Несколько пар разнокалиберной обуви в прихожей — примета многодетной семьи. Ольга П. называет себя профессиональной мамой. У нее пятнадцать детей: шесть своих и девять приемных. Она говорит, что по возрасту они как бекон: свой — чужой. Среди них двое африканцев, брат и сестра, — их просто «забыли» на вокзале, и они попали в приют.
Есть дети, чья память хранит воспоминания о родителях. Но есть и другие, от кого отказались еще в роддоме. У каждого свой бэкграунд.
В отличие от людей, ищущих в сиротских учреждениях тех, кто ближе по образу и подобию, Ольга с мужем решили не выбирать и взяли кого дают. Достались дети, за которыми не стоит очередь усыновителей: с умственной отсталостью, с физическими дефектами, с непростой наследственностью.
— Меня диагнозы не пугали, — говорит она. — Казалось, полюби, обогрей, приласкай, дай чистую постель, приготовь домашнюю еду — и все получится. Ребенок без ноги? Ничего, может стать музыкантом, переводчиком… Девять лет глаза в глаза, год за два — ведь ни детских садов, ни продленного дня, ни летних лагерей. А итоги печальные.
Эмоций у Ольги — хоть отбавляй, у нее все через край, и ей необходим такой же отклик от этих детей. Она не может смириться с тем, что они — не губки, которые впитывают все что ни нальешь.
Вспоминает с горечью ситуацию, когда мальчик без ноги неудачно упал и не мог подняться. Ольгин сын старался помочь, но силенок не хватало, и он заплакал от беспомощности. А рядом стояла приемная девочка Света и наблюдала с интересом за происходящим.
У Ольги много грустных историй, когда вся ее домашняя педагогика терпела крах. Только как себе признаться в том, что это она не смогла, не достучалась? Когда не ладится с приемными детьми, проще всего обвинить «плохие» гены. В сердцах она говорит: «А может быть, им не нужна эта любовь? И в детдоме, где никто не пытается добраться до души, им было бы лучше?..» И это горькое признание.
А правда: как надо воспитывать? То в тренде авторитарный стиль, то либеральный. Одни родители — приверженцы строгого воспитания чуть ли не с ремнем, другие — мягкого, когда запретов практически не существует. Но поколения сменяют друг друга, а люди не особо меняются. Вот и попытки советской власти создать так называемого нового человека ни к чему не привели.
— Приемная семья — лучший вариант, чем детский дом, но в каких-то ситуациях, особенно когда это касается старших ребят, казенная система оказывается более безопасной, потому что она не такая закрытая, как семья, которая становится новой реальностью. Ребенок приходит в этот мир со своими задачами и планами. Очень большую роль играет, в какой среде он растет, что вкладывают родители. В семье даже кровные дети все разные, потому что в каждом человеке заложен потенциал, который любыми способами будет пробовать пробиться наружу. Если говорить о детях из приемных семей, здесь играет роль очень много факторов, — говорит Светлана Лобынцева, ведущий научный сотрудник Института изучения детства, семьи и воспитания Российской академии образования, кандидат педагогических наук. — Дети попадают в казенное учреждение по неблагоприятным причинам: либо лишаются семьи, либо изымаются из нее — все равно это накладывает свой отпечаток. Важно понять природу ребенка, найти способы, которые помогли бы ему прожить ту травму и боль, которые он перенес, независимо от возраста, и помочь войти во взрослую жизнь без фатальных последствий.
Ребенка берут не только потому, что не могут родить сами или опоздали. Часто истинные причины связаны с собственной психологической несостоятельностью. Ждут от этого маленького человека ответной любви и благодарности за то, что дарят ему подарки, кормят, одевают, обувают, запихивают в музыкальную школу и т.д. А ему важнее чувствовать себя защищенным, любимым, знать, что в трудную минуту всегда поддержат. Не каждый взрослый может дать чувство надежного тыла.
— Важно к каждой ситуации подходить индивидуально — как к взрослому, так и к ребенку. Например, у этого конкретного ребенка свои интересы: насекомые разные, животные, задачи, а другие кружки, занятия английским или фигурным катанием, возможно, не входили в его планы, несмотря на то, что мама очень мечтает вырастить чемпиона международных соревнований, — считает педагог. — Знаю многих родителей, которые создают все условия для развития ребенка, и все у них складывается прекрасно, если это согласовано. Надо постараться понять, что происходит с ребенком в конкретный момент времени, в конкретных обстоятельствах. Он может долго переживать свою личную трагедию. На адаптацию в новой семье уходит огромное количество энергии. С обеих сторон. Очень многие дети помнят, как их забирали от родителей. Один ребенок мечтает оказаться в семье, другой — бережет воспоминания о своих родных и никого чужого на эту территорию впускать не хочет. Кому-то надо, чтобы с ними поговорили про маму и папу. И они не могут отпустить свою историю даже на фоне внешнего благополучия. Это ведь очень болезненный опыт, который трудно преодолеть, потому что порушился весь мир.
Как правило, сначала все складывается хорошо. Ребенок счастлив, он старается понравиться. Семья принимает его радушно. Это время взаимного узнавания Светлана Лобынцева называет «конфетно-букетным периодом», как и в отношениях мужчины и женщины:
— А потом начинаются будни. Если ребенок поменял не один детский дом и не одну семью, он истощен эмоционально, а в его жизни вновь появились очередные взрослые, которые от него чего-то хотят. Знаю прекрасную девочку — в 13 лет у нее была пятая приемная семья…
Проблемы накручиваются, как сугробы в сильный снегопад. Когда ребенок находится в государственной системе, он по разным причинам пропускает очень большой учебный материал. По возрасту он восьмиклассник, а по сути у него огромный пробел на уровне начальной школы. Необходимость соответствовать норме превращается в дамоклов меч. И почему-то не учитывается, сколько этот маленький человек уже пережил и сил потратил, чтобы просто восстановиться. Это запредельные нагрузки.
Другая кризисная и достаточно типичная история, когда берут маленького ребенка и воспитывают как родного, но в момент полового созревания у него происходит взрыв гормонов, и оказывается, что он «не такой». Не вписывается в семью, начинает пропускать школу, ведет себя из рук вон плохо. А у приемного родителя кроме внутрисемейных переживаний на это накладывается давление внешней оценки со стороны органов опеки, членов своей семьи и общественности в целом.
— Главное — ответить себе честно на вопрос «для чего я это делаю?», вывернуть себя наизнанку, прежде чем пойти на такой шаг, чтобы самому не стать заложником этих отношений. Чтобы собственную нереализованность восстановить? Чтобы сделать кому-то доброе и хорошее? Это провальная история, потому что наши представления могут быть диаметрально противоположными, — уверена Светлана Лобынцева. — Общаешься с маленьким человеком и понимаешь, что он несет в себе очень глубокие вещи. Если этого не признавать и жить в парадигме «я старше, а значит, умнее», ничего не получится. Только партнерство — здоровое, заинтересованное — может привести к позитивному результату. И я знаю много примеров таких приемных родителей, которые своей любовью и заботой отогрели, вылечили, вывели во взрослую жизнь обожженных жизненными обстоятельствами ребят.
…Таня и Артем Фалины из Нижнего Новгорода затрудняются ответить на вопрос, сколько детей уже воспитали. Одни вырастают и разлетаются, другие приходят… Фалины уже и сами стали многодетными, у них полтора года назад родился третий ребенок — девочка. А детей, в жизни которых Татьяна приняла участие, считая внуков и племянников, не меньше тридцати.
Рассказываю ей о разочаровании профессиональной мамы Ольги, которая поняла, что наследственность приемных детей взяла верх над домашней педагогикой.
— На самом деле это очень старый стон приемных родителей. Десять лет назад пессимистические настроения про то, что все зря, были достаточно сильны — и на то имелись причины, потому что наши дети реально очень сложные, и действительно такого отклика, как от своих, которые понимают поднятую бровь, не встретишь. Но сейчас любой грамотный приемный родитель скажет, что есть объяснение, почему это так, и оно не имеет отношения к плохим генам. Дело в том, что наши дети пережили травмы и токсичный стресс. Страшное событие оставляет след не только на психологическом, но и на физическом уровне.
Понятно, когда это происходит с подростками, с которыми заведомо нелегко, потому что они в жизни уже хлебнули, но почему то же самое случается и с детьми, взятыми в трехмесячном возрасте или даже раньше? В них уже столько вложено, но вот они подросли — стали воровать, выпивать… Гены сработали?
— Но трехмесячный ребенок может быть еще больше травмирован, потому что, как сейчас доказали специалисты, не только травма в виде побоев или насилия, но и пренебрежение накладывает очень серьезный отпечаток на мозг, — говорит Татьяна. — К нему не подходили, его не держали на руках, не дули в пяточки, в попку… Это вызывает серьезные изменения в формировании мозга. Исправить все равно можно, если серьезно над этим работать. Некоторые родители сетуют, что «растили как своего» — и вот… А не надо как своего — надо по-другому!
По-другому — это как? С ребенком очень важно весь его травматический опыт проговаривать, уверена моя собеседница. Вот он — крохотный, казалось бы, ничего помнить не должен, потому что его забрали из роддома, но где-то в подсознании сохраняется память того, что было в период беременности. Если тяжелый травматический опыт не прорабатывать, внутренняя боль даст как раз то нежелательное проявление, проблемы с формированием привязанности, что мы сваливаем на дурную наследственность. А на самом деле причина будет в жизненном опыте и условиях, в которых ребенок формировался. Надо восполнить эти пробелы. Но хорошие новости таковы, что невозможно настолько травмировать ребенка, чтобы он хотя бы как-то не скомпенсировался.
…Фалины взяли Алену, когда ей было 11 лет. По возрасту практически подросток, по поведению — трехлетка, настоящая «ляля», как говорит Таня. В 9 месяцев оставленная без присмотра девочка получила страшные ожоги. Сгорели руки — их пришлось ампутировать. Лицо, тело, кожа головы — везде шрамы. У Алены было около 60–70% ожогов поверхности тела. Находились люди, которые жалели девочку, хотели дать ей семейную заботу. Но не получалось. Брали и возвращали, потому что не справлялись.
Алене скоро 18. Есть еще нюансы поведения, с которыми предстоит работать. И она это понимает, потому что сознательно, по собственной инициативе, ходит на занятия к психологу. Сейчас, по ощущениям приемной семьи, ей 13. Это в первое время Таня смотрела на нее и испытывала шок из-за несоответствия поведения возрасту, но давно перестала делать круглые глаза на какие-то выходки Алены, понимая, что она пытается прожить то, что было пропущено за долгие годы.
В семье Фалиных — дети разных национальностей и с разным стартом. Гудвин-Александр из Нигерии прожил в их доме не один год, пока его мама отбывала наказание в колонии. Похожая история — у Беллы.
— Национальность определяет темперамент, — смеется Таня. — Сашу мы называли «красота и мощь африканского интеллекта». Это дикий темперамент! Он мог одной рукой молотить по синтезатору, другой придерживать музыкальную погремушку и ногой отбивать ритм. Просто человек-оркестр. Никто из знакомых европейских детей так бы не смог. У Беллы острое презрение к частной собственности, поэтому она берет все, что плохо лежит. Амид — ребенок с запредельным природным интеллектом, что касается навыков выживания. Оставь его в лесу, в холод, в град, в снег — не поймет, что что-то не так. А в эмоциональных вещах он непрошибаемый.
Она вспоминает слова своей мудрой подруги, что «похожий не значит подобный». Ребенок много капелек собирает от родителей, но это не гарантирует, что он сделает такой же жизненный выбор.
Но даже у Татьяны была педагогическая неудача, когда приемный мальчик, который попал в их семью подростком, во взрослой жизни сделал неправильный выбор. Она объясняет это тем, что времени не хватило, и если бы у нее тогда имелся сегодняшний опыт — смогла бы исправить больше. Татьяна знает, о чем говорит, потому что работает с заключенными (преподает основы религии в колониях) и уверена в том, что задача приемного родителя — разорвать порочный круг. Пока человек жив, рано ставить на нем крест.
Елена Туманова (Мачинская), специалист по семейному устройству, психолог, считает предубеждением, что асоциальный образ жизни, алкоголизм, аморальное поведение — это все плохие гены. Мол, если мама была такой, то и ребенок непременно пойдет по ее стопам.
В том, что генетический вектор приемных детей можно изменить, убеждает ее личный опыт воспитания трех девочек, оставшихся без попечения, которых она взяла под крыло. Адаптация была тяжелой, порой буквально на пределе сил и терпения, но о том, чтобы кого-то из них вернуть в детский дом, Елена не задумалась ни разу. Просто сразу поняла: это билет в один конец. Обратного не существует. Сегодня девчонки ничем не отличаются от других, домашних. Они рядом, только Нюра через шесть с половиной лет жизни в приемной семье вернулась в родную Ростовскую область, к своим родственникам. Ей тяжело было без них, тянуло так, что с собой не совладать. Когда вернулась, ее отпустило. Она хорошо учится, перестала конфликтовать, обрела внутренний комфорт. И Елену по-прежнему называет мамой.
— Надо очень четко разделять то, что действительно наследуется, и то, что является социальным фактором. Если взяли ребенка младшего школьного возраста, педагогическую запущенность могут путать с умственной отсталостью, — говорит она. — На первый взгляд это очень похоже. Умственная отсталость может передаваться по наследству, а педагогическая запущенность — это социальный фактор. Да, такой ребенок вряд ли поступит в колледж, тем более в институт, но это не значит, что он будет плохим человеком. Что касается социальной запущенности, то это поддается коррекции. Если ребенок видел, что мама пьет и занимается проституцией, совсем не обязательно он пойдет по ее стопам. В приемной семье он усвоит, что можно жить по-другому. Многие родители пугаются и спешат списать все на гены. Есть исследования, в которых проанализирована жизнь нескольких серийных убийц: практически у всех был тяжелый детский опыт. Да, наследственность играет роль, но это как поле, где многое зависит от садовника, который посадит деревце на этой земле…
В последние годы многие семьи стали брать детдомовских детей. Сейчас не приходится прыгать в омут с головой и терзаться, потому что не знаешь, как выплыть и за что ухватиться. Школы приемных родителей дают ценный опыт и снимают розовые очки. Поэтому ошибок и возвратов становится меньше.
Есть такое понятие, как вторичное сиротство, когда выпускники детских домов отказываются от своих детей, когда сами становятся родителями, потому что у них отсутствует этот ресурс. И круг замыкается.
