Уничтожение — мгновенно, созидание — долгосрочно.
В парке возле Новодевичьего монастыря в конце февраля спилили (без нужды) несколько деревьев и среди них редкостно красивое. Оно не ввысь тянулось, а стелилось параллельно земле, широкий, почти плоский ствол был в ущерб себе гостеприимен, на него, будто на низенькую приступочку, взбирались и качались маленькие дети. Ствол кряхтел, скрипел и выдерживал их тяжесть. Упасть с него было невозможно: если бы кто-то сверзился на газон, падать было невысоко.
Чем и кому помешала экзотически неповторимая диковинка, дарившая радость? При взгляде на это чудо возникало успокоительное сравнение с ботаническими пенатами и созерцательными японскими садами камней. Если уничтожили из опасения, что могло сломаться и обрушиться прохожим на голову, — мотив негодный. Что же сподвигло? Инициатива от нечем себя занять? Материальное вознаграждение за избавление от сухостоя? Но оно зеленело. При этом полузасохшую березу, скрипящую неподалеку, не тронули. Почему? Чтобы иметь беспроигрышный задел работы на будущее? А вот здоровое дерево тактически правильнее уничтожить зимой: ствол голый, сойдет за погибший, опилки скроет покров снега.
Вспоминаю: в советские времена мудрейший писатель Олег Волков (дворянских кровей соученик Владимира Набокова по гимназии) принес в редакцию «Литературной газеты» статью под названием «Пора остепенить топор» — о безжалостном уничтожении лесов. Статью опубликовали под названием «Лес в руках друга», с автором редактуру не согласовали.
Штрафы за якобы ошибочное облысение площадок под будущие автостоянки и киоски (а то и кварталы новостроек) мизерные, безнаказанность полнейшая. Разговоры о том, что на каждое дерево существует специальный паспорт и тронуть корявого старожила или стройного юнца лезвием строжайше запрещено, увы, не подтверждаются практикой. Если дерево уничтожено зимой или ранней весной (что, как правило, практикуется), не предъявишь признаков преступления, не докажешь жизнеспособность и жизнестойкость дровяных останков.
Удивительная, антилогичная ситуация: заботящихся о том, чтобы жизнь не прекращалась, чтобы сохранились в чащах зверушки и птички, сохранился род людской, коему без чистого воздуха, без целебных растений не выжить, изводят как вредителей. Изводящие и наваривающие на базисе уничтожения огромную материальную выгоду (и при этом действующие реально во зло себе и своим потомкам) делают вид, что не сознают (или действительно не понимают?): под угрозой будущее планеты, в том числе будущее детей вырубщиков. Увы, заглянуть в безвоздушную гибельность куцему уму не под силу.
Впрочем, типично: тех, кто жаждет и желает добра, творит добро, приносят в жертву, такова особенность хомосапиенсного вида.
Пойдем глубже. Почему покровители столь легко отмазывают исполнителей своих заказов? Потому что есть законы, которые удобно составлены. Кто принимает эти законы? Тут вопрос становится яснее. Кто подписывает законы, а перед тем нашептывает проекты? Приехали. Можем ли ждать изменений — после путешествий в корень проблемы?
Инстинкты
Из двора выбежала ватага мальчишек с копьями молочно-белого цвета — длинными лампами дневного освещения. Двое пареньков, отставших от основного отряда, плелись в хвосте и тащили полнехонькую коробку этих люминесцентных (так их прежде называли) ламп.
— Подождите нас, будем вместе кокать! — кричали эти отставшие.
Группа двигалась в сторону пустыря — туда направлялся и я.
Вспомнилось: в детстве в дворовой компании считалось гурманством «раскокать» лампочку, обнаруженную среди выброшенного мусора. Иногда находили не перегоревшую. Разбить такую, в отличие от перегоревшей, было счастье, она, взрываясь, «чпокала», вероятно, хлопок происходил в результате перепада давления.
— Где они их добыли? — спросил прохожий. Он вышагивал рядом, выгуливал собаку. Собака тянула его к каждой водосточной трубе и отмечалась. — Украли, наверное, — предположил он. И позвал (меня или собаку?): — Пошли, охота посмотреть.
Ребята выстроились напротив стены полуразвалившегося дома красного кирпича и держали копья на изготовке.
— Пли! — скомандовал командир.
Копья полетели в стену. Некоторые мальчики бросали их как на соревнованиях по метанию копья — с плеча, некоторые швырнули, будто городошные биты. Все истошно вопили. Судя по громким «чпоканьям», лампы были свеженькие. Стоило порадоваться за ребят, но мешала оскомина рачительности. Мой спутник тоже сетовал: дом, которому предназначались лампы, остался без их запаса.
К пустырю, привлеченная шумом, сбегалась окрестная малышня. С завистью взирала на везунчиков, принявших участие в развлечении. Опоздавшие подбирали крупные осколки белых трубок и опять запускали ими в стену.
— Инстинкты бродят, — сказал собачник. — А вреда много: ртуть.
Потом печально сообщил, что в детстве разбивал лампы всегда с оглядкой и сожалением: кто-то ведь может пораниться. Теперь он переживал за собаку: как бы не наступила.
Отчаяние
В вагон метро шагнул, сперва подумалось, бомж, столь заношена и небрежна была одежда: стоптанные ботинки, истертые дешевые джинсы, капюшон синтетической куртки надвинут по брови. Истрепанная сумка на молнии через плечо. Ее он снял и поставил возле ног, откинул капюшон и обнажил лысину, спутанные седые лохмы на висках. Извлек из кармана резиновые перчатки и проворно натянул. «Сумасшедший, тронувшийся на боязни подцепить заразу, сейчас маску напялит...» И опять я ошибся.
Он расстегнул сумку, выхватил из ее чрева чистенькую оранжевую морковку и пластмассовую «картофелечистку» — машинку для снятия овощной кожуры.
— Мальчишки и девчонки! — обратился к пассажирам. — Необходимая вещь. Удобнейшее приспособление, двустороннее лезвие!
И наглядно продемонстрировал высокое качество презентуемого товара, строганув морковку вправо и влево и ссыпая отслоившиеся полоски в миску, помещенную внутри сумы. Затем проделал ту же манипуляцию с крепким капустным кочаном:
— И шинковать пожалуйста!
Невозможно было отделаться от мысли о затратности рекламной акции: свежая зелень влетает в копеечку. При этом вид коммивояжера вопил о материальной катастрофе. Но, предположительно, крошево впоследствии использовалось для щей или томления в собственном соку.
— Сто рублей. Мальчишки и девчонки! Всего сто! — Он вынул из отдельного кармашка на сумке несколько завернутых в целлофан устройств и двинулся по проходу. — Сильно облегчит жизнь...
То ли цена не устраивала «мальчишек и девчонок», то ли их кухни были полностью укомплектованы. Агитируемые квело отворачивались или смотрели в мобильники. Доброхот, похожий на озабоченного кормлением деревянного отпрыска папу Карло, расторопно побежал в другую сторону. С тем же неуспехом. Под покровом притчи о «золотом ключике» таились собственный страх и собственный голод, сквозила истаивавшая призрачная надежда свести концы с концами, она рассеивалась иллюзорной дымкой. Нет денег. На что жить? Нечем платить за квартиру. Никому не нужен, возраст подпирает...
Такие лица и такие глаза видел во множестве в 90-е. Те, кто оказался за бортом, отчаянно, из последних сил пытались выплыть, барахтались...
Нескончаемый марафон выживания продолжила бескрайняя череда отринутых.
