Взрыв
В Северодвинске на испытаниях, когда произвели первый взрыв, нас отвезли вглубь, подальше от моря, велели лечь в ямки и накрыться шинелями. И всё. Никакой другой защиты. Сквозь веки закрытыми глазами видел вспышку. Тех, кто не лег в углубление, отбросило взрывной волной. У собак — их выставили на смотровые вышки вместо людей — обгорели бока, повернутые к взрыву. Ну а рыбы дохлой всплыло — не описать. Птиц погибло… Бывало, едем на охоту, наугад стрельнешь вверх — убитая падает. А тут разом извели. Выловленную рыбу проверяли на радиацию и вываливали назад в море. А после стали сжигать на берегу, чтоб остальная не травилась. Нас, матросиков, чудом оставшихся в живых, отправили домой в угольных трюмах. Приехали черные, как негры.
Топор в крови
В заштатном городишке прихожу в райком. Положено прибывшему корреспонденту отметиться в райкоме. Иду как Штирлиц пустынными гестаповскими коридорами. Ни души. Что случилось? Все на фронте или на посевной? И тут из подвала — здоровущий лохматый мужик. Руки в крови и… топор. Я попятился. У меня в мозгу: инструкторы и завотделами зарублены. Теперь мой черед. А он: «Уф, уработался… Мясо из села привезли. Развешиваем в праздничный заказ…». И наклонился, вместо перепачканной руки протягивает для пожатия плечо. Кафкианская картина. Босховские уродцы. Питер-брейгелевские видения.
Икра без хлеба
Делал очерк. Об Икрянском районе, под Астраханью. Директор и парторг, тертые калачи, повели в красный уголок, в ленинский уголок… Жизнь состояла из сплошных уголков: воинской славы в школах, сатиры и юмора — в газетах… Циркулировал анекдот: «Что у Крупской между ног? Уголок Ленина». Потом повезли на остров: «Смотрите, как живут рядовые рыбаки…». Вспороли трех осетров, вывалили в миски икру. Присолили крупными кристаллами. Я хавал. От пуза. До тошноты. Неочищенную. Сырую. С пленками. А хлеба не дали. А без хлеба много икры не съешь.
Ельцин и Чубайс
Первым делом привез в загородный дом кота. Рыжего. Назвал его Чубайс. Потом развел баранов. Купил здоровущего самца-производителя и двух ярочек. Вскоре их стало больше двадцати. Производитель работал как безостановочный поршень. Ну и вид у него: мутный взгляд, величественная осанка, харизма предводителя. Я прозвал его Ельцин. Когда бараны вытоптали и объели окрестные поля, мне намекнули: надо от них избавляться. Начать я решил с Ельцина. Пригласил из деревни резника, он пришел, наточил ножи. Я держал своего любимца за ноги. Приглашенный долго возился, а справившись, закричал: «Все, зарезали Ельцина!»
Я предположить не мог, какой резонанс произведет его возглас. Через час заглянула соседка: «Слышал, коммунисты в Кремле зарезали Ельцина?» Я опешил, не связал новость с ликвидацией барана. Соседка продолжила: «Да-да, по радио передали. Сама слышала вопли…».
Тут я сообразил, в чем дело. И подумал: «Хорошо, Чубайс жив…».
Дефицит в помощь
Дефицит способствовал маскировке неблаговидностей. Моя знакомая раздобывала дефицитные мужские вещи и, когда отрывалась к любовнику, потом дарила их мужу и объясняла свое отсутствие тем, что долго стояла за ними в очереди. Муж был доволен ее заботой. Вдруг жена любовника накрыла парочку, устроила бенц, дошло до рукоприкладства. Дама, прикрывавшая свои грехи стоянием в очередях за дефицитом, вернулась домой с разбитым лицом. И опять объяснила мужу-дураку, что пострадала, потому что вступила в драку, раздобывая подарок для него. Он в очередной раз был умилен, растроган, благодарен…
Дискотека
Ему с самого начала объяснили, как вести себя на открытии этой дискотеки. Надо было представиться приглашенным американским корреспондентам студентом. А он говорит: «Я завотделом агитации и пропаганды». У тех глаза на лоб: то есть опять все под надзором?! Мы ему говорим: «Предупреждали ведь: ты — студент института стали и сплавов». А он свое: «Не стыжусь, что комсомол выступает организатором всего передового». На другой день читаем ихнюю газету: «Напротив здания КГБ под контролем комсомола открылась молодежная дискотека».
Госбезопасность на страже
Пользовались ли работники комитета госбезопасности служебным положением? Риторический вопрос! Нашей тургруппе придали соглядатая, чтоб надзирал за нашим поведением и сигнализировал о несоблюдении морального кодекса. Этот человек взял в поездку любовницу, заселился с ней в номер; а в группе было равное количество мужчин и женщин; номера полагались двухместные, соответственно, мы ютились вперемешку, но боялись пикнуть — ведь блюстителю нравственности предстояло сочинять отчет, мог приписать семь смертных грехов... Но ему было ни до кого, не до работы и слежки, — полностью погрузился в интим со своей кралей.
Бутылка «на бис»
В магазине привлек внимание старик с испитым, давно не бритым лицом. Его била дрожь, тело, прикрытое затасканной одеждой, сотрясалось, беспокойные дрожащие пальцы бегали по пуговицам красной в желтую полоску рубахи, весь он дергался, будто сквозь него пропускали электрические разряды. В трясущихся руках трепетал мятый рубль.
Вошли два парня, один из них кивнул на старика:
— Вот наш третий.
Старик заискивающе подсеменил к ним. Они произвели несложные махинации, заключавшиеся в хлопании по карманам, вытаскивании рублей и мелочи и молчаливом шевелении губами, в совокупности с возведенными к потолку глазами это означало подсчитывание и наскребание требуемой суммы. Один из парней направился к кассе, старик трусцой занял очередь в винный отдел. Я оказался следующим за ним. Парень принес чек. Старик задергался еще судорожнее. Когда подошел к прилавку, волнение достигло апогея. Руки ходили ходуном, порхали. Он взял у продавщицы бутылку... И, едва сделал шаг, бутылка вылетела из мечущихся рук и со звонким хрустом раскололась об пол.
Старик застыл, нижняя челюсть отвалилась, вид был такой, будто вырвалась и разбилась не бутылка, а собственная жизнь. Парни, готовые смолоть его в порошок, долго смотрели на осколки, бриллиантово блестевшие в луже драгоценного напитка, на виновника и громко повторяли: «Мать!» — после чего остервенело покинули магазин.
Покупатели преодолели оцепенение, торжище вернулось к обыденной жизни. Задвигались очереди, засуетились продавцы. Я протянул чек отоварившей старика продавщице. Она выдала мне четвертинку. Привычным движением я сунул ее во внутренний карман пиджака и отпустил. И почувствовал (и услышал!) — скользнув по груди, животу, ноге, стукнулась об пол...
Магазин вновь застыл. Подобное повторение «на бис» не часто увидишь. Но — чудо! Четвертинка, целенькая и невредимая, стояла на кафельном полу гордым ферзем. Я боялся прикоснуться к ней — вдруг отвалится, отскочит донышко. Не отскочило.
Толпа восхищенно гудела.
— Все путем, — успокоительно сказал старик, обращаясь вроде бы ко мне и к сочувствующим болельщикам, но на деле теша себя надеждой соучастника чуда.
Одинаковые права
Ночь перед операцией я плохо спал. В палату, где мое одиночество разделял храпун-сосед, привезли третьего пациента — паренька с поврежденным позвоночником. Он выпивал дома в компании друзей. Дурачась, кто-то выбросил в окно его ботинок, он нырнул следом. И еще дешево отделался, хотя перед ним маячила перспектива остаться прикованным к койке навсегда.
Сперва парнишка стонал, потом его стало рвать. В течение часа он заблевал воняющей спиртом массой полпалаты.
Я сел на компьютерный стул с колесиками и поехал искать медперсонал. Проблуждав, нашел двух медсестричек в палате выздоравливающих офицеров, доставленных из Чечни. Эта четверка пила спирт и играла в карты. Мне они велели убраться подальше. Я настаивал:
— Положите в коридор, чтобы проблевался, а уж потом в палату.
— У всех одинаковые права, — сказала одна из сестер, белобрысая и наглая. — Вы больной, и он пострадавший. Имеет право лежать в палате.
— Но не блевать спьяну, — сказал я. — Будьте любезны убрать помещение. У меня завтра операция, я должен отдохнуть.
— Мы не уборщицы, — встряла вторая.
— Возьмем и перенесем твою операцию, — пригрозила ее подружка.
Офицеры уже не вмешивались.
— Ладно, — сказал я. — Как позвонить дежурному врачу?
Они молчали.
Я поехал к пустующему пульту и стал названивать в приемный покой. Там трубку не снимали. Позвонил в приемную главврача и в операционную. Ответили: дежурный хирург освободится часа через два.
Тут явились подружки. Выкатили блевотного парня в коридор. Сняли с чистых постелей белье и промокнули его блевотину.
За чистотой в больнице следили обитательницы находившегося поблизости интерната для лиц с отставанием в развитии. Девочка, которая пришла утром мыть палату, на вид выглядела четырнадцатилетней, в действительности ей было двадцать четыре, а уровень мышления был дошкольный. Я дал ей стольник.
— Хорошо, тортик куплю, — обрадовалась она. — У меня скоро день рождения. Выносить отсюда еду запрещено. А тортик можно.
