— Нет, измена! Причем циничная, расчетливая! Я в тебе жестоко ошибся, — кричал Автобус. — Ишь, нашел предлог! Мало ли кому куда нужно! Эдак все будут метаться кто куда. А как же преданность? Верность избраннику? Мы столько с тобой прошли, то есть проехали, то есть исколесили, и вот… Я не ждал столь мерзкой подлости. Как ты посмел переметнуться!
Пассажир не знал, что сказать в оправдание. Нелепость придирок казалась очевидной. Он пробовал воззвать к здравому смыслу, хорохорился:
— Говна-пирога, единичный, частный случай. Исключение из правила. А сегодня мы снова вместе, я настроен ехать обычным курсом. Нам опять по пути.
— Уходи прочь! Я тебя не впущу! — негодовал Автобус.
— Я спешу, опаздываю, мое время точно рассчитано, — объяснял Пассажир.
— В том-то и дело! Твое выгадывание, приспособленчество, твоя меркантильность отвратительны! Они перечеркивают нормы нравственности, перехлестывают пределы морали. Относишься ко мне потребительски! Сегодня я тебе нужен — и ты тут как тут. Будто ничего гадкого не вытворил. А завтра опять свинтишь на сторону?!
— Если обстоятельства сложатся… Что будет делать? Не пешком же шкандыбать…
— Не сваливай на якобы объективные причины! Слезай! Не повезу! Беги к своему новому…
— Не вижу повода обижаться и возмущаться, мне и впрямь удобнее пользоваться, когда совпадает, твоими услугами. Они всегда экстракласса.
— Вот-вот… Спохватился… Что имеем — не храним, потерявши — плачем! Не умаслишь!
— Уймись. Ведь доведешь, вынудишь… Толкаешь на поиск альтернативных вариантов. Метро мне не мило, там толкучка и духота. Но придется…
— Угрожаешь? Шантажируешь? Чего еще от тебя ждать? Совсем опустился…
— Я это сделаю против воли. Ты спровоцируешь.
— Еще и на трамвай позарься, ха-ха! А может, на разнузданное такси? Еще бы! Оно, продажное, дорогущее, хапужнически угодливое, распутно рулит без четких остановочных интервалов, доставит извращенным, неприемлемым для добропорядочного скромника способом куда прикажут, а у меня и скорость дозирована, и ритм по расписанию…
Пассажир, устав препираться, нырнул в подземку. И на трамвае протрясся. И убедился: рельсовые виды транспорта приемлемы, удобны, а порой достигают нужных точек даже быстрее бензиноподпитываемых.
Но и автобус не заскучал. Новые знакомые заполнили его вакуум. Он им тоже изредка учинял выволочки. Не столь бурные, притерпелся к непостоянству. Да и не такая уж большая разница: кого везти…
Мстительная Кастрюля
Кастрюля на кухне великого человека изо дня в день коптила дно и бока, захлебывалась жиром и паром. Накалялась. Клокотала. Обидная участь! Испытывать скребки наждачных мочалок и вялое прикосновение истрепанных синтетических губок, царапание половника и выскабливание то вилками, то ложками… Она откровенно завидовала находившимся в помещениях за стеной другим, не столь необходимым для каждодневного обихода предметам. Обычная тряпка, измазанное красками Полотно, но, в связи с несколькими нанесенными на него мазками, приобщено к бессмертию… (За какие заслуги?) Фолиант в кожаном истертом переплете (хрупкий настолько, что вот-вот обратится в прах), а едва окажется припудрен мягкой пылью, и его ласкающе оглаживают бархоткой, овевают опахалами. С какой стати обветшавший раритет пребывает в привилегированном положении? Со временем, — судачили между собой эти элитарные кривляки (еще бы не выкаблучиваться, ведь с ними обращались бережно, уважительно), — им суждено дальнейшее поклонение-превозношение: изображения так называемых артефактов войдут в каталоги, проспекты, монографии… Почему неувядаемая будущность выпала им, а не преполезнейшей Кастрюле? «Чем я хуже никчемных излишеств? — страдала она. — Без них легко обойтись, а без меня — попробуй-ка! В чем сваришь суп и разогреешь макароны? В кожаном переплете? В багетовой раме?»
Кастрюля, злоупотребив служебным положением и превысив скромные вмененные обязанности, устроила пожар. Ей, огнеупорной, не привыкать к пламени и испепеляющему жару. А вот хрупким соседям из прилегающих пенатов не поздоровилось. «Наравне с ними я участвовала в созидательной деятельности, разве не так? — доказывала свою правоту посреди тлеющих углей и шипящих головешек она. — Но мой вклад не ценили, не хотели увековечить. Пеняйте на себя. Расхлебывайте. Что до моего личного персонального жизненного кредо… Не удалось войти в Историю вершительницей, войду погубительницей!»
Увы, некому было слушать ее стройные рассуждения.
Яблочко и Яблонька
Яблочку мечталось опровергнуть известную (и нелестную для любого подчеркнуто блюдущего свою обособленность и независимость индивида) пословицу о том, что упадет недалеко от яблоньки. Поэтому, едва созрев, оно сорвалось с ветки и резво покатилось прочь, не оглядываясь на взлелеявший его ствол, в то время как выводок спелых крутобоких, будто пушечные ядра, собратьев остался уютно покачиваться средь зеленой листвы.
В сад прибежали дети, стали швырять по лакомым мишеням камнями и палками и собирать добытые плоды, а схоронившееся в траве Яблочко не заметили.
Пришел садовник, снял с веток часть урожая, а валявшееся на значительном расстоянии Яблочко не узрел.
Яблонька, которой было обидно, что взращенное ею дитятко не хочет помнить родства и генеалогического прошлого, изредка укоризненно смотрела в сторону забывшего материнскую доброту и ласку дитятка.
Яблочко же старалось забыть былую унизительную зависимость от прихоти черенка. Оно не могло сформулировать, что заставило его пренебречь кровной пуповиной и порвать связь с пышной кроной. Если бы вознамерилось сделаться грушей, вишней, сливой (или, на худой конец, свеклой, морковью, репой), тогда демарш был бы объясним. А оно действовало спонтанно, подстрекаемое духом противоречия, однако не антагонистично по отношению к фруктовой основе.
Кантуясь на сырой делянке под открытым небом, лишенное притока свежих соков, омываемое дождями, припекаемое солнцем, оно начало сморщиваться и подгнивать. На него вполз противный Слизняк и принялся откусывать от поврежденной кожицы микроскопические кусочки. Но сердцевина округлого домика: окутанные телесной мякотью жесткие перемычки между секциями-комнатами, где скрывались твердые зернышки, — оказалась неподвластна погодным метаморфозам и посягательствам Слизня. Часть не тронутых плесенью и не изъязвленных обжорой семечек склевали прилетевшие птицы, часть семян проникла в землю и взошла ростками будущих деревьев.
Вблизи Яблони, в истощенной, высосанной раскидистыми старожилами почве, всходы не укоренились бы. Попади Яблочко в человеческий рацион, семена очутились бы в мусорном ведре.
Обнаружилась цель, ради которой совершило задиристое Яблочко свой революционно-эволюционный бунт. Нарушив привычный, извечно отправляемый круговорот и заведенный уклад, вырвавшись за рамки очерченных пределов, увенчало путь россыпью осваивающих новые пространства потомков.
Приключения Кота в сапогах
И помог Кот в сапогах своему господину сделаться богачом, женил его на принцессе. И счастливец, благодушествуя, кастрировал Кота, чтобы неповадно было пекущейся о хозяине твари мнить себя умнее человека.
Недоразумение в ретроспективе
Жило-было Недоразумение. Оно придерживалось о себе весьма высокого мнения и частенько повторяло: «Я не такая простая штучка». Окружающие, помешкав, соглашались: «В самом деле, никчемное, нелепое создание, а кочует с одной высокой должности на другую, еще более высокую, уважаемо в определенных кругах. А в определенных — не уважаемо, что опять-таки свидетельствует о сложной противоречивости натуры, которую не все способны одинаково правильно оценить».
Но кому-то ведь суждено вынести окончательный, итоговый вердикт. Неужто вызывающая разнотолки фигура впрямь неординарна (коль занимает влиятельный объем и значительное жизненное пространство)? Или являет собой бездонную Пустоту?
Взвешивающая поступки на весах беспристрастия Вечность обнажила несостоятельность позитивно-негативного мифа. Протяженная во времени История расставила безжалостные акценты и осветила этапы вопиюще нелогичной никчемной карьеры. Долгая дистанция позволила увидеть нюансы в более-менее объективном свете и довершила приговор: пригвоздила посмешище Бессмыслицы к позорному столбу.
Но и респектабельнейшее триединство авторитетнейших мнений не выразило всей полноты феномена всеобъемлющего Ничтожества, ради постижения природы которого нужно сделаться абсолютно идентичным ему. Самоумаление нереально для гордого Разума.
