Такие, как Ваня, есть в любом детском саду и в каждой школе. Что с ними не так?
Дерется, ругается матом, выбегает из класса. Неусидчивый, непослушный, невоспитанный – одни «не». Трудный ребенок – это кошмар и ужас взрослых. Родители вывешивают белый флаг, педагоги считают дни, когда юный «террорист» наконец-то закончит школу. Что делать с таким ребенком?
- Это история про конфликты. В образовательных организациях, как правило, встречаются конфликты двух типов: учитель – ученик, и между детьми, – считает Анастасия Ковалева, член Общественного совета при уполномоченном при Президенте РФ по правам ребенка, юрист, специалист в области семейного и уголовного права. – И в этом нет ничего плохого. Избавиться от конфликтов невозможно, а вот научиться решать их конструктивно, извлекать из них опыт и позитивный потенциал, конечно же, можно!
И решать придётся. Чем быстрее и конструктивнее разрешится проблема, тем доверительнее будет атмосфера дома или в классе. Важно научиться понимать другого человека, уважать его желания и особенности личности.
В любом случае, противостояние – точка роста, чтобы учиться преодолевать трудности с самого маленького возраста. При несовпадении интересов договориться о решении – это как раз найти компромисс. Можно, конечно, уступить, но кто из родителей хочет, чтобы ребенок и во взрослой жизни был затюканный? А некоторые растят детей с позиции умения дать сдачи, а потом удивляются: почему мой сын дерется?
Постарайтесь разобраться в сути случившегося. Будьте готовы к тому, что результаты вашего расследования могут оказаться не в пользу ребёнка. Это совершенно нормально: не умея мирно разрешать сложные ситуации, подростки часто становятся инициаторами конфликтов.
В ситуации конфликта родители часто теряются вместо того, чтобы поддержать своего ребенка и сказать, что бить по лицу, наверное, не стоило, но надо уметь отстаивать личные границы, которые формируются именно в этом возрасте. Они пасуют перед завучем, классным руководителем и, в конечном счете, предают своих детей, обещая поговорить с ними, наказать, в то время как задача родителя – встать на сторону ребенка.
- Что бы ни случилось?
- Да, в любой конфликтной ситуации ты должен быть на его стороне. Одно дело воспитать и привить ему чувства ответственности, а другое дело при любой ошибке предать, отойти в сторону.
Потом будешь разбираться, как исправить ситуацию, которая уже произошла. Он уже подрался. Уже сорвал урок. Унижение при всех дети воспринимают, как предательство, и уже не обратятся к тебе в трудной ситуации. Если ты предал ребенка из-за какой-то машинки, которую он утащил из детского сада, то, когда случится что-то посерьезнее, он не придет за помощью к родителям, потому что понимают, их не защитили. Дети ничего не делают без причины. Просто так ничего не бывает, ищите причины, а не хватайтесь за самое для вас очевидное.
…Порой родители искренне не понимают, почему их ребенок выбрал такой неправильный вектор поведения. А он упрямо уходит от расспросов, дерзит, молчит, замыкается в себе. Устав стучаться в эту закрытую дверь, взрослые отступают. Им невдомек, какой ад творится в детской душе.
Многие родители вообще не знают своих детей, убеждена моя собеседница. Базовое общение – полтора часа в день, из них полчаса утром по типу: «Завтракать будешь?» и час вечером: «Что получил в школе? Уроки сделал?».
В рабочем пособии, которое называется «Путь к сближению», специалист предлагает конкретные шаги, которые надо сделать родителям для понимания поступков ребенка. Вы, к примеру, знаете, с кем и где ему нравится гулять? Кто его кумир? Чем он сегодня увлечен? Что с ним происходит, когда он чувствует грусть? Когда есть ответы на эти вопросы, понять причину постоянных конфликтов не так уж сложно.
- Если модель поведения он взял из дома, потому что папа бьет маму и в семье обижают слабых, то это, конечно, родительская ответственность. Но какие бы не были внутрисемейные отношения, ребенок в этом не виноват. Его научили быть таким, какой он есть.
В этой ситуации выхода два: либо убедить родителей меняться и изменить формат общения внутри, показывая, какие бывают трагичные последствия. Или же брать ответственность за жизнь и безопасность ребенка, защищая его даже от семьи.
В любом случае, ребенок должен понимать: его границы заканчиваются там, где начинаются чужие. В некоторых ситуациях надо подключать психолога. Пока это детсадовский возраст, многое можно исправить, потом будет хуже. Последствия необходимо проговаривать с родителями.
Конечно, учителям, да и родителям очень удобно, когда ребенок не спорит, послушно выполняет все требования. Но не из таких ли детей вырастают неуспешные люди, которые привыкли к тому, что у них нет права голоса? А бунтари, взрывающие коллектив, часто становятся яркими личностями.
Надо ли наказывать детей за плохие поступки? Ответственность должна быть, считает Анастасия. Ребенку необходимо объяснить, что он поступил неправильно, и теперь за это придется извиниться. Но правила должны быть общими для всех, и нарушать их нельзя никому, без исключений. Васе можно, а Пете нельзя? Такая педагогика в детских коллективах, где полыхает острое чувство справедливости, не работает.
Бывают случаи, когда ребенок так допекает учителей, что ситуация становится тупиковой. Родителей вызывают в школу, директор намекает, а то и требует: «Заберите своего ребенка!» Но куда его девать? В другую школу, где нет завышенных требований? В коррекционку с маленькими классами? Перевести на надомное обучение? Что делать в ситуации, когда заставляют забрать документы?
- «Заберите его из школы» – так сказать никто не имеет права, – говорит Анастасия Ковалева. – По закону ребенок имеет право на образование. Его отчислить нельзя. Но из-за того, что мы все боремся за рейтинги, школы, естественно, нацелены на то, чтобы убедить родителей забрать трудного ребенка, который «портит статистику», из школы. Пугают постановкой на учет, тем самым вынуждают пойти на этот шаг. И многие родители поддаются. Но юридических оснований для отчисления нет. Вот когда ребенок без уважительных причин вообще не посещает образовательное учреждение, можно предъявлять претензии к родителям.
…Первые строчки педагогической поэмы Марии Прочухаевой, руководителя Службы ранней помощи ГБУ ЦСПР «Роза ветров», чья миссия – социальная поддержка и реабилитация детей-инвалидов, писались еще в конце девяностых в маленьком детском саду на Пресне. Тогда она, молодой психолог, решилась сломать привычные стереотипы детского учреждения и принимать детей, которым в других садах прямо указывали на дверь. С синдромом Дауна, ДЦП, ранним детским аутизмом и другими диагнозами. Не отказывали практически никому.
Тогда наше общество еще привычно делило людей на больных и здоровых. Родители обычных детей тревожились, что ребенок «с особенностями» может быть опасным, но оказалось, что инклюзия, или совместное воспитание, идет на пользу всем. Дети становятся более общительными, среди них меньше забитых, не умеющих постоять за себя. В то же время у них ниже уровень тревожности и агрессивности.
Очевидно, что в таком коллективе гораздо больше возмутителей спокойствия, чем в обычном детском учреждении. Здесь мало кто будет ходить по струнке. Как управлять этим сообществом и что делать с трудновоспитуемыми?
- Дети со сложным поведением, по большому счету, ничем не отличаются от всех остальных, – убеждена Мария. – Я считаю, у каждого есть особенности, у кого-то они ярко выражены, кто-то мешает жить сам себе или другим, причем не обязательно поведением. Это может быть внешность, интеллектуальное развитие.
Для нас такой ребенок всегда становился загадкой, и мы считали, что наше дело ее разгадать, понять, в чем его дефициты и как их восполнить. А родители должны быть нашими партнерами. Каким-то детям необходимо после короткого времени присутствия в классе выйти, чтобы уединиться. Это не очень обычно для массовой школы, но, если мы видим, что такая потребность есть, значит, мы организуем подобное место, где получится отдохнуть, подзарядиться и вернуться в класс.
Она вспоминает свой опыт в частной школе под Серпуховом, которая первоначально открылась для бывших воспитанников детского дома-интерната. Школа-интернат, созданная на средства благотворительного фонда, называлась коррекционной, поскольку ученики были с диагнозом «умственная отсталость». И тогда новый директор Мария Прочухаева сказала свое волшебное слово «инклюзия».
У нее имелся опыт директорства в московской школе, где ее сын и внук учились в таком инклюзивном классе, где, кроме обычных детей, был слабослышащий мальчик, двое детей с расстройствами аутистического спектра, один парень с синдромом Дауна. В классе был замечательный учитель, тьютор, а в школе – сильная служба сопровождения: психологи, логопеды, дефектологи, социальные педагоги. И это был самый крепкий, сплоченный класс, в котором сначала числились 18 детей, но буквально через полгода их стало 29. Потому что со всей Москвы потянулись девчонки и мальчишки за качеством обучения.
- Дети с опытом сиротства не очень социализировались, – Мария рассказывает про деревенский эксперимент. – Я предложила сделать школу инклюзивной, потому что была уверена в том, что это важный и полезный подход, и предложила набрать обычных детей с успешными жизненными сценариями, чтобы детдомовцы пропитывались положительным опытом.
Она открыла двери для всех желающих. Никто не верил, что рядом с «особыми детьми», часть из которых училась по адаптированным программам, захотят сесть за парты ребята из сельской общеобразовательной школы. Но они пришли – добрая молва разносится быстро. Приехали учителя из Москвы, заработали служба сопровождения и интересные кружки, открылся музейный проект, дававший возможность детям почувствовать минуту славы.
Придумали рыцарский лагерь, где изготавливали мечи, шили одеяния, устраивали турниры, готовили кушанья, играли в древние настольные игры. И проводились турниры, балы, был кодекс чести.
На минуточку, речь не о гимназии с углубленным изучением языков или математическим уклоном, а о школе с довольно непростым контингентом:
- Самый трудный ребенок был как раз из этой деревни. Мальчик из многодетной неблагополучной семьи. Он учился в 7 классе, но не умел писать. Выбегал с уроков на третьей минуте, ругался матом, вышибал дверь и был недоступен контакту. Даже у меня появилось ощущение полного бессилия с этим парнем. Я не понимала, на что можно опереться. Ребенок не видел людей, не чувствовал в себе никакого ресурса. У него не было ни друзей, ни интересов. Мы собрали консилиум служба сопровождения. Это тьюторы, логопеды, психологи, дефектологи.
Задача-максимум была, чтобы после окончания школы ребенок стал самостоятельным человеком. Мария рассказывает мне о скандинавской концепция нормализации, суть которой в том, чтобы человек с особенностями мог жить, как все: иметь свой круг общения, собственные интересы, всегда был бы занят интересным и полезным делом.
В школе действовали общие правила жизни, они обсуждались и детьми, и педагогами. Можно ли выбегать из столовой с хлебом? Нужно ли здороваться при встрече? Надо ли смотреть человеку в глаза? – очевидные, но такие важные вещи.
- Мы поняли, что мальчику необходимо лечение, потому что у него острая депрессия, – продолжает Мария. – В этой школе был медицинский блок, и наш психиатр сказал: давайте попробуем! Ребенка начали лечить, и оказалось, что это правильно. Сняв остроту состояния, мы смогли вступить с ним в контакт, и у него появилось желание встать на ноги. И еще было ясно, что нужно начинать с семьи. Из всех родственников ребенка – бабушки, тети, мамы и младших братьев и сестер именно тетя оказалась самым конструктивным человеком. Она взяла на поруки маму.
Мальчик жил в тяжелых условиях: у него не было ни своей кровати, ни стола. Не всегда имелась еда. В доме поражала антисанитария. Поэтому начали с самого простого: договорились, что помогут купить мебель и начать ремонт. У ребенка появилось спальное место, стол. И, главное, тьютор, который постоянно опекал мальчика в школе по программе коррекции поведения. У них был честный договор, по которому мальчик брал на себя обязательства: десять минут сидеть на уроке, поднимать руку, выходить к доске. Он все это выполнял, успехи вознаграждались.
И этот «маугли» начал меняться. У него появились эмоции. Рядом со школой есть деревня, где НКО организовало самостоятельное проживание для особенных взрослых. Там лошади, ферма, трактор, теплицы. Наш мальчик готов был учиться, он перестал ругаться и драться – все ради того, чтобы в пятницу вечером поехать туда ухаживать за лошадьми, варить макароны, просто жить какой-то простой, понятной и одновременно новой для него жизнью.
- К концу первого года он пришел ко мне и признался, что нарушил правила: кого-то обругал, а потом спросил: «Я теперь не поеду в деревню?» Я ответила: «Нет, не поедешь, но молодец, что честно рассказал». В деревню он не поехал, зато получил мороженое, которое очень любил, – улыбается Мария.
Она уверена, что всегда найдется человек, у которого силенок побольше, и захочет помочь тому, кто послабее. И это так важно, что должно быть «зашито» во все правила школы. Что сильный помогает слабому. Большими буквами. Не смеяться над тем, у кого не получилось, а найти форму, в которой этот маленький человек сможет себя проявить наилучшим образом.
Пусть у него какие-то важные дефициты, их можно восполнить новыми ресурсами. Не надо бояться сказать маме, что у ее ребенка проблемы, к примеру, задержка психического развития. Соответственно, у него есть такие особенности, как немного сниженный объем памяти, трудности концентрации. Учитель, в свою очередь, будет знать об этом и учитывать при работе с таким учеником. Стратегия школы и семьи должна быть общей. Если специалисты говорят, что у ребенка дефициты, а родители заявляют, что, мол, ничего подобного, у них все дети умные, это само пройдет. Само не пройдет. Не виноват ребенок, который вскакивает на уроке и выбегает из класса. Такие у него особенности. И вообще, встроить его в жизнь – работа взрослых.
… Однажды тот самый сложный мальчик, который раньше жил в замурованном состоянии, вернувшись из деревни, заявил: «Мария Михална, а я нашел там своего папу!»
- Я спросила: «Как тебе удалось?» Папы у него не было, и никто не знал, кто он. Он ответил: «Ну, конюх там работает, и он так на меня похож, что я подошел и сказал: «Давай, ты будешь моим папой? И он согласился!»
Она уже не работает в этой школе, но связь с мальчиком не оборвалась. Они переписываются. Даже представить себе такое было нереально. На преображение ребенка потребовалось всего полгода. «Мы не зря прожили это время», – просто говорит Мария.
Оказывается, надо было просто поверить, что это возможно.
