Справка «МК». Владимир Евгеньевич Фортов многие годы руководил Объединенным институтом высоких температур РАН. В конце 1990-х он совмещал должности заместителя председателя Правительства РФ с должностями министра науки и технологий, а также председателя Государственного комитета РФ по науке и технологиям и председателя Российского фонда фундаментальных исследований. В 2013 году его избрали президентом РАН — в этой должности он проработал до марта 2017 года. На этом нелегком посту Владимир Фортов до последнего, пока позволяли силы, удерживал позиции, спасая академию, на которую свалилась разрушительная реформа.
— Светлана, расскажите для начала немного о себе. Насколько я знаю, вы пошли по стопам отца, стали ученым...
— Да, я работаю в Институте автоматизации проектирования РАН, созданном академиком Олегом Михайловичем Белоцерковским, ректором физтеха. Я доктор физико-математических наук, преподаватель кафедры вычислительной физики на физтехе, занимаюсь вычислительными проблемами турбулентности.
— А почему вы не стали физиком, как отец?
— Мне не очень давалась физика. Папа не раз повторял, объясняя мне очередную тему по этому предмету: «В твой железобетонный череп невозможно ничего вбить!» (Смеется.) Потом выяснилось, что я — вычислитель, хорошо мыслю на уровне формул. Если физики формулируют задачу, я хорошо перекладываю ее на уравнение, на численную схему. Здесь моя голова хорошо работает.
— Расскажите, каким отцом был Владимир Фортов. Наверное, держал вас в ежовых рукавицах?
— Наверное, только с возрастом понимаешь, каким он был на самом деле... Это был самый лучший папа! Обычно родители пытаются наставить ребенка, указывая, что надо делать, чего не надо. Мое детство было абсолютно счастливым, потому что мне родители не указывали, что делать и как жить.
Но при этом как человек и ученый я сформировалась именно благодаря отцу. И это при том, что с ним я, по сути, в детстве особо и не общалась. Когда ложилась спать, папы еще не было дома, а когда вставала в садик или в школу, его уже не было... Лишь иногда по ночам я просыпалась и слышала его шаги, когда он за полночь возвращался домой. Папа был все время в работе, на экспериментах.
— Не может быть, чтобы он не рассказывал вам о них!
— Представляете, нет. Дома вообще рабочие вопросы не принято было обсуждать. Дом — это территория расслабления, отдыха, вкусных семейных обедов, которые готовила моя мама Татьяна Николаевна. Она, кстати, тоже ученый, кандидат наук. О том, чем занимается папа, я слышала только когда к нему в гости приходили друзья — академики и члены-корреспонденты. Вот с ними, сидя за накрытым столом, он долго мог обсуждать свои эксперименты. Помню, как папа со своим ближайшим другом Сергеем Ивановичем Анисимовым, работавшим в Институте теоретической физики РАН, обсуждали проект «Вега». Это было еще в советское время, в 1984–1986 годах, когда на ближайшем расстоянии от Земли пролетала комета Галлея (это происходит раз в 70 лет). Наши ученые отправили к ней два космических аппарата — «Вега-1» и «Вега-2». Целью было поближе подобраться к ее ядру и исследовать его. Американцы с японцами тоже отправляли свои аппараты, но именно российские ученые получили самые достоверные данные благодаря противопылевой защите наших космических «посланников». Вот эту защиту как раз и придумали Сергей Иванович и мой отец. В итоге были получены наиболее точные сведения о составе ядра кометы Галлея. Аппараты подлетели к нему на рекордное расстояние в 8 (!) километров — такая была наука в то время... Отец как-то очень просто обсуждал подобные темы со своими гостями, но за этой простотой чувствовалось на самом деле глубочайшее проникновение в проблему. В такой среде я росла, и, когда выросла, не представляла, что можно жить как-то по-другому.
— А наукоград Черноголовка, где вы жили, кроме всего прочего был просто пропитан духом науки, особенно физики...
— В моей родной Черноголовке все в основном становились физиками или математиками. За исключением редких дарований, которые не мыслили себя без писательского дела или музыки, у остальных был один путь. (Улыбается.)
— Где вы учились?
— Конечно, в Черноголовке в основном все стремились на физтех, но для меня это было не так интересно, и поэтому я поступила на ВМК (факультет вычислительной математики и кибернетики МГУ. — Авт.).
— Вам доводилось впоследствии работать с отцом?
— Да, бывали такие счастливые времена. Папа занимался ударно-волновыми экспериментами в Институте высоких температур РАН (сегодня — ОИВТ), и в связи с тем, что во многих из них было очень тяжело снять параметры (высочайшее давление или температуры), требовалось их моделировать математически.
— Легко находили общий язык?
— Когда наши работы стали пересекаться, тут-то я и испытала всю его экстремальность.
— В чем она выражалась?
— Для меня — в невероятной требовательности. Когда он увидел, что у меня что-то получается, он включился с безумной хваткой. Он показывал, советовал, что нужно делать, звонил каждый день и спрашивал, как идет вычислительный эксперимент. Энергия у него действительно была взрывная. Конечно, все это и привело меня к тому, что я в итоге защитила докторскую диссертацию.
— С чем она связана?
— Мне повезло, я занимаюсь численными проблемами турбулентности и неустойчивостей. Эти задачи встречаются повсюду — от атмосферных явлений до процессов, происходящих в космосе. Вообще схема численного моделирования высокоэнергетических процессов была придумана еще в 60-е годы прошлого века академиком Сергеем Константиновичем Годуновым. И вы не поверите, она по сей день является самой работоспособной в мире! Я познакомилась с Сергеем Константиновичем шесть лет назад, и за это время мы совместно разработали модификацию его основной численной схемы.
***
— Расскажите о том, как Владимир Евгеньевич принял решение баллотироваться в президенты РАН в 2013 году. Вы же наверняка это обсуждали в семье?
— Мы, конечно, знали, что он пошел на выборы, но о подготовке я могла судить лишь косвенно — он не обсуждал детали. О чем могу сказать точно — он чувствовал большой долг перед Академией наук. Он был очень благодарен родному физтеху за полученные знания, своим учителям, коллегам. Он словно считал себя обязанным сделать что-то важное для академии, особенно в то время, когда в ней наблюдался застой. У него была удивительная программа реформ изнутри, поскольку он хорошо знал все слабые места...
Но оказалось, ему пришлось буквально спасать академию от ликвидации. Ему, человеку, обладавшему большим опытом административной научной деятельности, было тяжело осознавать, на что приходилось тратить время. Реформа извне, которую организовали чиновники, заключалась в лишении академии всех институтов. Папа быстро понял, что происходит... Он боролся за право академии управлять наукой, за так называемое правило «двух ключей» для РАН и ФАНО (Федерального агентства научных организаций, к которому как раз и отошли все институты после реформы 2013 года. — Авт.). Научным процессом должны управлять только ученые. Папа считал ненормальной бумажную кабалу, навязанную научным сотрудникам, ведь до реформы такого количества отчетов от ученых никто не требовал. Он считал их камнем, который тянет на дно и не дает развиваться науке в стране. «Я должен лечь спать с мыслью о том, что сделал максимум из возможного», — говорил он, возвращаясь домой.
— Владимир Евгеньевич был приглашенным профессором в Институте Макса Планка. Он рассказывал об условиях работы в Германии?
— С Институтом Макса Планка у папы были связаны самые теплые воспоминания. Казалось, он ехал в Германию, словно в родную Черноголовку. У него там работал один из его учеников, да и с немецкими коллегами было невероятное человеческое и научное единство. Точкой их соприкосновения был эксперимент «Плазменный кристалл». Для папы это было одним из главных достижений его жизни, ведь оно дает людям возможность продвинуться в понимании происхождения нашей Вселенной. С большим удовольствием могу вам сказать, что мы собираемся в этом году открыть научно-мемориальный кабинет-музей в Объединенном институте высоких температур, который расскажет о жизни и всех научных проектах отца. Там будут и стенд с прибором «Плазменный кристалл», и макет 12-метровой взрывной камеры, и взрывомагнитный генератор.
— Помнится, когда Владимир Евгеньевич приходил к нам в редакцию, он рассказывал про работу над этим самым взрывомагнитным генератором, который может имитировать мощные разряды молний. Это нужно для моделирования способов защиты электросетей от сильных скачков напряжения. Ему удалось завершить эту работу?
— Можно сказать, что да. Взрывомагнитные генераторы, которые способны генерировать большой энергетический импульс, существуют, как и средства защиты от сильных ударов молний — так называемые размыкатели сети. В момент мощного разряда они обесточивают лишь часть электростанции. Для человечества это очень полезная вещь.
— К юбилею Владимира Евгеньевича вы написали две книги. Расскажите, о чем они?
— Первая книга «Траектория. Владимир Фортов» задумывалась как мой подарок на его 70-летие. Конечно, поначалу я хотела сделать это втайне от него, но так получилось, что мы в итоге писали книгу вместе. Как-то на море, где мы отдыхали всей семьей, он увидел, как я, вместо того чтобы отдыхать, отбираю его фотографии для книги. После этого скрывать подготовку не имело смысла. Папа с огромным интересом включился в процесс. Мы с ним, наверное, за полгода написали эту книгу, с его прямой речью, с уникальными снимками и комментариями. Повествование начинается с его детских лет и заканчивается избранием президентом РАН... Такая это приятная работа была! Своего рода компенсация для меня за те годы, когда мне не хватало его внимания... А вторую книгу — «21-й президент Российской академии наук. Владимир Фортов» — я посвятила его работе в академии.
— Наверняка Владимир Евгеньевич часто вспоминал о своих учителях?
— Он очень трепетно относился к учителям и меня научил не просто уважению к ним — о человеке, который сыграл важную роль в твоей жизни, нельзя забывать никогда. Каждый из нас, какими бы титулами ни обладал, когда состарится, может перестать быть нужным, это неизбежный процесс жизни любого человека. Отец это всегда чувствовал, часто навещал и поддерживал своих наставников. Одним из них был академик Семен Соломонович Герштейн, первый папин преподаватель по квантовой механике. Академики Виталий Лазаревич Гинзбург и Михаил Алексеевич Лаврентьев сформировали не только будущие научные интересы папы, но и были для него примерами настоящих, мощных и преданных науке личностей. Дальше — Яков Борисович Зельдович, который его заметил на конференции в Ленинграде. В 1971 году папа делал доклад по ударным волнам и вступил в дискуссию по этому вопросу с неизвестным ему тогда человеком, сидевшим в первом ряду. А это был академик Зельдович — отец атомной бомбы, трижды Герой Социалистического Труда, человек-легенда.
Представляете, стоит 25-летний красивый студент и смело опровергает доводы самого (!) мэтра. После доклада они познакомились, и Яков Борисович пригласил его работать в Черноголовку, в отделение Института химической физики, о чем мой папа как раз мечтал в то время.
Позже, когда он уже стал работать в правительстве, в академии, он часто приезжал за советом к учителям. Сложных ситуаций было много, и ему важно было узнать мнение своих бывших наставников. Опираясь на их ответы, принимал решения.
— Академик Фортов помимо науки был страстно увлечен спортом и путешествиями. Расскажите об этой стороне его жизни.
— Это было редчайшее, наверное, сочетание успешности и в науке, и в спорте. Папа — мастер спорта по баскетболу, по яхтенному спорту. Он получил очень правильное воспитание: не только корпеть над знаниями, но и видеть иную красоту жизни, быть активным. Спортивная школа не только придает хорошую физическую форму, но и приучает к дисциплине.
На яхте папа обогнул мыс Горн и мыс Доброй Надежды, пересек под парусом Атлантический океан. Ему хотелось познать все экстремальное. Арктика, Антарктика, где он побывал на четырех полюсах — двух магнитных, географическом и полюсе относительной недоступности. Причем это происходило уже в приличном возрасте, не тогда, когда ему было 20–30 лет... Случалось всякое. К примеру, он рассказывал, как у них в Антарктике сломался вездеход, и им, чтобы не замерзнуть, пришлось выкапывать нору в снегу и впадать в ней «в спячку» на 22 часа, в ожидании помощи. Температура воздуха там опускалась ниже 50 градусов!
Что удивительно, из каждой поездки папа привозил мне что-то совершенно уникальное. «Что тебе привезти?» — спросил он меня как-то. Ну, я пошутила: «Цветочек аленький!» С тех пор отовсюду он вез мне эти «аленькие цветочки». К примеру, ледяной керн из антарктического озера Восток. Чтобы добраться до поверхности этого озера, которое находится под 4-километровым слоем льда, нужно при помощи специальных буровых установок выпиливать ледяные цилиндры (керны). Их нумеруют и складывают для дальнейших исследований. Папе подарили частичку льда возрастом 35 миллионов лет с глубины 3600 метров. А однажды привез после восхождения на 7-тысячную вершину Эвереста... булыжник, расколотый надвое. Раскрывает его, а там, в самой сердцевине, — окаменелая древняя ракушка. Все эти его подарки, как и память о нем, я буду бережно хранить всю свою жизнь.
