— Мы год прожили в пункте временного размещения в Нижних Серьгах, в 98 километрах от Екатеринбурга, — говорит Наталья Костюкова. — Помню, 6 мая меня выписали из больницы, а 10 мая у нас в ПВРе внезапно вывесили объявление, что в клубе будет собрание, придет мэр города, представитель МЧС. Когда мы собрались, нам объявили, что до 25 мая нам нужно покинуть территорию санатория, наш пункт временного размещения расформировывают. Люди были в растерянности. Кто-то плакал. Были те, кто закрылся в комнате и кричал, что они никуда не поедут, зачем с ними так поступают… Тех, кому некуда было ехать, перераспределили в другие пункты временного размещения. Кого-то отправили в Нижний Тагил, кого-то в Полевской. Мы с мужем попали в Екатеринбург. Нас поселили в гостинице в районе «Уралмаша»…
О последних месяцах жизни в Мариуполе Наталья старается не вспоминать. Когда в их подъезде украинские националисты начали оборудовать пулеметные гнезда, пробивать в стенах между квартирами ходы, чтобы можно было перемещаться через весь этаж, Наталья с мужем решили бежать. Выбирались из горящего Мариуполя пешком, шли сквозь дым и гарь по разбитой дороге, при обстрелах прятались в воронки.
Потом был эвакуационный лагерь, гуманитарный автобус до Джанкоя. Там на железнодорожных путях стоял поезд, который шел в Екатеринбург. Так они оказались на Урале.
Муж Натальи, Александр, 8 месяцев пролежал в больнице. Когда ему сделали рентген, обнаружили на легких пятно. Заподозрили туберкулез, но диагноз не подтвердился. Позже удалось установить, что у Александра химический ожог легких. Когда на «Азовстали» взорвали цистерну с аммиаком, он, видимо, вдохнул ядовитые испарения. Раны на легких постепенно зарубцевались. В феврале его выписали из больницы.
— Когда попали в пункт временного размещения в Екатеринбурге, Саше очень быстро, за три недели, удалось найти работу. Он дальнобойщик, 25 лет отпахал за рулем. Устроился на «Уралмаше» водителем на бетономешалку. Добрые люди дали взаймы небольшую сумму, Саша смог пройти медкомиссию. Также оставили деньги ему на проезд, до работы ему нужно было добираться полтора часа. Сейчас иной раз, когда выпадает много заказов, он работает по 12–16 часов в день.
В гостинице беженцев кормят. Саше согласились давать с собой на работу сухой паек.
— Выдают «Доширак» или сухое картофельное пюре. Четыре куска хлеба, вареное яйцо, пакетики чая, сахар. Муж часто выезжает за город, возит бетон на стройку в Верхнюю Пышму. Пока идет разгрузка, мог бы перекусить, у него есть минут 30. Но для лапши быстрого приготовления нужен кипяток. Муж мог бы брать с собой термос, но денег на него у нас пока нет. Саша отработал только две недели.
Саму Наталью на работу никуда не берут.
— Как только начинаю проходить медкомиссию, они видят диагнозы — инсулинозависимый диабет, бронхиальная астма, невралгия, аритмия — и сразу ставят на мне крест. Под любым предлогом отказывают.
Наталья говорит, что их гостиница находится на отшибе, рядом с лесом. Ей очень интересна история Екатеринбурга, очень хотелось бы побывать в музее «Малахитовая шкатулка», в музее Бажова, в областном краеведческом музее. Но до центра надо добираться с тремя пересадками.
— Билет на автобус стоит 35 рублей. Мне, чтобы съездить туда и обратно, нужно 200 рублей. Для меня это критично. Доходов у меня нет. Инвалидность мне до сих пор так и не оформили, все затягивается. (На Украине у Натальи была вторая группа инвалидности, но документы не сохранились, сгорели.)
Наталье, как и Александру, нужна обувь.
— На Урале часто идут дожди. Очень хотелось бы иметь какую-то непромокаемую обувку. Например, резиновые полуботиночки. Нам в Джанкое полтора года назад, при эвакуации, выдали всем одинаковые синие резиновые шлепки. Я в них постоянно ходила. А сейчас они у меня порвались. Новые купить пока не можем, они стоят 600 рублей. Ждем сейчас первую Сашину зарплату.
Волонтеры, как говорит Наталья, как-то разом все пропали.
— Созвонились пару месяцев назад с женщиной-волонтером, которая нам раньше помогала с предметами личной гигиены, она искренне удивилась: «Вы разве еще в ПВРе? Мы думали, что вам всем выдали сертификаты на жилье». Очень многие почему-то уверены, что мы купили квартиры и разъехались. А жилищные сертификаты ведь получили только беженцы из Херсонской области. Те, кого эвакуировали после отхода российских войск. Представляете, каково было нам, когда херсонцев вызывали и они потом кричали от радости: «Ой, у меня сертификат на 6 миллионов», «Боже мой, а у меня на 8!». Одна женщина, у которой было шестеро детей, вообще получила сертификат на 10 миллионов рублей. В Нижних Серьгах, где был наш первый пункт временного размещения, она сразу купила в коттеджном поселке трехэтажный дом за 6,5 миллиона, чтобы у каждого ребенка было по комнате. А мы на все это смотрели и только хлопали глазами.
Херсонцы — переселенцы второй волны, как рассказывает Наталья, держались особняком. Им кроме жилищных сертификатов выдали также денежную компенсацию. Это решение было принято на федеральном уровне.
— Они получили по сто тысяч, накупили сразу золота, кто-то начал пить. Донецким и луганским, конечно, было обидно, потому что очень многие из нас остались без жилья. И не получили ничего. Из-за херсонцев к нам изменилось отношение горожан. Мы слышали: «Мы 20–30 лет горбатимся, выплачивая ипотеку, а беженцы сразу по 5–10 миллионов сертификаты получили, понабрали жилья. За что им такие привилегии?» Мы устали объяснять, что у нас-то никаких привилегий нет. В мае прошлого года нам выдали единовременное пособие в 10 тысяч рублей. И все.
Наталья с Александром получили российские паспорта, где им поставили мариупольскую прописку. Оба признаются, что скучают по родному городу. Но возвращаться в Мариуполь им некуда.
— Наш Кировский микрорайон практически весь был разрушен. Он стоял прямо около завода «Азовсталь», где шли интенсивные бои. Там было шестнадцать 9-этажек, две 12-этажки, две 14-этажки. Можно сказать, что этого района больше нет и дома нашего нет. Нам сказали, что, возможно, года через три, в 2026 году, наш микрорайон будет восстановлен. А где мне эти три года жить? Нам предлагают возвращаться и брать ипотеку под 2%. А как расплачиваться? Нам с мужем обоим за пятьдесят, силы уже не те, здоровья нет.
Как говорит Наталья, у многих жителей города с Мариуполем связаны болезненные воспоминания.
— Я поддерживаю связь со многими своими знакомыми, мне присылают видео из Мариуполя, где по улицам идет общественный транспорт, строители штукатурят дома. А у меня перед глазами встают выгоревшие панельки, бьющий из-за трансформаторной будки украинский танк, воронки от снарядов у детской площадки. Я стала бояться громких звуков. И даже общалась по этому поводу с психотерапевтами. У многих, кто сидел при обстрелах в подвалах, появился страх темноты. Я сама до сих пор сплю с зажженным светом. Бывает, просыпаюсь посреди ночи, у меня колотится сердце. Я ловлю себя на мысли, что все время прислушиваюсь. У нас тут рядом с пунктом временного размещения находится аэродром. Как только слышим гул в небе, смотрим вверх. В памяти остался леденящий душу звук летящих мин. Мы своих, мариупольских, среди беженцев видим сразу.
В Мариуполе сейчас, как говорит Наталья, очень много приезжих.
— Приехали строители, которые восстанавливают город. Многие жители Донецка из-за постоянных обстрелов переехали жить в Мариуполь. А часть беженцев пока не решается возвращаться домой, особенно те, у кого проблемы со здоровьем. У нас в гостинице живет 250 человек. Почти все из Донецкой области, но есть и из Луганской области. Есть мамочки с больными детками. У одного ребенка проблемы с позвоночником. Другому, пока они сидели под обстрелами в подвале, придавило ноги плитой. Кто-то ходит до сих пор в корсете. Куда с больными детьми ехать? Мариуполь только начали восстанавливать. Как мне рассказывают, там до сих пор случаются перебои со светом, водой и Интернетом.
Жизнь у многих беженцев, как рассказывает Наталья, только начала налаживаться. Люди нашли работу. В основном тяжелую, низкооплачиваемую, не по специальности. Многим так и говорили: «Вы гэкаете, мы не можем вас допустить до работы с людьми». Пришлось идти на распределительные склады, работать по сменам. Люди только начали «откладывать копейки», чтобы начать самостоятельную жизнь. Но им нужно время. А им сейчас объявили, что до 15 июля они все должны покинуть гостиницу. Вызывают для разговора по одному, убеждают подписать бумагу, что человек сам, добровольно хочет съехать из гостиницы. Большинство отказались подписывать это заявление.
Пункт временного размещения собираются расформировывать. Прошел год, по регламенту ПВР нужно закрыть на санитарную обработку. Чиновники твердят, что ни о каком принудительном выселении речи не идет. Обещают, что без крыши над головой никто не останется. Но беженцы уверены, что расселять будут в пункты временного размещения по всей Свердловской области, где и местным-то работу найти трудно.
— Многие плачут. У людей нет сил опять куда-то ехать, начинать все сначала. И пускаться «в свободное плавание» люди пока не могут себе позволить. Зарплаты у беженцев такие, что, если снять жилье, на жизнь вообще ничего не останется. Цены на аренду здесь «космос». Дети только-только адаптировались, привыкли к школе и одноклассникам. И теперь их собираются сдернуть с места. Конечно, мы благодарны России, нас не кинули на произвол судьбы, дали крышу над головой, помогли с документами. Но в то же время мы понимаем, что у местных властей нет никакого плана, что с нами делать дальше.
На нервной почве у Натальи случился приступ, она попала в больницу. Беженцы решили не молчать. Рассказали о наболевшем журналистам. После поднявшегося шума в прессе выселение беженцев из гостиницы решили приостановить.
— Надолго ли — пока неизвестно, — с горечью говорит Наталья. — Неопределенность сильно давит на психику. Живем с ощущением, что у нас нет будущего.
