крепкого политработника. Взять у него, прочитать и завтра показать.
Ну, думаю, дядя, «спокойную» ты мне ночку обеспечил!
Это был уже удар ниже пояса!!!
Беда не приходит одна. Через неделю после отъезда комиссии выясняется, что на одном из складов дивизии пропали тысяча двести ампул промедола. Это обезболивающее лекарство, наркотик.
Серьезнейшее происшествие. За такие дела отвечал КГБ. Начали разбираться. Дело затянулось. Ну а так как отчитываться было необходимо, все взвалили на меня, и в течение полугода я находился между небом и землей. Никто в то время не дал бы за меня и ломаного гроша.
В конце концов следователям удалось через местных наркоманов, покупавших ампулы, выйти на прапорщика, который имел доступ к лекарствам. Выяснилось, что он в течение полугода этим промедолом торговал.
Только после этого меня оставили в покое. Правда, никто извиниться не подумал.
* * *
Есть такая провинция Фаррах на западе Афганистана, на границе с Ираном. Мы проводили в горном массиве операцию по очистке местности от банд моджахедов, блокирующих дороги в этом районе.
В горы мы сразу входить не стали. Имевшийся опыт подсказывал, что поспешные действия всегда оборачиваются большими неприятностями. Война в горах и ущельях — главный конек афганцев. За две тысячи лет они доказали это множеству завоевателей, начиная с Александра Македонского и Чингисхана и кончая девяностотысячным английским экспедиционным корпусом, почти поголовно истребленным в здешних ущельях.
Подойдя к горам, мы остановились на равнине и начали изучать обстановку.
Получилось так, что я поставил штаб дивизии на равнине, несколько в стороне от расположения войск. Место выбрал с учетом хорошего обзора. Отсюда очень удобно было управлять войсками. О том, что место это открытое и ничем не защищенное, я тогда не подумал, хотя воевал уже второй год.
Опыт, конечно, дело наживное, но на войне он оплачивается очень дорого. В этом мне пришлось убедиться.
На второй или третий день это случилось. Где-то ближе к вечеру, когда напряжение спадает, боевые действия затихают, я сидел с биноклем на своем командном пункте. Ну, командный пункт — понятие условное. Три или четыре бронетранспортера, два из них — радийные машины. Окопы вырыты. Две кунги и машина обычная с домиком, в котором можно жить и работать. Жара сумасшедшая. Прямо на земле стоят столы переносные, табуретки. Связь, телефон, ну, что должно быть обычно. Все это чуть заглублено. Вокруг насыпан бруствер. Это мы всегда делали, потому что вполне возможны обстрелы.
Я смотрю на горный массив, прикидываю, как нам лучше туда входить, и в этом жарком мареве мне кажется, что я вижу какие-то фигуры. Спрашиваю артиллерийского наблюдателя: «Смотри, что это там, почему доклада нет?!» Прекрасно, конечно, понимаю, что это «духи». Чалмы, шаровары — спутать невозможно… Просто поверить не могу глазам своим. С какой стати — под вечер, да еще так близко… Там же перед горной грядой, откуда эти-то пришли, войска наши стоят. Как они «духов» пропустили?!
Точно, «духи»! Идут не куда-то, а именно к нам. Смотрю налево, направо, то же самое. Назад… И оттуда прут. Ну, это уж совсем непонятно. Как такое могло получиться?! А ведь они не случайно шли к нам, понимали, что это командный пункт. Догадаться, конечно, нетрудно — машины радийные стоят, антенны развернуты.
Афганцы вовсе не тупые и дикие, как у нас часто любят представлять. Они сообразительные, предприимчивые, решительные солдаты, очень хорошо умеют воевать.
Командный пункт находился, как я сказал, немного в стороне от войск. После этого никакой обзор уже не мог соблазнить меня на такое расположение КП. Я всегда размещал его в окружении войск, чтобы невозможно было прямо на КП выйти. К тому же все мы уже хорошо знали, что бывает с теми, кого «духи» захватывают в плен. Лучше уж погибнуть.
Вот так: век живи, век учись.
Все получилось настолько внезапно, что поначалу трудно было сообразить, как из этого кошмарного положения выбираться. Под рукой практически никого. Ну хоть бы взвод какой-нибудь. Только штабные офицеры, водители и связисты. У меня даже автомата, как назло, не было, только пистолет. Ни каски, ничего.
«Духи» стали сходиться, начался сумасшедший обстрел, пули кругом засвистели.
Плохо было и то, что авиация только-только ушла. Я ее сам отпустил. Вечер ведь. А так у нас всегда сидела пара вертолетов в готовности.
Как могли организовали круговую оборону. Вот тут я в новом, неожиданном свете многих людей увидел. Кто-то начал со страху палить куда попало, кто-то молился. Особенно поразил меня один парень с Украины. Рыжий такой, здоровенный, очень боевого и бравого вида. И вот я увидел, как человек мгновенно впадает в панику и становится неуправляемым. Он начал орать. Просто дико орать, мол, надо что-то делать, нас сейчас всех перебьют! Пришлось этому рыжему ну буквально по башке дать, чтобы он утих и других не будоражил.
Сказал артиллеристу, чтобы вызвал огонь на себя. То есть не полностью на себя, у пушкарей, конечно, были координаты командного пункта. Попроси, говорю связисту, чтобы обработали площади с недолетом и перелетом метров в триста — «на шаг», так у артиллеристов это называется.
Тогда мы зависели только от того, как пушкари сработают. Они сделали все ювелирно. Это нас спасло.
Ощущение от всего этого было очень сильное. Запомнилось на всю жизнь. Больше мы таких ошибок не совершали.
* * *
2 февраля 2000 года состоялась моя первая инаугурация в должности губернатора Московской области. Там я произнес присягу губернатора, получил массу приветствий и поздравлений. Не получил одного — удостоверения губернатора. Его чуть позже привез прямо мне в кабинет на Старой площади Владимир Владимирович Путин, который тогда шел кандидатом на свой первый президентский срок. Если честно, мы тогда даже не знали, как принять такого высокого гостя, не было еще своей службы протокола и других сопутствующих моментов. Но все прошло хорошо. Владимир Владимирович меня поздравил, пожелал успехов. Когда из кабинета вышла пресса, поговорили просто по-человечески. Я, конечно, тоже пожелал ему успеха на выборах.
* * *
Природа после аномальных летних пожаров в 2010 году преподнесла Подмосковью новое испытание — ледяные дожди. Раньше не особо и слышали про такое явление. А тут случилось. Температура воздуха в конце декабря начала странно прыгать, с минуса на плюс и наоборот. То дождь, то мороз. Все покрылось ледяной коркой. Деревья не выдерживали, падали, обрывая провода электричества. Да и сами линии обрывались под тяжестью льда. Сотни населенных пунктов остались без электричества.
Конечно, я тут же создал оперативный штаб, мы начали собирать и анализировать информацию. Круглосуточно работали сотни единиц техники, тысячи специалистов. Торопились еще и потому, что приближался Новый год, помимо собственно жителей Подмосковья в область по традиции должны были приехать еще и сотни тысяч москвичей. Работали сутками. Но в ряде населенных пунктов электричества все еще не было. Доложил обстановку Владимиру Владимировичу Путину. Он все понял и сказал: «Надо в такой ситуации быть с людьми. Поезжайте, объясните, успокойте». Я поехал в новогоднюю ночь в Рузский район, там несколько деревень без света сидели. Заезжаю в одну из них, останавливаюсь у дома, где, вижу, люди точно есть: дым из трубы, сквозь стекла свечи горящие просматриваются. На часы смотрю, Новый год через несколько минут уже. Постучались. Хозяева открывают дверь, а вместе с ней и рты: не ожидали такого гостя. Но не растерялись, спасибо им, давайте, говорят, Борис Всеволодович, к нам, вместе Новый год и встретим. Я им про электричество, а они отвечают: «Да и ладно, все понимаем. Смотрите, у нас все нормально, печь натопили, свечи есть, давайте уже за стол». А тут уже и Новый год. Бокалы подняли, пожелали друг другу всего самого доброго. Не знаю, как они меня, а я эту семью под Новый год теперь всегда вспоминаю с искренней теплотой. Так вот за ночь несколько деревень проехал, поздравил людей. Домой вернулся под утро, семья, конечно, ждала. Поздравили друг друга. А электросети по всей области дня через два уже полностью восстановили.
* * *
Когда я был совсем маленьким, Бог, о котором рассказывала бабушка, казался мне похожим на дедушку, вернее, на старшего брата дедушки, потому что на иконе Он выглядел явно старше и кроме усов носил еще бороду. Надо сказать, что оба дедушки мне очень нравились. Так что мое детское отношение к Богу тоже понятно.
В это мое представление о семье чуть позже определенные поправки внес Лев Николаевич Толстой своим великим романом «Война и мир». И хотя я с наибольшим увлечением читал главы, посвященные войне, многие сцены семейной жизни, особенно в чудесном доме Ростовых, глубоко запали в душу.
За время дальнейшей жизни дом и семья стали для меня главным оплотом и надежным тылом, укреплением которого я занимался как только мог и умел.
Мне кажется, что наш дом сейчас напоминает саратовскую семью моего далекого детства. И если дедушка с бабушкой могут откуда-то… оттуда… видеть (бабушка-то мне прямо говорила, что будет всегда присматривать за мной), то думаю, что они должны быть довольны.
