Его фильмы шли на всех возможных каналах, больших и малых. Он сам присутствовал везде. Таким образом, юбилей Кончаловского отмечала вся страна.
Как же он дошел до жизни такой? Еще в юности брал любое произведение Бунина и переписывал от начала до конца. Чистописание? Не думаю. Просто он хотел понять, сымитировать талант, мастерство, гениальность, исходя из формы, подачи, стиля влить в себя капли этого волшебного вещества — бессмертия. Хиромантия, однако!
Он всегда был человеком формы. Знал досконально — как. Все снятые им фильмы задумывались прежде всего в голове, очень умной и все знающей голове, а потом уже подключалось сердце. Как у графа Калиостро.
Как Калиостро хотел создать формулу любви, Кончаловский точно так же создавал для себя формулу кино, формулу успеха. Какого-нибудь бесконечно уважаемого Бергмана или Куросаву он мог разложить по косточкам, молекулам, атомам и сказать: я могу сделать так же. Поверял алгебру гармонией и всегда хотел быть самым лучшим.
Есть звездный марафон, от него не убежишь. Причем звездный не в нынешнем проявлении, мы говорим о вечности. Там в желтой майке лидера всегда был Тарковский. Кончаловский кардинально разошелся с ним на «Рублеве» на тему «как снимать кино» и ушел в тень своего гениального друга. Его обошел на повороте и младший брат, Никита Сергеевич, и это принималось всеми как данность. Но никогда Кончаловский не отступал от себя, от своего эго, от своей звезды.
Почти все его ранние фильмы революционны по форме (от головы), но с эмоциональным наполнением были проблемы (а где же сердце?). «Романс о влюбленных» — феерическая для того времени кино-рок-опера с белым стихом и с маэстро Градским (тогда еще юнцом) в закадровом исполнении. «Ася Клячина» с непрофессиональными артистами, деревенскими, колхозниками (и как Ия Саввина вписалась в этот колхоз!) — блистательная, но хорошо продуманная импровизация про глубинного нашего, соль земли, так до сих пор непонятного заграничным мудрецам, да и нам самим, народ русский. Но всегда времени не хватало ему препарировать, оголить душу, заставить эмоцию, сверхчувствительность служить своему успеху, как у Михалкова. Нет, такого у Кончаловского не было, отсутствовало как класс. Холодный, как айсберг в океане, циник, он и сам с удовольствием носил эту маску, поддерживал миф. Маску, потому что каждый раз при виде феллиниевских «Ночей Кабирии» с обманутой, покинутой, с размазанными по лицу слезами, грязными от марафета, но все равно инстинктивно, непроизвольно улыбающейся Джульетты Мазины, Кончаловский всегда плачет.
Уехал, многие говорили «бежал», в Америку. За пресловутой свободой творчества, которой нет нигде. Там, в Голливуде, чуть не единственный русский, добившийся успеха, узнавания, но хлебнул по самые гланды их нравы, лагерный диктат продюсеров, когда ты для них почти никто, на посылках… И от этого стал еще сильнее любить Россию.
Так повелось, Кончаловский — западник, Михалков — славянофил. Михалков в гуще всех событий в стране, Кончаловский — в стороне, со своего удобного высока лихо рассуждает о русском народе. А может, оно со стороны и виднее?
Когда начался путч 91-го, тот самый август, Михалков бросился к Белому дому, к Ельцину, защитить демократию, а Кончаловский сел на первый попавшийся самолет и умотал за океан от греха подальше. Не был, не состоял, не участвовал, только искусство, только размышления о судьбах родины, желательно подальше от этой неспокойной родины.
Но все улеглось, Союз приказал долго жить, и он вернулся. Где родился, там и пригодился. Вдруг стал снимать, снимать, снимать со страшной силой. В его-то возрасте. Великие коллеги, с которыми он начинал, включая младшего брата, дружно пошли вниз, как это у нас водится, потеряли чуйку и, наверное, что-то мужское, опали, а Андрей Сергеевич, как метеор, вознесся меж ними, обогнал практически всех на дистанции и все бежит, остановиться не может.
Куда бежит? Вот рядом почтальон Тряпицын, типичный представитель, названый брат Аси Клячиной. А вот «Дом дураков» на прогулку вышел, какие чудные особенные люди. Да это мы с вами! А гитлеровский «Рай», который мы прошли со всем миром, мы особенно. И «Грех», наш грех, его грех, грех Микеланджело Буонарроти. Да это он про себя, любимого, про Творца, нечто в тебя вложившего, и непосильную цену творчества. Ну а «Дорогие товарищи» — это вообще наше скорое будущее.
…С возрастом западник в Кончаловском куда-то растворился, и все яснее проглядывает русофил, любитель русских. Он все больше сближается с Никитой, да и сам теперь практически Андрей Сергеевич Михалков. Гены папы — очень сильные гены.
Кончаловский вдруг заговорил о необходимости сильной руки для всех нас (иначе окончательно разболтаемся) и, как говорит в конце его жена в «Дорогих товарищах», «вот был бы Сталин…». Казалось, это только его персонаж так мыслит и существует, но нет, и сам режиссер-созерцатель в последнее время перешел на эдакую мову. Чудеса!
Кстати, о Юлии Высоцкой. Он ей устроил небо в алмазах, показал новую, невообразимую жизнь, сделал, вылепил, создал из девочки с кулинарным уклоном большую русскую актрису и может гордиться ею.
…И еще есть трагедия их дочери, их тайна, непреходящая боль. Но эта боль, она также позволяет художнику опускаться до невозможных раньше глубин, взлетая при том на недосягаемые высоты, дает стимул творить. И как!
Он снимает и не может остановиться. Его ценность после 24 февраля стала еще больше, потому что Кончаловский — один из немногих, тонкий ручеек, кто связывает с остальным миром, с Европой, с Западом. Он — редкое всемирное достояние, раритет.
Он работает безостановочно, потому что так бежит от старости. Он не хочет, боится стареть. Ему интересно жить, интересно думать, интересно любить. Он еще не наигрался.
Как тот дядя Ваня любимого Антона Павловича (он с ним не запанибрата, не на дружеской ноге, но уже чуть и не на равных), Кончаловский говорит или подразумевает: «Работать надо, работать». И он работает. А в этом смысл, и красота, и чудо. И никакой он не памятник!
