«Почему ребенок не рассказал все мне?»
«Я вот хочу сказать, что у мамы очень много доказательств, что Наташа не является белой и пушистой, я все понимаю, что это подросток, которого будут защищать все вокруг, но за каждой невиновностью за спиной имеются огромные погрешности».
«Что-то ты, Наташа, крылья распустила».
«Как матери наладить отношения с Наташей, если она сказала, что отчим педофил, хотя это вранье?»
«Состояние Наташи было не очень, я сама его видела, но она скрытная, она же даже не говорила про это, ну, только чужому человеку, учителю, а по какой причине учителю? Что между ними общего?»
«Наташу вы можете защищать, вас очень много собралось, а я хочу защитить подругу, которую знаю давно и близко».
Такие сообщения в личку стали получать правозащитники после выхода статьи в «МК» о том, как классная руководительница откликнулась на крик о помощи своей ученицы и спасла ее от суицида. Наташа рассказала учительнице, что к ней приставал отчим (написано заявление в полицию, идет проверка), что дома ее постоянно избивают (есть справка из больницы) и что она не видит выхода, кроме суицида. По счастью, Наташа не смогла исполнить задуманное, и учительница успела прийти на помощь. Сейчас девушка пребывает в одном из московских социально-реабилитационных центров. После выхода статьи в «МК» волонтеры решили собрать для Наташи деньги, чтобы купить ей вещи первой необходимости, которые не привезла ее семья.
И вот тогда в комментариях к обсуждению помощи девушке появились люди, называющие себя ее родными: ее дядя Владимир и близкая подруга ее матери Нина (все имена и некоторые детали изменены, так как затронуты интересы несовершеннолетней. — Авт.).
Нину волновало, почему девочка не решилась довериться лично ей, ведь, по ее словам, ее собственный ребенок ей рассказывает «все», но соседская девочка отказалась идти на контакт, выбрав учительницу.
«Потому что вы все передавали моей матери», — написала в чате Наташа. Нину объяснение не удовлетворило, и она снова и снова твердила свое: «Семья идеальная, со стороны такого не было видно, как ни зайдешь — у них гости». Ей пытались объяснить, что, к сожалению, в идеальных с виду семьях могут быть непростые отношения, но Нину это не сбивало: она вновь и вновь требовала от Наташи покаяться перед матерью, не реагируя на фразы правозащитников о том, что, к сожалению, подлинность истории подтверждается и перепиской с матерью, и справками из больницы, и заключениями психологов.
Дядя Наташи, Владимир, атаковал тех, кто помогает племяннице, в лоб, заявив, что только люди нетрадиционной сексуальной ориентации могут оказывать помощь подросткам, которые жалуются на избиения. Высказывания Владимира о педофилии цитировать и вовсе не хочется, так как в том состоянии, в котором он писал волонтерам, оказалось, что он не считает приставания к девочке-подростку со стороны отчима отклонением. «Мне плевать, что вы говорите», — написал он в личные сообщения каждому из волонтеров, обсуждавших помощь Наташе.
На следующий день мать заблокировала Наташин телефон, а та окончательно осознала: решение идти в социально-реабилитационный центр было правильным. Если дядя и подруга матери пытались через публичные оскорбления «вразумить» ее, но своими обвинениями добились противоположного эффекта: Наташа поняла, что дома ее не ждут и что семья ее предала окончательно. Сейчас девушка находится в летнем лагере для детей, пострадавших от насилия, а ближе к осени вместе с психологами и социальными работниками будет думать, что делать дальше. Домой она возвращаться не хочет и готова сама требовать ограничить мать в родительских правах. Семейные «доброжелатели» разрушили семью окончательно: подростки не прощают публичных унижений.
«Я хочу поговорить с ребенком, но не знаю как»
На самом деле для большинства семей ситуация, в которой один из детей попадает в социально-реабилитационный центр, — это шок, и большинство все же думает, как вернуть ребенка домой.
Вот только такому навыку не учат ни в школе, ни в институте.
У Марины двое детей, сейчас она ждет третьего и пытается понять, как вернуть старшего обратно в семью. Максиму (все имена и некоторые детали изменены. — Авт.) 12 лет, его брату — 8. Марина родила их в первом браке, муж избивал и ее, и мальчиков, в итоге пришлось спасаться бегством. Далее Марина работала на трех работах, снимала квартиру, безуспешно пыталась добиться алиментов, а муж сидел в тюрьме. После выхода оттуда увидеть сыновей он не захотел. Дети пошли в школу, жизнь наладилась, Марина встретила человека, за которого вышла замуж, готовится стать матерью. Проблемы начались с Максимом: он стал убегать из дома, ночевать по подвалам.
Причина, которую он озвучил матери, — это травля в школе и вообще нежелание учиться.
— Он детям во дворе всем говорит: «Все равно буду жить в подвале или на складе, учиться не буду, воровать буду», а мне: «Свободы хочу», — чуть не плачет Марина. — Я готова все сделать, только бы помочь ему, но не знаю, как достучаться.
За полгода Максим сбежал из дома 6 раз, а к Марине и ее новому мужу пришли в дом органы опеки и уговорили ее отдать ребенка в социально-реабилитационный центр, обещая, что там ему помогут.
— Он уже был там один раз два месяца, но ничего не изменилось. Теперь меня снова органы опеки уговорили, а потом стали давить, сказав, что смогут ему помочь, только если я напишу, что согласна на ограничение моих родительских прав. Я не пью, не употребляю наркотики, не бью его. Я просто не справляюсь, и они сказали, что этого достаточно, чтобы быть лишенной родительских прав, — продолжает Марина.
Марине сейчас помогают бороться за ребенка и его возвращение домой те же волонтеры, которые помогали Наташе спастись от родной семьи. Потому что ни Марина, ни ее сын Максим не представляют друг для друга опасности, им надо лишь понять, в чем проблема.
— Если надо его перевести в другую школу — я переведу. Он мне жаловался на одноклассников, я его научила ехидно им отвечать, чтобы и без мата, и при этом с достоинством. Он сперва так гордился, что научился по-умному отпор давать, а потом снова пошло-поехало, — пытается оправдываться Марина, хотя ее никто не обвиняет.
Удивительно, но если в случае Наташи социальные службы не хотели вмешиваться в ситуацию до последнего, несмотря на синяки у девочки и наличие переписки с матерью, где она прямо жаловалась на приставания отчима, то в ситуации Марины, напротив, органы опеки начали убеждать ее разлучиться с сыном и сдать государству на перевоспитание.
Марина поняла, что ошибочно поверила «советам профессионалов», и собирается ехать забирать сына. Но предварительно она сейчас посещает психолога, чтобы понять, как с ним поговорить о произошедшем.
— Вы всегда общались с ним как с маленьким взрослым. Честно говорили о проблемах, учили быть ответственным, в том числе за младшего брата. А он ребенок, и его побег — это крик о помощи. Он хочет, чтобы вы до него достучались, и просто не нашел иного средства, — говорит ей психолог.
Марина кивает, записывает рекомендации. У нее нет денег на длительную работу с семейным консультантом. Возможно, придется отложить ипотеку: государственным специалистам после того, что случилось, она больше не доверяет.
«Никто не «отремонтирует» ребенка без вас»
Сейчас родители детей подростков — это часто люди 35–45 лет, выросшие в 90-е, когда особо не было ни реабилитационных центров, ни волонтеров, разве что в том же «МК» печатали номера «горячих линий» для подростков, но до длительной работы с детьми в сложной ситуации не доходило, и часто все зависело от компании, в которую ребята попадали на улице.
Разумеется, все нынешние родители, прошедшие сами через подростковые разочарования, иногда — насилие, часто — родительскую отстраненность из-за занятости, через собственные бунты, слезы, травлю, не хотели повторения такой судьбы для собственных детей. Однако это повторяется.
Одни семьи, как в случае Наташи, начинают обвинять во всем ребенка, до последнего считать его лгуном и мошенником и считать, что в реабилитационный центр он попал, потому что находится под чьим-то дурным влиянием.
Другие, как в случае Марины, готовы бороться за своих детей, но не знают, как это правильно сделать.
При этом и у одних, и у вторых, звучит лейтмотив: «Ребенок же был одет, обут, ради него мы работаем».
Руководитель специального общественного проекта психолог Анна Левченко помогает Наташе в ситуации с отчимом, но говорит, что на их «горячую линию» регулярно поступают звонки от подростков, которые страдают от насилия или непонимания в семье и не знают, как, в свою очередь, достучаться до родителей, не уходя из дома.
«Попадание ребенка в социально-реабилитационный центр — это крайняя ситуация, в которой важно, как себя поведут родители. На практике мы видим, что первое, что они делают, — это решают, нужно ли спасать ситуацию в принципе. Вот мы видим два полярных случая: с одной стороны, есть мать Наташи, которая готова формально проявить только минимальную заботу, но не участвовать в решении конфликта, так как она фактически открытым текстом сказала дочери, что считает ее преградой для построения семьи с отчимом. С другой стороны, мы видим ситуацию Марины, у которой сын на самом-то деле попал в социально-реабилитационный центр по ошибке. Да, бывают ситуации, что человек не справляется в какой-то момент с воспитанием ребенка, бывает, что дети начинают убегать из дома, употреблять алкоголь, нарушать закон по мелочам. В отчаянии родители могут обратиться в органы опеки, ожидая от них совета, что делать, а те, в свою очередь, некомпетентны в разрешении таких ситуаций и могут лишь изъять ребенка из семьи. Но изъятие, даже временное, не решает проблему, а усугубляет ее, так как и родителям, и ребенку нужна помощь психолога, причем долгосрочная, чтобы совместно разобраться в причине происходящего. Дети начинают вести себя асоциально, считая, что таким образом их крик о помощи услышат, чтобы с ними начали, например, говорить не только об оценках в школе, чтобы родители и дети выстроили здоровые отношения. Опека же говорит: «Сдайте ребенка в СРЦ, вам там его «починят», — а так не бывает.
К сожалению, часто случается, что родитель просто «закидывает» ребенка на консультацию психолога и уходит по своим делам, а психолог не успевает даже окликнуть родителя, чтобы тот остался для совместной консультации. Психолог — это не волшебник, а тот же посредник между родителем и ребенком, который может помочь донести до родителя в адекватной форме, что ему пытаются сказать. У моей коллеги был случай, когда к ней в кабинет именно что закинули трехлетнего ребенка и потребовали его «отремонтировать»», говорит Левченко.
Она говорит, что одна из причин нынешних детско-родительских конфликтов — это разница поколений: «Те, кому сейчас 10–15 лет, — это дети, выросшие с Интернетом под рукой. Они уже знают, что насилие в воспитании недопустимо, что можно и нужно просить о помощи, но не могут донести эту информацию до собственной семьи, так как их родители росли в другой парадигме и привыкли, что надо закрыть базовые потребности ребенка в еде, одежде и образовании и часто сводят разговоры с ними к обсуждению этих потребностей. Так захлопывается ловушка непонимания: к примеру, над ребенком в школе издевается учитель, а родители продолжают ругать за плохие оценки. Конечно, это не относится к ситуациям, когда есть применение прямого насилия».
Руководитель благотворительного фонда Елена Альшанская говорит, что необходимо, чтобы социально-реабилитационные центры, приюты, куда дети попадают до того, как их родители ограничены в родительских правах, а также детские дома и другие варианты размещения для детей, оставшихся без попечения родителей, стали единой системой, не местом наказания, а местом спасения.
«Туда, конечно, должны попадать дети не потому, что с мамой поссорились, а в ситуациях, когда ребенку угрожает реальная опасность: например, его постоянно жестоко избивают. И, как только ребенок попадает в такую систему, в любом случае надо начинать прорабатывать ситуацию вместе с родителями: можно ли еще что-то исправить? Например, родитель готов пройти курс лечения от алкоголизма, работать с психологом, если это невозможно, устройство к родственникам или же, если готовых принять родных и близких нет, на его устройство в другую семью.
Пока сложилась следующая ситуация: из семьи полиция забирает ребенка или родитель отдает его по заявлению, ребенок попадает в социально-реабилитационный центр, живет там. И если затем, например, родителей ограничивают в правах, ребенок попадает в детдом, что дети — и в разговорах с нами они прямо говорят — воспринимают как понижение своего социального статуса, плюс ребенок проходит через излишние и бессмысленные перемещения», — поясняет Альшанская свою позицию.
Она комментирует ситуацию Марины:
«Родители, к сожалению, склонны доверять специалистам, их авторитету профессионалов. Но это плохая помощь. На самом деле детско-родительские конфликты, если нет прямой угрозы жизни и здоровью ребенка, надо решать, не разлучая детей с семьями. В большинстве случаев такое размещение ребенок считывает как тяжелейшее предательство, как «меня сдали, меня бросили», и дальнейшее пребывание там может безвозвратно нарушить отношения между родителями и детьми. Ребенку важно знать, что его принимают, его любят, его не предадут. Ребенок действительно может после возвращения из СРЦ вести себя «потише», шокированный таким наказанием, но отношения с родными уже будут навсегда испорчены.
Другая ситуация — если речь о тяжелом конфликте семьи с детьми подросткового возраста. Тут можно подумать о варианте тренировочных квартир, где ребенок мог бы начать готовиться к самостоятельной жизни, но это должны быть не приюты, а практическое обучение самостоятельной жизни подростков старшего возраста на пути к взрослой жизни или эмансипации. Но начинать надо всегда с педагогической помощи и ребенку, и взрослому, с попытки найти точки соприкосновения и урегулирования конфликта, без разлучения с родителями, семьей.
Отдельная проблема — это дети с серьезными нарушениями поведения, с конфликтами с законом. С постоянными проявлениями насилия и жестокости, например. Для них должна быть создана система как педагогической помощи, в том числе родителям и специалистам, которые с ними работают, так и вариант специальных реабилитационных центров, которые будут заниматься их педагогической и социальной адаптацией и возвращением в социум», — продолжает Альшанская.
Она добавляет, что уполномоченная по правам ребенка РФ Мария Львова-Белова сейчас занимается продвижением инициативы по созданию центров для подростков, где будут мастерские, возможность общаться с ровесниками, рисовать, играть в настольные игры, столярничать, но при этом будет и возможность поговорить с психологом, найти помощь и поддержку без побегов из дома или устройства в детский дом.
