Удивительная история произошла с Некрасовым. Его имя не так чтобы на устах. На него не ссылаются ни в России, ни тем более на Западе. Да и многими Некрасов в принципе воспринимается как музейный экспонат, автор из школьной программы. Но подобное насколько дико, настолько и несправедливо. Ведь Некрасов — не о вчера, а о настоящем. Злободневен до сжатия кулаков. Через его нарративы можно и нужно трактовать день сегодняшний. И прежде всего в контексте социальной несправедливости.
Но для начала важно сказать две вещи. Некрасов был великий подвижник. Он возрождал, реанимировал, спасал литературные издания. В частности, продолжил пушкинский «Современник», где печатались Толстой, Герцен, Гончаров, Тургенев. Особой прибыли с этого, кстати, Некрасов не получал. Основные доходы его шли, по одной из версий, с карточных игр. Интересно, что бы Некрасов сказал сейчас, глядя на то, как одно за другим уничтожают литературные издания и объекты культуры? Какой кошмар, например, происходит с «Литературной Россией»?
При этом, несмотря на предпринимательский талант, Некрасов был действительно великий поэт. Пусть Тургенев и сказал о нем, что «поэзия здесь и не ночевала». На самом деле Некрасов смог отыскать новую форму и тем придал русской поэзии новое направление. Уже этим он заслужил достойное место в пантеоне русской культуры.
Сегодня же Некрасов в первую очередь интересен двумя аспектами. Я скажу два названия, и вы сразу поймете, о чем я: поэмы «Русские женщины» и «Кому на Руси жить хорошо». К слову, последнее название без вопросительного знака. В отличие от «Что делать?» Чернышевского и «Кто виноват?» Герцена. Будто Некрасов знал ответ изначально.
Его неслучайно называют певцом народа. Или, как сказали бы сейчас, выразителем народного большинства. «Где народ, там и стон», — пишет Николай Алексеевич, и, собственно, в этой формуле смысл борьбы и устремлений Некрасова.
Тут важно понимать время, в которое жил поэт. Эпоха Николая I, когда вспыхивало по 60 крестьянских восстаний в год. Эпоха социальной несправедливости, классового разделения, тотального гнета. Крестьянство было тем народным большинством, за которое бился Некрасов, хотя сам он никогда не являлся аскетом. И, как отмечал Достоевский, в принципе был поэтом города.
Однако, выйдя из благородной семьи, Николай Алексеевич долго жил очень бедно. И эти лишения позволили Некрасову понять тех, защитником кого он стал позднее. Разделить их боль и впитать их гнев. В определенный момент Некрасов стал питаться «свирепеющим океаном народа». Тем океаном, что, бурля и волнуясь, требовал социальных перемен. О том же спустя много лет пел Цой. Когда дети генералов сходили с ума от того, что им нечего было больше хотеть.
Времена не изменились. Вопрос социальной справедливости в России по-прежнему стоит критически. Как и в некрасовские времена, «счастливые глухи к добру». При этом Владимир Путин называет «стремление к справедливости» доминирующей чертой русского человека. И это же одна из магистральных линий Некрасова. Его поэма «Кому на Руси жить хорошо», где несправедливостью повязаны все сословия, — это во многом утопия, да, но очень быстро, при определенных условиях, она переходит в антиутопию, где единственным утешением становится пьянство. Что называется, оглянитесь вокруг.
И вот уже риторический вопрос «Кому на Руси жить хорошо» трансформируется в не менее актуальное: «Кому на Руси жить плохо?» Пропасть между двумя этими кастами — кому жить хорошо и кому жить плохо — бесконечна, и каждая образует свое государство в государстве.
Тут важно сказать, что Некрасов восхищался Гоголем. А именно Николай Васильевич едва ли не лучше всех показал раздробленность русского общества, отравленного чиновничьей мертвечиной. Вот как это комментирует Лимонов: «Гоголь! — осенило меня. Чиновники! Гоголь! Спаслись, выжили и через 150 лет после смерти Николая Васильевича живы чиновники российские, живы, крапивное племя!.. Гоголь «увидел» чиновников. Он нашел в их облике и нравах определенную отрицательную поэзию».
Но то Гоголь — в прозе. В публицистике же он восхищается существованием в России на протяжении почти ста лет Совестного суда, вершимого на основании принципа «естественной справедливости». К суду этому много вопросов на самом деле, но вновь мы видим ключевое — справедливость. То, что отличает нас, русских, россиян, от остальных. И если в западной цивилизации верховодит Закон (The Law), то в традиции русской главное — поступать по справедливости.
Однако, говоря «совесть», «народ», «справедливость», размышляю ли я о настоящем или о прошлом? Может быть, все это — бесполезные, отжившие анахронизмы? И уже нет того народа, о котором пекся Некрасов? Та же деревня давно уничтожена, и о крестьянстве мы можем разве что читать у классиков вроде Василия Белова и Федора Абрамова. Ну а кто вместо? Кто тот самый «глубинный народ», о котором нам недавно поведали?
Может быть, произнося слово «народ» как важнейший императив, мы в принципе обманываем и самообманываемся? И нет никакого народа? А если есть, то кто защищает его? И стремление к справедливости не уничтожено ли тотальным цинизмом и властью денег? И тут нет разницы между рэпером, бравирующим долларами на камеру, и чиновником, складирующим миллиарды дома? Просто одни плюют в зрителей, а другие — в электорат. Впрочем, электорат давно уже стал зрителем. Так где тогда тот самый народ?
Некрасов, прекрасно, к слову, знавший толк в деньгах, писал об этом пророчески:
«Грош у новейших господ
Выше стыда и закона;
Нынче тоскует лишь тот,
Кто не украл миллиона…»
И следом же о бездарнейшем подражании:
«Бредит Америкой Русь,
К ней тяготея сердечно…
Шуйско-Ивановский гусь —
Американец?.. Конечно!»
Так где выход из этого лабиринта бесконечного потребления? Достоевский сказал: «Нас спасет только женщина». И это снова к Некрасову. Не случайно в начале программы я сказал о его поэме. Николай Алексеевич уловил главное: в сложнейшие времена именно женщины спасали Россию. Так было и после 1917 года, и после Великой Отечественной. И в 1960-м Наум Коржавин напишет о том же:
«Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд…
Но кони — все скачут и скачут.
А избы — горят и горят».
Но так ли сейчас? Видим ли мы тех женщин, которые во все времена оберегали и сохраняли Русь? Жертвенных, милосердных, достойных? Если смотреть поверхностно, то их, как в старой присказке, днем с огнем не сыскать. Первые ряды — как правило, медиаряды — заполонили, растолкав друг друга филлерами, совсем другие персонажи. Такие, что не спасают, но приговаривают народ. Эти женщины — суррогат инородных смыслов, создания, себя потерявшие в ложных установках.
Однако если мы обратимся вглубь, проявим терпение, то увидим женщин настоящих, чувственных, которым необходимо дать возможность говорить и проявлять себя — и в том будет наше спасение. Оно начнется с созидательного и созидающего примера, когда мы, продолжая ранее озвученную мысль, отыщем у себя и в себе «глубинную женщину». Без нее сохранить Русь России будет куда сложнее.
Ведь все так же повсюду — все тот же «свирепеющий океан народа». Изменилось, пожалуй, одно — в жизни почти не осталось таких вот Некрасовых, готовых искренне биться за народ. Но хочет ли того сам народ? Существует ли он в принципе? Или вместо него суррогат, созданный из чужих установок? Готов ли народ остаться народом, биться за это, а не расползтись по горящим избам? Вот на этот — главный — вопрос в ближайшее 5–10 лет всем нам и предстоит ответить.
