Олеся Шигина – режиссер документальных фильмов. На встрече с Путиным она подняла вопрос о том, что с патриотической тематикой невозможно пробиться на телевидение, в кинотеатры. Попросила президента «пробить эту стену». «Сколько лет такие кинофестивали, как «Артдокфест», «Кинотавр» мучили наших людей непотребным контентом, фильмами, снятыми с нелюбовью, – говорила Шигина. – Даже есть такой одноименный фильм, «Нелюбовь» называется… Мы сейчас должны позвать всех, кто готов снимать о наших героях, писать книги, жить там, на Донбассе. Я лично готова сидеть в окопе и писать про них…
Хотелось бы, чтобы ведущие телеканалы не увлекались только развлекательным контентом, а наконец увидели нас».
– Мне нечего скрывать, я расскажу всё, как есть. Для меня главное, чтобы мои слова не исказили, а мои мысли донесли правильно, – предупредила Олеся перед беседой.
– Как проходил отбор кандидатур для встречи с Путиным?
– Само слово «отбор» звучит странно. Сразу ощущение, будто нам устроили некий кастинг, мы выстроились в очередь и нас выбирали по определенным параметрам. Кто худенький, кто толстенький, симпатичный, не очень, деревенский, городской. Я без понятия, как нас выбирали. Честно, не знаю.
– Вы не спрашивали остальных, как они там оказались?
– Мне в голову не пришло спрашивать. Расскажу про себя. Я всегда думала, что Господь ведет меня к такой встрече. Мне так казалось.
Когда мне поступило такое предложение, я чуть не упала со стула, было настолько неожиданно. Хорошо помню тот вечер. Мне позвонили из Администрации президента: «Олеся Николаевна, вы снимаете кино, пишите стихи, помогаете фронту. У вас непростая жизненная ситуация. Как бы вы отнеслись к тому, чтобы принять участие во встрече с Путиным?».
– Поинтересовались, почему именно вас хотят видеть?
– Для меня всё было логично. Если хотите, это оценка моей деятельности. Потому что я все делаю от чистого сердца. Искренне, не за деньги. Сама финансирую свои проекты. Только мои соратники знают, каким упорным трудом, иногда со слезами приходится всего добиваться. Меня не поддерживает государство, у меня нет сильной руки. Хотя в своём творчестве я заступаюсь за традиционные ценности, нашу исконную духовность, которую мы должны ценить и нести, как хоругви на службе. И для меня приглашение к Владимиру Владимировичу на такой серьезный разговор — заслуженный результат моей работы.
– Сколько у вас детей?
– Три девчонки и сын. Еще воспитываю сына мужа, он вырос с нами. Так что пятеро детей.
– Вашего сына мобилизовали?
– Он доброволец. Ему 20 лет. Сам сделал выбор практически с самого начала СВО. Тщательно готовился. Взял свою судьбу в собственные руки.
– Он имеет отношение к военной специальности?
– Нет, у нас не военная семья. Сын на третьем месяце срочной службы подписал контракт. Мы – семья, которая сильно любит Россию, русскую традицию и всё, что связано с русской историей, начиная от Ивана Грозного и Киевских князей до Владимира Владимировича.
– Сын с вами советовался?
– Он нас месяц готовил к этому решению. Но сын такой человек, которому мама в помощь, в молитву, но не в указание. Он настоящий мужчина, с детства себя так проявлял.
«Сидели в зале, как в тылу врага»
– Ранее вы были знакомы с женщинами, которые присутствовали на той встрече?
– Нет, ранее я никого не знала. Мы пересекались несколько раз на подготовительном этапе.
– Что за подготовительный этап?
– Даже перед премьерой фильма проходит столько подготовительных этапов, что мне дурно. А тут встреча с первым лицом государства. Разве вы сомневались, что перед встречей президента в любом случае должен состояться подготовительный этап? Там я подробно рассказала о своем творчестве, согласовали даты.
– Вас предупреждали, какие вопросы можно задавать, какие нельзя?
– Меня спросили, что я лично хотела обсудить с Владимиром Владимировичем. Я составила большой список вопросов. И, конечно, 10 минут, которые мне выделили, было мало.
– Каждой участнице отвели по 10 минут?
– Нам выделили даже меньше времени. Но я понимала, что не уложимся. Судя по характеру Владимира Владимировича, он всегда уточняет, ждет ответной реакции. Нас готовили к более регламентированной беседе. Но в итоге разговор получился более свободный.
– Собравшиеся чувствовали себя свободно?
– Не всем было просто, учитывая уровень разговора. Не каждый день такое случается.
– Почему из вашего списка вопросов выбрали тему про кинофестивали, которая не имеет ничего общего с мобилизованными?
– Я попыталась понять, как мне уложиться в выделенное время, осветить весь спектр вопросов, который меня беспокоит. Мне кажется, я более-менее умудрилась это сделать. Все, что меня волнует я вложила в свою короткую пламенную речь.
Конечно, основная моя тема — это кино. Ведь я сама снимала на линии фронта, столкнулась с проблемами. Работала без протекции, защиты, страховки. На Донбасс со мной никто не поехал, это было мое добровольное решение.
Поэтому я заслужила оказаться на этой встрече. Я переживаю за судьбу патриотического кино, литературы. В моем понимании, патриотическая литература — не узколобая, не глупая, не однозначная. Это классическая русская литература, которая должна наконец пробиться сквозь тот пласт низкопробной литературы, которой заполнены сейчас прилавки книжных магазинов. Это касается фильмов, поэзии и всего остального.
– Вы отметили, что «Артдокфест» и «Кинотавр» годами мучили людей фильмами о нелюбви в России. Почему так считаете?
– У меня с этими кинофестивалями своя история, поэтому я подняла эту тему. Более того, никто не знал, что я это скажу. Никакой запрограммированной речи у меня не было. Я искренне считаю, что патриотическая история зажата, в то время как либеральная процветает. Но я даже об этом не стала говорить.
В 2016 году я приехала на «Кинотавр». Там показывали фильмы «Ученик», «Зоология» и документальный фильм про узбека, который искал работу в России. По мне, так все три фильма - конкретный пропагандос. Это что вообще? Это искусство? И почему этому весь зал аплодировал стоя? Кто эти зрители? Я чувствовала себя в зале совершенно чужой.
– Ни один фильм вам не понравился?
– Если бы я почувствовала хоть в одном из трёх фильмов, что вот оно, русское искусство, тогда, может быть, я не так расстроилась. Документальный фильм про гастарбайтера — чушь, примитивная пропагандосная история. Там все постановочно, направлено на то, какие русские плохие и как они обижают гастарбайтеров. Что это такое? Я не согласна с такой прямолинейной атакой на мои ценности.
Почему вдруг кто-то один решил, что фестиваль «Кинотавр» должен быть под этим гнётом? А те, кто попадает на красную дорожку, оказываются в некой зависимости. Начинают служить этому всему. Назовите мне хоть один патриотический фестиваль, равный по уровню «Кинотавру». Нет такого.
– Поэтому эти кинофестивали надо отменить?
– Я не говорила президенту, что эти фестивали надо отменить. Я сказала, что мне непонятно, почему они столько лет процветали. Почему нам не давали сделать альтернативу? А мы есть. И мы снимаем на собственные минимальные средства. По сути, мы стоим на коленях. А нас называют «пропагандистами» и «ура-патриотами», которые якобы купаются в деньгах. Это же неправда.
– На патриотическое кино тоже выделяют средства. Михалков снимает кино в этом духе.
– Может быть, пора появляться новым именам? Ведь у Михалкова может наступить творческий кризис. В любом случае, мы не в равных условиях с либералами. Такие как Богомолов и иже с ними имеют театры, деньги, а у нас нет ничего. Поэтому я попросила Владимира Владимировича поставить нас в равные условия. Я тоже хочу иметь возможность снимать не на свои деньги. Вы знаете, сколько стоит процесс создания фильма? Хочется, чтобы государство нас все-таки слышало и поддерживало.
– Что ответил Путин?
– Сказал, что это важные слова, он возьмёт на заметку мои пожелания. Очень рассчитываю, что будут какие-то действия.
– Он записывал все просьбы женщин?
– Я сидела рядом с ним и видела, что он записывает конкретные поручения.
– Чем вам не угодил фестиваль авторского документального кино «Артдокфест», президентом которого является Виталий Манский?
– Опять же, почему вы не спрашиваете меня про благотворительный кинофестиваль «Лучезарный ангел», а спрашиваете именно по Манского, который для меня является иноагентом?
– Потому что в 2017 году именно Манский представил ваш фильм на своем «Артдокфесте».
– Да. И это моя огромная победа. Я понимала, им было достаточно, что в моём фильме есть небольшой эпизод, где пьяный парень говорит: «Владимир Владимирович, когда вы уже сделаете нормальной нашу жизнь?» Видимо, этот единственный эпизод затмил невероятные слова настоятеля монастыря и всех пятидесяти человек, которые участвовали в фильме. Моё кино о русской душе, по большому счету, о наших проблемах. И эта картина предсказало много того, что происходит сейчас.
– И все-таки на тот момент вы были благодарны Манскому за то, что он показал ваш фильм?
– Я прекрасно понимала, что мы с Манским находимся по разные стороны баррикад. Он работает на развал России, я на её созидание.
Помню, мы с моим соавтором пришли на «Артдокфест». Фильмом-открытием там стало кино про Олега Сенцова, которого подозревали в терроризме. Это низкопробное кино длилось час сорок. Невозможно было смотреть так долго. Оно плохое с художественной, политической точки зрения, с какой угодно. Мы сидели в зале как в тылу врага.
Если бы мой фильм стал открытием, тогда можно было допустить, что Манский думал сохранить Россию хотя бы в каких-то пределах.
Я была рада, что выиграла битву и прорвалась на «Артдокфест». То, что показали мой фильм на суперлиберальном фестивале – моя победа. Но его показали не для того, чтобы что-то изменить в нашей стране. Вот в чём беда. У людей, которые делали «Артдокфест», отсутствует созидательная функция в отношении России.
Понимаете, почему для меня приглашение к президенту и разговор с ним — это действительно заработанный бонус, моё достижение?
– На мой взгляд, на том фестивале показывали много достойных фильмов.
– Я пытаюсь донести до вас мысль, что все эти годы Манский правил балом, а прикидывался, что он им не правит. Так же, как и Роднянский (признан Минюстом РФ иноагентом), Серебренников. Манский купался в злате, серебре, как сыр в масле катался в киносфере. А все, кто хотел снимать, работать на благо государства, не имели такой возможности. Ни о каких равных возможностях речь не шла.
«Считаю «Комитет солдатских матерей» иноагентом»
– Вернемся к Путину. Почему именно вас посадили рядом с президентом?
– Меня саму это удивило и порадовало. Думаю, в моей жизни всё как-то под Богом, и это Божие провидение. Мои батюшки сказали: «Олеся, ты же у нас за искренность. Кто-то тебя туда определил, как защитницу». Это версия батюшек, не моя.
– Вы первый раз видели Путина вживую?
– Да.
– Не у всех собравшихся женщин дети находились в зоне боевых действий. Например, у Нины Пшеничкиной сын погиб задолго до СВО, в 2019 году. Почему она там оказалась?
– Как раз история этой женщины - впечатляющая. Это для вас ее сын погиб в какое-то другое время. А для меня российская история непрерывна. Я ни за какие коврижки не откажусь от Сталина, Ленина, Николая Второго, Александра Невского, Суворова. Единственные, кого мне тяжело принять, это товарищей Ельцина и Горбачева. Но приходится их как-то принимать.
Майдан – моя личная трагедия. Когда сожгли людей в Одессе — тоже моя боль. Я написала тогда поэму «Россия, Украина, Белоруссия». Все эти события для меня неразрывные, они про Триединую Русь.
И сын Пшеничкиной тоже погиб за Триединую Русь, за единое и неделимое наше славянское государство, и неважно, когда это было. Он совершил подвиг. Она рассказала, что видит сына во сне, разговаривает с ним. Знаете, сколько раз Пшеничкина заплакала во время встречи?
Интересно, что перед встречей с Путиным она призналась: если бы у нее была возможность лично попросить что-то у Владимира Владимировича, то она бы попросила квартиру в Луганске. Потому что живет на линии фронта, где идут постоянные обстрелы. А ей хочется спокойной жизни. Но она не попросила. Потому что для нее сейчас важнее судьба ребят, которые участвуют в СВО.
– Думаете почему на встречу не пригласили представителей «Комитета солдатских матерей» или «Совета матерей и жён»? Ведь они просили об этом.
– «Комитет солдатских матерей» для меня – иноагент. Они занимаются уничтожением в наших ребятах понимания, что мужчина — это воин, что есть такая профессия – родину защищать. У них все мальчики должны натягивать колготки до ушей, их надо держать под юбочкой, плакать вместе с ними и конфетками кормить. Так государство не строится. И поэтому с этим комитетом мне не по пути. Я своего сына по-другому растила.
А какую панику сеет новая организация «Союз солдатских матерей». Не верю, что женщина, которая отпустила сына защищать родину, будет сеять панику. Потому что любая паника навредит её сыну, который там перед Богом и смертью. Поэтому я не верю этим комитетам.
Меня удивило, что недавно эти женщины вышли в Питере с лозунгом «Начните мирные переговоры с Украиной». Это политизированный лозунг Манского. Ну не могла мать выйти с таким лозунгом. Кто-то ей его подсунул.
– С чего вы решили, что подсунули?
– Мы же с вами не вчера родились, знаем, что такое политтехнологии. Слава Богу, сейчас появилась наша инициатива создания «Комитета семей воинов Отечества». Про эту инициативу я написала у себя в телеграм-канале. А 7 марта я опубликовала письмо через все доступные мне ресурсы, передала его приближенным к президенту. Оно о введении информационной защиты, необходимой в условиях СВО. Кстати, может, поэтому меня пригласили к президенту?
В том письме была графа, что «Комитет солдатских матерей» — иноагент. Я в этом убеждена давно. Вижу, какую деятельность они ведут. Когда мой сын был срочником, они забомбили родительские чаты на тему: давайте спасать наших мальчиков. Ещё СВО не началась, а они уже спасали наших мальчиков, чтобы их на стрельбы не посылали.
Как же солдат должен защищать родину, если его на стрельбы не посылают? Так кто они после этого, не иноагенты? Они считают, что парни в армии должны булочки кушать и воротнички гладить. Вот что делал «Комитет солдатских матерей». Это называется уничтожение боеспособной армии.
«Чиновницы имеют право сидеть за столом с президентом»
– Путин опоздал к вам?
- Да. Но это нормально для президента. Для нас это были приятные часы ожидания. Мы пили кофе, общались, поплакали, похохотали, поспорили.
– Охраны было много?
– Я удивилась, что всё прошло просто. Думала, что будет военизированная охрана, суперпроверки. Ничего подобного. Нас привезли на автобусе, посмотрели сумочки, никого не обыскивали. Никакого жандармского глаза я не ощущала. Почти как на «Артдокфесте». Мы очень свободно себя чувствовали.
– Какие-то указания вам давали?
– Нам сказали: девочки сконцентрируйтесь, не углубляйтесь в личную историю, постарайтесь формулировать четкие просьбы и попросите о чём-то важном для солдат.
– Сколько длилась встреча?
– Первоначально нам сказали, что встреча запланирована на час. В итоге все длилось 2-2,5 часа.
– Я заметила, что никто не притронулся к чаю, сладостям и ягодам. Почему?
– Невозможно было есть, когда с тобой сидит президент. Мы потом вспоминали, что нам всем хотелось поесть ягоды, печеньки меня не так вдохновили. До сих пор думаю, может, надо было вазочку с ягодами взять. Но куда там… Под конец встречи Владимир Владимирович еще начал всех обнимать, целовать. Мы про ягоды, конечно, забыли.
– Серьёзно, он всех обнял и поцеловал?
– Всех. Кроме чеченской женщины. Им, оказывается, нельзя трогать чужих мужчин. Она предупредила об этом.
– Вам показалось, Путин волновался во время беседы?
– Я заметила не волнение, а внутреннюю боль. Разговор был тяжелый. Удивилась, когда потом стали писать, что на встрече собрались подставные женщины. Ну подставьте так себя, отправьте сына на фронт. Среди нас не было ни одной женщины, у которой сын не участвует в СВО. А Пшеничкина – сама участник боевых действий, потому что живет на линии фронта.
– Ещё прошёл сюжет, как вы вместе пели «Подмосковные вечера». Вас журналисты попросили?
– Нет. После встречи с президентом мы поехали в Кремль, это был приятный бонус. Мы погуляли по недоступным местам. В одном зале стояло фортепиано. Одна из девушек в красивом платье с белым воротничком попросила разрешение сыграть. Потом предложила нам спеть вместе «Подмосковные вечера». Мы подхватили. Для меня спеть — одно удовольствие, тем более в Кремле. Это же чудесно.
– Пользователи Сети возмущались, что на встрече присутствовали чиновницы, а не простые люди. Что скажете по этому поводу?
— Эти чиновницы имели право сидеть за столом с Путиным. Если чиновница отправила своего сына на фронт, и он там погиб, ей с этой болью жить. Если бы у нас все чиновники оказались такими, у нас была бы другая страна. Все собравшиеся матери воспитали героев. Они на своем месте. Эти женщины прошли экзамен. Всё.
– Среди собравшихся были женщины, у которых дети погибли на спецоперации?
– Да, три человека. У одной женщины шесть детей — двое там, двоих еще забирают. Разве это не достойные женщины? А их чиновницами обозвали. У каждой из них своя боль, они знают проблемы, поэтому встреча не была номенклатурной.
– Какие эмоции вы испытали после мероприятия?
– Думаю, каждый россиянин, неважно, против он или за, находится в ежедневном диалоге с президентом, это 100 процентов. А вот иметь возможность вести диалог воочию – дар свыше, что ли.
Я поняла, что в моей стране у меня есть право голоса, меня слышат здесь, мое творчество видят, ценят, это дорого стоит. Конечно, никакой встречи с президентом не будет достаточно, чтобы поднять все вопросы. Представляете, сколько всего с ним хочется обсудить.
У меня осталось ощущение, что я не все сказала, хотелось бы еще говорить и его слушать. Может, без камер нам бы удалось поговорить по-человечески. Наверное, это следующий этап.
– Думаете, президент еще раз соберёт вас всех вместе?
– Наверное, это зависит от качества нашей работы. Если мы поможем президенту сдвинуть процессы с мёртвых точек, то почему нет.
