Николай Добронравов был народным поэтом, и именно поэтому в Зал Чайковского, где проходило прощание, уже с полудня текли и текли люди. Старые и очень молодые, дорого и совсем простенько одетые, бодрые и опирающиеся на костыли, кто с охапками роз, кто с несколькими гвоздичками, перетянутыми черной ленточкой. Они заполняли зал, где в глубине сцены в окружении почетного караула стоял гроб.
Рассмотреть в нем Николая Добронравова, не дожившего до своего 95-летнего юбилея каких-то два месяца, было практически невозможно. Да и не надо. Его портрет с таким узнаваемым лицом, с сияющими глазами и как будто видящим тебя насквозь пронизывающим взглядом приковывал к себе все внимание присутствующих. Добронравав был здесь, в этом портрете, а еще в фотографиях, транслирующихся на больших экранах. Вот он молодой, вот на великих стройках страны, которые помнят сегодня по его песням, с друзьями, с Кобзоном.
И, конечно, с ней — с Александрой Николаевной Пахмутовой, своей Аленькой, всегда сияющей на этих фото: ведь вокруг все, что ей так дорого: люди, публика, сцена, артисты, герои ее песен, а рядом он — ее половина, ее трепетный по отношению к ней муж и неизменный соавтор, тот самый человек, с которым они, по выражению Николая Николаевича, смотрели в одном направлении. А когда бросали взгляд друг на друга то там появлялась она — «своя нежность». «Опустела без тебя земля... Как мне несколько часов прожить...» — звучит в зале, и дрожь неожиданно бежит по позвонкам. Строчки становятся слишком, до физической боли адресными... Зал заполняется и заполняется людьми, на сцене рядом с гробом сидят самые близкие люди... Но нет среди них Александры Николаевны Пахмутовой… «Только пусто на земле одной без тебя...»
Голос из динамиков что-то там разьясняет: «В связи с внезапным ухудшением ковидной ситуации в Москве... доступ к вдове Добронравова ограничен... просьба отнестись с пониманием...» Но и без пояснений понятно, что силы Александры Николаевны небесконечны. Она, конечно, здесь, потому что ты просто это чувствуешь, но ей надо собраться, чтобы выйти вот на эту сцену, куда идти ей впервые в жизни смертельно больно. И на этой сцене нет ее рояля — рояля, с которым она — а я наблюдала это воочию много раз, бывая дома у легендарной пары, — привыкла перебрасываться эмоциями: подошла, наиграла что-то и как будто обменялась энергией. И уже снова ее настрой женщины творящей — и в этом своем творчестве счастливой и летящей высоко над землей.
А сегодня ее выводят на сцену под руки. И она садится у гроба, но не плачет и не дрожит, а просто непрерывно смотрит на своего Коленьку — как она его всегда называла по жизни. Просто смотрит: с трепетностью, неотрывно, как будто хочет этим взглядом удержать рядом навсегда. И чувствуется, как и тебя саму, и других людей в зале накрывает ее сила. Сила творчества, любви и высокого отрешения от страшной действительности. Александра Николаевна несет свою страшную ношу с раннего утра и до позднего вечера — уже прошло утром закрытое отпевание в Сретенском монастыре, теперь гражданская панихида, потом такая же закрытая от посторонних процедура захоронения. А Александре Николаевне... нет, не надо вспоминать, сколько ей лет. Потому что дело не в возрасте: просто они всю жизнь жили как одно целое, они были образцом тех семейных отношений, которые завещаны человеку самим Господом Богом, когда люди вместе и в горе, и в радости до тех пор, пока смерть не разлучит их. Теперь в горе она осталась одна. И сколько ни встают перед ней на колени родные и друзья, говоря слова сочувствия, быть рядом — это не быть одним целым. «И придумать не могла земля, как прожить ей без него...»
Николай Добронравов народный поэт, а Александра Пахмутова — народный композитор. Они сами выбрали эту стезю. Добровольно отказавшись от возможности стать «новыми русскими», оставшись «старыми советскими», со всеми неизменными ценностями их военного детства, комсомольской юности и творческой зрелости. Отсюда и полные горечи и удивительной кристальной честности строчки стихов «Горькая моя Родина», «Вот пришло письмо издалека» («Остаюсь с обманутым народом»), «Ты теряешь, родная, последние силы» и многие другие. Они действительно всю жизнь были со своим народом: в молодости там, где вершилось великая история Страны Советов, где был Гагарин и грандиозные стройки века, в 90-е там, где была разруха и безденежье, переживая забвение. Но выстояли, не изменив своему жесточайшему нравственному кодексу ни на йоту.
Они не перед кем ни опустили головы, всех людей, властных ли, сверхбогатых ли, делили на тех, кто подходил им по высоко выставленной планке нравственности и не подходил. «Поближе к тем, подальше от этих», — эта фраза была у Николая Николаевича любимая, это был их общий жизненный девиз. Они беззаветно любили свое Отечество, великих героев своих великих песен, своих артистов, друзей и самозабвенно любили друг друга.
И поэтому Николая Николаевича тот самый народ, с которым они с Александрой Николаевной остались, отказавшись от богатства, пиара, должностей, наград, элитных знакомых, заграничных поездок и от всего прочего, что сегодня характеризует «успешного человека», провожал аплодисментами. Как провожают народных любимцев. Потому что народный — тот, кто плоть от плоти и дух от духа. А такого восприятия у народа не купить и народу не впарить. Для этого надо быть частью этого самого народа, прожить с ним жизнь и умереть, в глазах людей ничем не запятнанным. Как удалось Николаю Николаевичу Добронравову. «И он летит, и ему дарят звезды...»
А последние слова хочется написать те, которыми и закончилась траурная церемония прощания. Их сказал доктор Рошаль: «Аленька, береги себя… Ты всем нам очень нужна»...
