Святослав Федоров — знаменитый офтальмолог и глазной микрохирург — отметил бы 8 августа 95-летие. Если бы дожил…. Но Бог распорядился иначе. Хотя ушел знаменитый врач, бизнесмен и политик так же, как и жил — мощно. При крушении вертолета над московским районом Братцево. Так, как он, уходят из жизни те, кто по определению не может умереть в своей постели. Не их масштаб.
Святослав Николаевич был во всех отношениях выдающейся личностью, соединяющей в себе гений врача и предпринимателя. А еще он был бесконечно влюбленным. В свое дело, в небо и… в собственную жену. Ирэн Федорова отметила бы в этом году 80-летие. Умерла она почти в день рождения мужа — 5 августа 2020 года — и легла в землю рядом с ним навсегда 8 августа. В день его рождения…
Сегодня об этой удивительной паре и их взаимоотношениях рассказывает Кира Александровна Прошутинская. Долгие годы они были дружны семьями, и все это время Кира Александровна скрупулезно вела дневник, до мельчайших подробностей записывая происходящее в ее жизни. Про Ирэн рукописные тетради сохранили разное. Была она в чем-то женщиной неоднозначной, особенно сложно, как свидетельствуют записи Киры Прошутинской, с ней стало после гибели мужа.
Но сегодня, в юбилей Федорова, Кира Александровна разрешила опубликовать только те отрывки, которые рассказывают о его необыкновенной любви к жене. И еще о борьбе Федорова за свой же собственный институт. И те строчки, которые наиболее полно раскрывают его личность.
Первый отрывок из мемуаров, которые Кира Прошутинская хранит для себя и для часа Х, который, наверное, когда-нибудь все-таки настанет (но сегодня она дает прочитать свои воспоминания только самым близким людям), рассказывает о знакомстве Федорова с женщиной, которая стала для него роковой. В хорошем смысле этого слова.
«Ирэн похудела на 25 кг, у нее началась хроническая бессонница, и ее лечили электросном. Она почти сходила с ума».
27 мая 1995 года
…Святослава Николаевича уже третий раз звали на операцию. Он встал: «Только там я себя человеком чувствую. У нас все так хорошо устроено, красиво. После операции мы обедаем все вместе. Нам сосиски дают. Бесплатно».
Он ушел. А мы снова перешли в гостевую, и, не знаю почему, Ирэн начала рассказывать историю их любви.
…У Ирэн была старая тетя Вера, врач, которая начала слепнуть. Она позвонила Ирэн и попросила найти какого-то доктора Федорова, который лечит глаза. О нем что-то слышала, но не знала, где он работает. И вот через подругу случайно выяснила, в какой больнице Федоров заведует отделением. Но как к нему попасть?
И вот, будучи по натуре авантюрным человеком, она набрала номер его отделения и попросила Федорова. На вопрос секретаря, кто она, ответила, что аспирантка Святослава Николаевича и должна показать ему свою работу.
Как ни странно, Ф. назначил ей встречу. Потом выяснилось, что у него не было в то время никаких аспирантов, и ему стало интересно посмотреть на какую-то авантюристку.
«Авантюристка» пришла в назначенный час, села в приемной и поняла, что в ловушке. Вдруг она вспомнила фамилию профессора, с которым он мог бы работать во Втором меде, и сказала секретарше, что она от профессора N.
Федоров пригласил ее в кабинет, она вошла и остолбенела: перед ней стоял мужественный красавец, мужчина ее мечты, удивительно похожий на Марлона Брандо, которого она обожала.
У нее подкосились ноги, она что-то мямлила, потом слегка пришла в себя и объяснила все про тетю Веру. Он согласился помочь. И дал ей свой прямой телефон. Она позвонила в Ташкент тете Вере, рассказала ситуацию.
— Он в тебя влюбился! — кричала тетя Вера, узнав о том, что Ф. дал Ирэн свой телефон.
— Что ты, тетя Вера, это я в него влюбилась, — грустно констатировала И.
Она жила одна, с двумя девочками-близняшками, в бедности, бегая с одной работы на другую, так как гинеколог зарабатывал тогда мизер.
Была у нее долгая спокойная женская жизнь, без чувств, без будущего с влюбленным в нее коллегой и начальником, который изредка посещал Ирэн в красногорской коммуналке, где она жила вместе с дочками и двумя соседями-алкашами.
Она знала (да и все говорили), что замуж с двумя детьми не выйти. Ей было 32 года и хотелось просто любви. Она считала, что такую теперешнюю судьбу заслужила, потому что сама отказалась от своей первой любви, которой стал ее первый муж. Он был старше Ирэн лет на шесть. Звали его… Зорий Балаян. Они учились в Ташкентском меде. И он любил ее так, как никто и никогда ее больше не любил.
Но Ирэн с ним развелась... Вышла замуж за другого и уехала.
И вот теперь эта встреча с Федоровым. Тетя Вера приехала в Москву. Ира повела ее на оформление. Вдруг она увидела полы развевающегося белого халата доктора Федорова, бегущего в окружении других врачей.
Ирэн уже собиралась оставить тетку и бежать на свою вторую, халтурную работу. Но Федоров увидел ее, узнал и сказал помощникам, чтобы они побыстрее оформили тетю Веру.
Вечером экзальтированная тетка сказала: «Я же говорила тебе, Ирочка, что он влюблен: он спросил меня, где ты. И это явное доказательство».
До операции и после нее Ирэн каждый день ходила туда. Ф. стал брать ее с собой на осмотры, операции. Через какое-то время она стала там почти своей.
Ира не знала о нем ничего. И самого главного — женат ли он.
Наступил день выписки, они сидели вечером с теткой, и Ирэн понимала, что все кончено, больше предлога для встреч не будет.
— Ирочка, а помнишь, как «В цветах запоздалых» у Чехова? Героиня приходит к любимому и говорит: «Доктор, я люблю вас», — вспомнила с мелодраматическим намеком тетка.
— Тетя Вера, вы забываете, что сейчас другое время, — сказала Ирэн.
— А ты придумай что-нибудь подобное, но в духе времени, — настаивала тетя Вера.
Ира купила коньяк и цветы и пришла к Св. Ник. Она вошла к нему в кабинет и протянула подарки. Он поморщился и сказал, что делать этого не надо было. Потом — без всякого перехода: «Где я могу вас увидеть?»
Какое это было счастье и облегчение для Ирэн!
Она записала все свои телефоны. И стала ждать. Два месяца она сидела у телефонных аппаратов, надеясь, что он позвонит. Но звонков не было.
В день ее рождения, 22 мая, приехала мама из Ташкента и сразу начала готовить праздничный стол. Вечером они ждали гостей.
— Мама, а если я сделаю себе подарок и позвоню ему сегодня? — спросила Ира.
В доме все знали о ее безнадежной любви.
Мама, понимая именинницу, одобрила идею.
Ирэн набрала номер телефона, представилась. Федоров спокойно сказал: «А, помню такую».
— Зови его, зови! — шептала мама.
И. сказала: «У меня сегодня день рождения. И я решила сделать себе подарок — услышать ваш голос. Приезжайте!»
Он вежливо отказался, поздравил ее и сказал, что позвонит.
Прошло еще два месяца.
Было лето, девочки были на каникулах. То знаменательное воскресенье, теплое и чудное, она провела на даче у своих знакомых.
Вечером Ира возвращалась домой, вошла в квартиру и вдруг услышала, как в ее комнате звонит телефон. От волнения она не могла найти ключ, поэтому взломала свою дверь и подлетела к телефону. Недовольный и требовательный голос Ф. выговаривал ей: «Где вы ходите? Я вам звоню весь день». И предложил ей встретиться. Она согласилась и робко предложила завтрашний день, но он снова был занят и снова пообещал звонить.
У нее упало сердце.
Но через какое-то время он снова позвонил. Назначил встречу. Но куда идти? И тут верная подруга и ее муж-метрдотель подмосковного ресторана в Ильинском предложили поехать к нему.
Ирэн в тот день надела красивое платье и на троллейбусе подъехала к месту их встречи.
Спустилась с подножки и увидела его возле роскошной «Волги» 5758 МКФ (Московская клиника Федорова).
Они поехали в ресторан. Их встретил друг-метрдотель, проводил в отдельный банкетный зал.
Был вечер, когда еще не зашло солнце, и окна были открыты, и занавески на них тихо колыхались, и на улице пели птицы. Они о чем-то говорили. Вернее, говорила она, а он почти все время молчал. Потом, уже в конце вечера, вдруг провел рукой по ее щеке: «Какая у вас кожа! Но у меня же нет времени ухаживать за вами».
Она (быстро, по-смешному, порывисто и пафосно — это со слов Ирэн) сказала: «За мной не надо ухаживать. Клянусь, я не доставлю вам хлопот!»
Они встали, пошли к машине, доехали до ближайшего леса и целовались там так, как ни до, ни после этого дня она в жизни своей не целовалась.
Он отвез Ирэн домой, а на следующий вечер приехал в ее коммуналку. Там и прошли их замечательные первые ночи.
Потом было всяко: приходил-уходил, звонил-бросал.
Он тогда разошелся со второй женой, которую, по словам И., обожал, но та его не любила.
В общем, первый брак со своей однокурсницей был неудачным. И второй брак — тоже. Остались две разбитые семьи и две дочки.
Святослав Николаевич мучил Ирэн долго. Способствовала этому и его мама, которая имела огромное влияние на сына. Они жили с ним вдвоем, и мать убеждала Ф., что И. с двумя детьми, конечно же, выгодно, чтобы он, профессор, женился на ней.
Его приходы-уходы были все более частыми и все менее продолжительными. Федоров всегда нравился женщинам, и женщины всегда нравились ему…
Ирэн почти сходила с ума. Она похудела на 25 кг, у нее началась хроническая бессонница, и ее лечили электросном.
И вот каким-то летом она уехала вместе с мамой на море.
Отдохнула, пришла в себя и решила с Ф. расстаться.
Ира вернулась — и он ей сразу позвонил. Опять она сразу согласилась с ним встретиться.
И все продолжилось по-старому.
На следующие майские праздники ей вдруг почему-то страшно захотелось поехать домой в Ташкент. И она уехала.
Мама открыла дверь. Ира поняла — скоро ее не будет: у мамы был рак.
Ирэн вернулась в Москву, встретилась с Ф. и попросила его помочь устроить маму. Он помог.
Она начала готовиться к уходу мамы. И вдруг поняла, как неважно по сравнению с будущей потерей матери ее постоянные страдания, связанные с Ф. И решила, что болезнь мамы и роман с Ф. ей одновременно не осилить.
Она написала ему письмо. В нем говорила, что по-прежнему любит его, но у нее нет сил на двоих. «Оставь меня, пожалей, хоть на время уйди из моей жизни», — писала она.
Она сама завезла ему это письмо днем, когда в его квартире никого не было. Взяла свои вещи (халат и зубную щетку) и ушла.
Вечером позвонил Федоров и сказал, чтобы она срочно к нему приехала. Она начала отказываться, но он — приказывал. А она была с ним абсолютно безвольна.
Ира приехала. Он лежал на диване. Сказал: «Сядь!» Она села. Он взял ее за руку: «Сейчас я скажу тебе то, что больше никогда не повторю: ты нужна мне, я обещаю, что с этого дня все будет по-другому».
Чтобы он произнес эти слова, она ждала 5 лет.
С того дня они вместе 21 год.
«Если дал мне Бог талант, то это только любить Славу. Я — спокойная мать, бабушка, у меня нет близких друзей. В моей жизни есть только он», — это Ирэн так сказала мне.
***
Передача с Федоровым прошла 22 мая. Как будто специально в день рождения Ирэн.
Передача была замечательная. Ф. был значительный, мудрый и не говорил о политике. Они позвонили сразу после окончания, благодарили, радовались, сказали, что за все эти годы лучше передачи со Святославом Николаевичем не было.
Прошла неделя, И. больше мне не звонила. Но вот как-то утром раздался звонок. Я подумала, что это Ирэн. Сказала: «Здравствуй Ирочка!» Но это была Зоя Богуславская. Узнав, с кем я ее спутала, доверительно сообщила: «Они — занятная пара, колоритная. Ирэн всегда дружит как-то с нагрузкой, с каким-то еще подтекстом. Она точно знает, с кем надо дружить».
Может быть, и так...
«»»
Но дружба между Кирой Прошутинской и Ирэн Федоровой длилась долгие-долгие годы. И только после смерти Святослава Николаевича стали все чаще возникать сначала шероховатости, которые потом перешли в сложности.
«Ирэн стала для него абсолютной необходимостью и с удовольствием избаловала его»
18 апреля 2002 года
Вчера днем позвонила Ирэн и очень требовательно сказала: «Кирюш, «Книга памяти» почти готова, и ты единственная, кто не написал. Ты напишешь к понедельнику? Это крайний срок».
Мы давно говорили о том, что я напишу свои воспоминания о Св. Ник., совсем личные. Ира обижалась, что я этого не делаю. Но я отчего-то никак не могла начать их писать, потому что не могла найти старый дневник с первыми записями о Федоровых.
Итак, я сидела на диване после «указания» Ирэн написать. Потом почему-то взяла старую красную пластиковую папку с замочком. Пластик был старый, потрескавшийся и негнущийся. Внутри лежали старые телефонные книжки и какой-то небольшой блокнот…
Мистика! Это был тот пропавший дневник, который я искала столько времени!
…Ириша! Постараюсь сегодня вспомнить то, что не было вовремя записано. Память — это страсть. И выбирает она только то, что хочет. Помимо моей воли.
...Первая дата, связанная с вашей семьей, — 27.04.94 г. Я потом все это перепишу. А сейчас буду вспоминать из незаписанного в свое время.
***
25-летие свадьбы Ирэн и Св. Ник. Ире сделали операцию. В последнее время из-за изуродованных пальцев и косточек она вынуждена была носить непомерно большую обувь. Ирэн точно высчитала, сколько времени займет сложная операция и восстановление после нее. Это было нужно для того, чтобы не причинять мужу никаких неудобств, связанных с болезнью. Вообще, болеть Ирэн было нельзя. Так считала она сама. Не Федоров. Десятым чутьем она знала, что такие масштабные мужики не умеют долго жалеть болеющих, ноющих, требующих к себе внимания жен. Это была данность, которая не обсуждалась. И совершенно искренне ей не нужно было видеть Федорова, суетящегося вокруг нее во время болезни.
Она рассчитала: Слава уедет в командировку на 10 дней. К этому времени ее уже выпишут из больницы. И хоть в гипсе и на костылях, она будет дома и сможет за ним ухаживать. Федоров был настолько неприспособлен к быту, что даже дверь в квартиру открывала Ира — он не знал, какой ключ к ней подходит. Как-то, когда она откуда-то вернулась домой, увидела грустного мужа, сидящего на ступеньках возле квартиры — он не смог справиться с открыванием двери.
Однажды он остался в Славине, а она поехала в Москву по делам. Так вот он позвонил ей, чтобы узнать, где лежит хлеб. Она сказала. Он позвонил во второй раз и спросил, где взять нож, чтобы его порезать. Он не был чудаком, каким привыкли описывать ученых. Ему просто было абсолютно наплевать на быт, который мог отнять у него драгоценное время для думания и делания, поэтому и здесь Ирэн стала для него абсолютной необходимостью. Она с удовольствием избаловала его, хотя в двух предыдущих браках ему приходилось все делать самому. Даже обед готовить.
Я помню, как в нашей с ним передаче «Мужчина и Женщина» я спросила его: «С. Ник.! Вы знаете, какого цвета сейчас костюм на вас?» Он смутился, помолчал, потом украдкой посмотрел на свой рукав и неуверенно ответил: «По-моему, синий?»
И вот Ирэн начала готовиться к их серебряной свадьбе. Она дала себе задание к этому дню восстановиться и надеть туфли. Решила позвать только друга-бизнесмена Марка Клабина с женой Женей, дочерей своих Элину и Юлю и нас с Толей. Решили праздновать в ресторане Дома литераторов.
В отдельном зале был накрыт роскошный стол. «Молодожены» сидели в центре. Как всегда, в общих разговорах Федоров практически не участвовал. Молчал. Иногда слушал, чаще — думал о чем-то своем. Он всегда меня удивлял тем, что безумно любил гостей, но при этом практически с ними не общался. И на «старой даче», где они всегда жили летом, Ирэн обязательно на субботу и воскресенье звала гостей: «Если никого не будет, он меня съест».
И в этот вечер он сидел тихий, задумчивый, чуть улыбался всем. Рядом с ним стояла какая-то коробочка, которую он все время теребил, пережидая наши тосты… Потом встал и сказал примерно так: «В жизни я мог бы сделать много всякой дряни. И если я не скурвился, то только благодаря Ирише. Она всегда меня удерживала от чего-то дурного. Правда, может, иногда и зря».
Он замолчал. Открыл коробочку. В ней (как я поняла) лежала какая-то симпатичная зажигалка. Все ахнули, а я вслух вежливо, но не очень искренне оценила подарок: «Какая зажигалка красивая!» Все почему-то засмеялись. Толя сказал: «Моя жена — человек наивный. Она не знает, что это не зажигалка, а ключ от машины!» Я смутилась. Потому что, грешным делом, подумала, что Св. Ник. на серебряную свадьбу мог бы подарить что-то более стоящее, чем зажигалка. Зато теперь знаю, как выглядит ключ от хорошей машины…
Марк предложил всем выйти на улицу. Было уже темно, но все равно все увидели укрытую чехлом машину. Чуть дальше стоял черный джип Клабина с несколькими охранниками. Марк скомандовал, чехол сдернули, и из новенькой машины взвились вверх десятки разноцветных воздушных шаров. И тут же небо вспыхнуло каскадом фейерверков. Красота была невероятная. Роскошный спортивный «Мерседес» был привезен Марком. Он же был и режиссером-постановщиком этого действа. Клабин знал, что никогда бы Федоров не стал сам устраивать такое шоу. Святослав Николаевич стоял рядом с Ирэн, был доволен происходящим и… спокоен. Не это было главным в его жизни.
Мы «обмыли» машину, посидели еще. Сделали на память несколько фотографий, которые теперь лежат в нашем альбоме, и разъехались.
А Ирэн была в туфлях! Как и обещала на следующий день после операции…
«»»
Еще вспоминаю. У моей мамы есть подруга детства — медсестра тетя Тоня. Дружат они уже 75 лет. У милой, доброй, славной моей тети Тони с рождения очень плохое зрение. А к 80 годам она почти ослепла. Жила одна, никогда ни на что не жаловалась. И в отличие от наших с Толей мам никаких претензий ни к жизни, ни к дочери не имела. Я как-то спросила Ирэн, можно ли ее показать Св. Ник. Его я всегда боялась о чем-то просить. Понимаю, что огромное количество добрых дел шло через Иришу и чаще именно ее просили о чем-то. Она из тех редких людей, которых нетрудно попросить помочь, потому что они умеют принять и выполнить просьбу так, что не чувствуешь неловкости и понимаешь, что помогающий тебе человек не ждет благодарности.
И вот я объявляю моей маленькой тете Тоне, которая всю жизнь проработала медсестрой, что мы едем с ней к Федорову. Какое же это было для нее потрясение и испытание! Она поверить не могла, что ее примет сам Св. Ник.
Мы вошли к нему в кабинет. Он поднялся навстречу. Посадил старушку возле своего фантастического стола, на котором стояло множество приборов, которые поднимались откуда-то, вращались, куда-то исчезали, чтобы дать место другому прибору для следующего исследования.
Федоров сел напротив. Начал работать. Как же это было красиво! Я вдруг поняла, что только здесь, на врачебном месте, сосредоточенный, нежный, внимательный к больному, он вдруг стал мне через много лет знакомства близок! Политика, хозяйство огромного института, которому всегда не хватает денег, оборудования, нянечек, светские тусовки — все это было его и… не его жизнью. В тот день я, наверное, впервые увидела, каким должен быть настоящий врач. Он осмотрел мою потерявшую дар речи старушку, взял ее за руки и сказал: «100% зрения я вам не обещаю, но то, что через неделю вы будете читать без очков, гарантирую».
Тетя Тоня смотрела на него как на небожителя. По щекам у нее текли слезы и дрожали губы.
Федоров проводил нас. Сколько врачей смотрели и лечили ее всю жизнь! И готовили к полной слепоте… Через два месяца моя тетя Тоня заново знакомилась с этим миром, восхищаясь узором на старенькой чашке и расстраивалась, что, оказывается, очень сильно постарели ее подруги.
«»»
«Мы, как две школьницы, решили сделать коррекцию зрения в один день»
Св. Ник. много раз говорил мне: «Кируня, что ты носишь эти протезы? Давай сделаем операцию!» Так он называл очки. Я неизменно отвечала: «Сразу после вас!»
И вот как-то вечером звонит мне Ирэн: «Ты представляешь, Слава приехал домой с завязанным глазом. Я испугалась, думала, что-то случилось, а он, оказывается, сделал лазерную коррекцию!» «И как он себя чувствует?» — испуганно спросила я. «Читает газету!» — ответила Ириша. И намекнула, что теперь и мне пора.
Что оставалось мне делать после этого? Только выполнить свое обещание! Ира не оставила меня и на этот раз — мы, как две школьницы, решили сделать коррекцию зрения в один день.
Приехали мы с ней с утра к Св. Ник., и он повел нас в операционную. Не помню, о чем говорили по дороге, но одна деталь почему-то осталась в памяти: он по-хозяйски, деловито шел по коридору. Вдруг остановился, почему-то нагнулся, и я увидела, что он поднял с пола крохотный обрывок бумаги и сунул его себе в карман. В своем личном доме он не обращал внимания ни на что…
Чтобы закончить с историей, в которой мы с Ирэн в одночасье снова могли читать без очков, — зрение нам тогда скорректировали лазером, наверное, первого поколения. Поэтому уже к вечеру глаз стал ныть, болеть, и мы с Ирой перезванивались, делясь ощущениями. Я: «Но ты же сказала, что он в тот же вечер читал газету!» «Да, но у него очень высокий болевой порог. Он редко ощущает боль», — ответила она.
На память о дне операции у нас дома висит фотография: мы с Ирэн с одинаковыми повязками на левых глазах по краям, а посередине, обнимая нас, улыбающийся Федоров.
«»»
Это только кажется, что быть женой известного человека — редкая удача. В действительности за этой удачей зачастую скрывается бесконечная тяжелейшая работа. По воспоминаниям Киры Прошутинской, Ирэн Федорова была железной леди, и муж не только ее обожал, но и сильно нуждался в поддержке.
«После очередной унизительной проверки Федоров сказал: «Если они захотят меня посадить, я застрелюсь»
Конечно же, в основном мы дружили с Ирэн, а общались — семьями. По-моему, Федорову только с Ирэн было хорошо по-настоящему, а без нее он всегда выглядел скучающим и одиноким. Но по-настоящему мы сблизились и поняли Федорова, пожалуй, только в последний его год. Год, когда началась травля Св. Ник. Фактически это был заговор ближайшего окружения в институте против него, в котором активное участие принимало и Министерство здравоохранения. Но об этом чуть позже.
В последние месяцы Федоров уже не говорил о политике. Если быть честной, я уставала, когда он начинал рассказывать о «рабах», о «проститутках», о «стаде баранов». Иногда Ирэн останавливала его: «Слава, хватит! Все хотят просто поговорить!» Он смущался и замолкал. Ему казалось, что он может что-то изменить в ментальности наших людей. Это было идеей утопической в масштабе страны. А вот то, что ему удалось сделать в клинике, поражало. Там он сумел реализовать свою идею.
Зачем он пошел в политику, которая отнимала у него силы, институт, а эффективность от его работы в Госдуме была практически нулевой? Как раз в это время, когда он фактически отсутствовал, и создалась ситуация, которую он себе даже представить не мог: его ближайшее окружение — заместители и некоторые ученики — решили, что настало время, когда можно приватизировать институт, убрав Федорова.
Бесчисленные проверки, публикации, письма — все это было в последние месяцы его жизни. Я сидела дома со сломанной ногой и 5–6 раз в день разговаривала с Ирэн. Она была в отчаянии, потому что не могла себе представить, что со Св. Ник. можно так поступить. Иногда вечером они приезжали к нам на Сретенку, и мы вместе обсуждали ситуацию. В какой-то момент этих встреч я увидела: он не может больше бороться. Федоров так устал за эту жизнь, что в одночасье решил: хватит, нет сил и смысла дальше отстаивать свое дело. Я вдруг увидела, как уязвим и горд Святослав Николаевич. Ирэн сказала, что после очередной унизительной проверки Федоров сказал: «Если они захотят меня посадить, я застрелюсь. Я не буду повторять жизнь отца». Она знала, что это не эмоции, не минутное настроение, а его решение.
Как больно и унизительно было ощущать, что его выталкивают из жизни, которую он строил для этих людей. Я поняла, что не будет он просить защиты у сильных мира сего. Что не умеет интриговать и быть стратегом в борьбе. Всегда, как медведь, он шел напролом: «Вижу цель — не вижу препятствий». Федорову казалось, что он защищен своим делом, поэтому все обязаны ему помогать. И правило «трех гвоздей», которому он научил нас с Толей, когда-то действовало в нашей стране. Суть правила проста: если тебе что-то нужно, позвони начальству. С первого раза оно не отзовется. Тогда звони во второй раз. Начальник поймет, что это для тебя важно. Ну, а в третий раз он отреагирует, потому что поймет: вы от него не отстанете. Так было когда-то… Это оставалось и нашей с Толей иллюзией и непониманием реалий теперешней жизни…
В тех наших разговорах он больше молчал или отвечал на вопросы мужа. И только измученная, но сильная Ирэн заставляла его что-то предпринимать, чтобы спасти мужа и институт.
Не так много друзей оказалось у этой семьи. Но они были: Евгений Максимович Примаков — один из них. Он рассказал президенту ситуацию. И тот вступился за великого офтальмолога. Сначала позвонила Матвиенко, потом министр здравоохранения Шевченко. Федоров воспрял. И когда был подписан приказ о назначении Федорова директором его института (!), был счастлив как ребенок.
Он позвонил мне в день выхода приказа министра о своем назначении: «Кируня! Мы их (нецензурно)!!»
И засмеялся смущенно — он редко при нас употреблял ненормативную лексику…
«»»
Кира Прошутинская часто обижалась на подругу за ее эгоистичный нрав. «Мне и жаль ее, и злюсь — после гибели Святослава Николаевича для Ирэн существует только ее проблема, только ее боль». Однако в тяжелую минуту она всегда была рядом.
«Понимаю, что она больна, но не могу я привыкнуть к ее авторитарному стилю общения и поэтому раздражаюсь»
23 декабря 2003 года
Вчера вернулась с Ирэн из Берна. Ей сделали операцию там — искусственный тазобедренный сустав. Дочь Юля, которая должна была с ней ехать, сказала, что будет в это время в Париже, но может по дороге оттуда заехать, забрать чемодан Ирэн и довезти ее до аэропорта.
Об этом Ирэн рассказала, когда мы с ее однофамилицей Инной Федоровой сидели в ресторане. «Ты сильная, ты справишься!» — говорила она Ирэн нежным и милым голосом. А я понимаю, что в чужой стране обезноженному человеку особенно трудно. И морально, и физически.
Я решила поехать за ней в Берн после операции, но пока не говорила ей об этом — решила сначала посоветоваться с мужем. Толя сразу сказал: «Конечно, поезжай!» Я позвонила Ирэн, она изумилась, обрадовалась и насторожилась (видимо, подумав, что я за это что-то попрошу), но сразу начала действовать, поэтому мне очень быстро оформили все документы.
Потом Инна Федорова с пафосом сказала мне: «То, что ты делаешь, — поступок! Я к этому не готова. Я могу организовать все, денег дать, но сделать реальное дело сама не могу. Ты меня удивила».
Почему я это делаю? Объяснить до конца не могу. Во-первых, при всех сложностях наших отношений Ирэн мне близкий человек, который много помогал в жизни. Во-вторых, помню себя со сломанной ногой, непомерно в то время обидчивой, одинокой. Именно в такой момент вдруг с грустью поняла, что, оказывается, никому особенно не нужна — ни сыну, ни мужу, ни невестке, ни сотрудникам. Тогда со мной что-то случилось, и я стала по-особому относиться к тем, в ком не ошиблась. Таких людей было совсем немного.
В общем, я решила — и поехала.
7 февраля 2004 года
Вот уже два месяца прошло с тех пор, как Ирэн сделали операцию, а я тогда так и не дописала. Теперь подробности подзабылись, но что-то помню.
Я приехала в клинику в Берне. Открыла дверь в палату. Увидела Ирэн, о чем-то оживленно разговаривающую с нашим посольским врачом. Был он красный, характерно опухший, с помятым лицом и стеснительный. Ирэн мне в меру обрадовалась, как если бы я просто приехала ее навестить в Москве. Она уже сидела в удобном маневренном кресле, веселая, энергичная.
Я осталась с ней в палате. Там было две кровати, а посередине занавеска, которая на ночь зашторивалась, и получалось две комнаты. Главное ощущение от клиники — не грусть, не обреченка казенная, как у нас: здесь много света, в коридоре столики с термосами с горячей водой, милыми фарфоровыми чашками с блюдцами, кофе, чай.
Ирэн сразу начала привычно командовать — «пойди туда», «принеси это», «убери чашку». Стыдно! Понимаю, что она больна, но не могу я привыкнуть к ее авторитарному стилю общения и поэтому раздражаюсь. Ну, хочется мне, чтобы «пожалуйста», «спасибо» и пр. соответствующие обстоятельствам слова вежливости. Но не виновата, она такая, воспитывать ее — себе дороже. И потом — она же меня ни о чем не просила, это я решила помочь.
После принятия решения быть бесконфликтной жить мы начали неплохо. Она — человек чрезвычайно сильный. А жизнь после операции два месяца была трудной — даже лечь, повернуться, сходить в туалет без посторонней помощи Ира не могла. Я и медсестра осторожно брали ее и осторожно, как хрупкую драгоценность, клали как-то совсем отдельно. В клинике было много всего интересного, чего мы до этого никогда не видели: смешные ночные рубашки, которые сзади не зашиты, штанишки, сложенные штабелями в шкафу, крохотные маленькие белые полотенчики тоже в шкафу сложенные.
А вот сестру иногда дозваться или найти было сложно. Как-то вечером повезла я Ирэн курить в специальную комнату. А там сидят 5 сестричек, курят, пьют кофе, болтают. То и дело раздаются звонки — они транслируются сюда из каждой палаты. Девчонки болтают, хихикают, но расходиться не желают. Так продолжалось минут 20. Потом кто-то из них обреченно вздохнул и с тоской пошел к нетерпеливым, капризным больным. Иногда мне надоедало ждать санитарку, которая должна мыть туалет, и я делала это сама.
Честно говоря, в больнице я не особенно была нужна, а вот дальше не знаю, как бы Ирэн справилась…
Утром, в день отлета, я одела ее. Это было сложно. Она сидела в своем инвалидном кресле в шубе, большом меховом берете. Лицо ее, как всегда, в питательном креме, который она накладывала от души и щедро. Пришел посольский доктор, после выходных совсем лиловый, взялся за «руль» кресла. Ирэн с костылями, с вытянутой ногой, поставленной на ступеньку, выглядела странновато и вдруг неожиданно начала посылать всем воздушные поцелуи: «Гуд бай, май диа! Гуд бай!» Местный народ к такой экстравагантности не привык и был слегка смущен.
Мы ехали из Берна в Цюрих. Там я нашла нашего представителя. Ирэн сидела в машине с водителем-поляком, а я оформляла документы, сдавала багаж. Потом мы пересадили ее в местное инвалидное кресло и повезли. Кто не был в новом цюрихском аэропорту, даже представить себе не может количество съездов, подъемов, переездов, переходов, подземных путей. Мы добирались до зала ожидания минут 30.
В этот момент Ирэн ощутила свою беспомощность, а я, наконец, — свою полезность.
В Москве был ужас! Кресло, которое привезли в салон самолета, было жуткое, мужик татарского вида, прикативший его, оказался таким шустрым, что я с сумками за ним не поспевала. Потом к нашему бегу присоединилась какая-то женщина. В таком темпе мы куда-то добежали. И тетка, с нами бежавшая, глядя на меня безумными глазами, сказала: «Дальше вы должны пойти вот этим путем, а вашу подругу мы повезем другой дорогой». Мы долго препирались с ней. Потом она шепотом сказала: «Если я пущу вас в лифт, меня уволят. Вы не представляете, в каком там все состоянии!»
Короче говоря, разными путями мы с Ирэн добрались до так называемого «vip-зала», который по атмосфере и по лицам там присутствующих был похож на какую-то бандитскую стрелку.
Гриша Ройтберг прислал за Ирэн «скорую». Это Ирэн позвонила из Берна его жене с просьбой об этом.
Машина пришла, но со странными носилками и с тетками, а не мужиками, которым было бы легко погрузить Ирэн. Короче говоря, кончилось тем, что ее грузили все: водитель Ирэн, мой водитель, шофер «скорой». Она лежала на этих носилках в шубе, берете, который съехал с головы, и смущенно, испуганно просила не уронить ее.
И было ее так жалко!
«»»
Сегодня, спустя время, Кира Александровна сожалеет, что «все веселое, легкое, радостное, что бывало в эти годы общения с ними, написано проходно-отчетно. А вот события последних месяцев, когда началась чудовищная травля Федорова, когда мы виделись и разговаривали почти каждый день, практически не описаны. Как и та ночь, когда его не стало». Но она помнит эти трагические дни так, как будто это случилось вчера…
«Я пришла к своей любви, которую встретила здесь 28 лет назад, а теперь потеряла»
Ирэн позвонила мне 1 июня. 22 мая у нее день рождения, но настроение Федорова еще было ужасным после долгой борьбы за институт, поэтому все перенесли на 2 июня. Был солнечный день. Я с загипсованной ногой сидела в гамаке. По лужайке бегали собаки, и на душе было хорошо. «Кирюш, завтра увидимся! Сегодня прилетает Славочка, вас с Толяшей ждем завтра к обеду», — сказала Ира. Я посмотрела на дорожку, идущую к нашему дому, и вспомнила, как серьезно Федоров зимой пытался понять, сумеет ли он сесть на нее, если прилетит в следующий раз на вертолете.
Через час приехал Толя. Я видела, как странно он бледен: «Только что сообщили, что разбился вертолет МНТК. Но, может быть, там не было Св. Ник.?» — сказал он, зная ответ.
Все. Через час мы ехали к месту гибели Федорова по длинной-длинной, нескончаемой улице. Она называлась улица Свободы. И это было каким-то знаком — из жизни ушел самый свободный человек из всех, кого я знала.
Мы приехали на место падения вертолета. Я со сломанной ногой осталась в машине, а Толя пошел туда. Было много журналистов, камер. Через какое-то время увидела, как Эдик Сагалаев и Малкин под руки ведут оттуда Ирэн. Она не могла идти, у нее подкашивались ноги, и она громко выла. Было страшно смотреть на нее. Операторы, как хищники, увидев добычу, побежали запечатлеть это зрелище. Я рыдала, не могла контролировать себя и все время кричала из окна машины: «Не снимайте, сволочи!» Через какое-то время приехал мой сын. Толя и Эдуард Михайлович привели Ирэн и посадили ее в нашу машину. Она кричала. Было почему-то холодно. Андрей съездил домой и привез термос с горячим чаем. Она немного выпила. К машине подошел Шойгу и отозвал в сторону Сагалаева. Что-то ему рассказал. Я увидела, что Эдик в домашних тапочках — в этот день он был на даче, и когда услышал сообщение о падении вертолета, сразу бросился к Ире, не успев переодеться.
…На похоронах Ирэн тихо сидела у закрытого гроба. Даже не плакала. Уже потом начался жуткий стресс, который начал разрушать ее здоровье.
19 июня 1995 года
***
Утром позвонила Ирэн. Сегодня 28 лет с того дня, как она впервые встретилась со Св. Ник. Она уже давно решила пройти тем же маршрутом. Ира сказала: «Я села на 101-й автобус, представляешь, маршрут не изменился! Доехала до 81-й больницы, пошла по холлу. Охранник закричал: «Девушка, вы куда?» Я сказала: «Я пришла к своей любви, которую встретила здесь 28 лет назад, а теперь потеряла». Он посмотрел на меня как на сумасшедшую. Лицо у него было такое простое, хорошее! И я сказала: «Я — вдова Святослава Николаевича Федорова. Он здесь когда-то работал». Он вдруг бросился ко мне: «Господи, он мою жену оперировал, он ее спас!» Представляешь, как бывает! Потом купила цветы, пришла домой и поставила их возле Славочкиной фотографии. А несколько дней назад снова посмотрела твою программу «Мужчина и Женщина». Какая передача! Какой там Слава! Такой открытый, такой расслабленный! Он редко бывал таким. И ты там совсем девочка».
«»»
Чтобы не заканчивать рассказ о легендарном враче и человеке на печальной ноте, хочется привести еще несколько ярких фрагментов из дневников Киры Прошутинской.
Прошутинская и Федоровы дружили семьями, и Кира Александровна поведала «две смешные и очень характерные истории из наших семейных походов на культурные мероприятия».
— Вчетвером мы слушали музыку в каком-то роскошном зале. Сидим так: Федоров, Ирэн, я, Малкин. Почти одновременно мужчины просят у нас программки концерта. Мы с ней переглядываемся и отдаем их, еще не понимая, зачем они понадобились. Проходит один номер, второй. И тут мы замечаем, как наши мужья скрупулезно отмечают пальцами уже исполненное! Бедные, они, оказывается, так ждали окончания концерта, периодически сверяя свои программки! Когда увидели наши негодующие лица, переглянулись и беззвучно расхохотались. Но вообще-то мне показалось, что им было неудобно. А может, показалось…
— Еще один концерт. Моему мужу удалось увильнуть, и мы были втроем. В какой-то момент я повернулась и увидела замечательный одухотворенный профиль Св. Ник., увенчанный роскошной серебряной шевелюрой, над которой всю жизнь трудилась парикмахер Картошкина. Он смотрел куда-то вверх, чуть улыбался, потом вдруг что-то записывал на оборотной стороне программки. Было ощущение, что он пишет стихи. Этот акт его творчества длился на протяжении всего концерта. Когда он закончился, я спросила Федорова, что родилось у него под впечатлением классики. Он оживился и с увлечением начал рассказывать о том, что подсчитал, сколько дополнительных операций можно будет сделать и сколько на этом заработать, если работать без выходных: «Кто сказал, что в субботу и в воскресенье нужно отдыхать? Может, это самые рабочие дни будут! Вот я и считал прибыль. Не зря время провел». В общем, концерт для Федорова удался!
«»»
А вот очень важное воспоминание об Ирэн Федоровой, с которой Кира Александровна оказалась вместе в Париже через год после смерти Святослава Николаевича.
21 августа 2001 года
…Скорбные складки от носа к губам стали чуть меньше, но все равно как же похудела она, как постарела за этот год без мужа. Как же мне жалко ее.
Так или иначе, Ирэн все время говорила о любви. «Зачем я живу без Славы? Смысл жизни потерян! Ведь в каждой семье только один вариант: кто-то любит, а кто-то разрешает себя любить. Вот я любила Славу. Как ребенка, как мужа, как любовника. А в вашей семье Толя тебя любит. Он — твой папа. Он ревнует тебя ко всем. Даже к бабам… А ты позволяешь себя любить», — говорила она громко, безапелляционно. Именно из-за ощущения ее всегдашней правоты ссориться или возражать было бессмысленно — она просто не слышит.
А Святослав Николаевич из-за ее беспардонной уверенности в том, что она имеет право все решать и контролировать, никогда не раздражался. «Слава, ты вымыл руки?» — говорила она тоном воспитательницы детского сада. И могучий человек Святослав Николаевич, смущенно улыбаясь, шел мыть руки. Но главное, конечно же, решал он. Но сколько было «неглавного», что решала его жена, замечательная верная Ирэн!
…Кира Александровна рассказывала, как в эту поездку они с Ирэн пошли на Сент-Женевьев-де-Буа и долго ходили там между могил, то и дело отыскивая захоронения с фамилиями знаменитых соотечественников. Громкие имена осколков некогда знатных родов. Бунин, Тарковский, Нуреев… И вдруг Кира Александровна увидела могилу, на которой значилась скромная надпись «Лика». Это было захоронение любви Антона Павловича Чехова — Лидии Мизиновой. В сильном волнении она позвала Ирэн: «Смотри — Лика!» Они долго стояли у могилы. А перед входом на кладбище загодя купили цветы. «Я взяла букет синих фиалок и с трудом воткнула его в ссохшуюся землю…» — вспоминает Прошутинская.
…Ирэн Федорова нашла свое последнее упокоение на сельском кладбище деревни Рождествено Мытищинского района в 60 км от Москвы. Именно там, где они жили последние годы, завещал похоронить себя Святослав Федоров, чурающийся знаменитых пафосных погостов. Она пережила мужа на 20 лет.
Теперь они снова вместе.
