Следующий шаг — выколачивание приемлемой служебной комнатушки — Евгений осуществил уже на должности лаборанта научно-исследовательского института, где и я бил баклуши. Штурм он начал на профсоюзном собрании, протащив в повестку туманно сформулированный вопрос — о неприемлемых условиях обитания некоторых сотрудников. Председательствовавший замдиректора, с которым Евгений неформально выпивал в рабочее и нерабочее время и которому возил удобрения на садовый участок (химреактивы из наших же институтских складов), сказал: «Вообще-то запрещено устраивать из служебных помещений коммуналки, однако, если в какой-нибудь квартире освободится комната, то в виде исключения…»
Собрание проходило тягомотно, пришедшие не чаяли быстрее выбраться на свежий воздух. Кто-то выкрикнул: «О какой именно квартире речь? У нас все квартиры укомплектованы!» На него зашикали, а Евгений взмолился: «Вдруг произойдет чудо, комната освободится? Давайте голоснем. Чтоб вторично не сгонять в зал кворум». Приняли единогласно.
Евгений знал что делал и собственноручно написал протокол. В его отчете номер вожделенной квартиры был указан конкретно. Незадолго до профсоюзного толковища он затеял шашни с женой завлаба, редкостного пентюха, одержимого исследовательской канителью и витавшего в отвлеченно-теоретических эмпиреях. Над зацикленностью этого фанатика на нескончаемых экспериментах коллеги откровенно трунили. Внешность охламона также располагала к зубоскальству: округлый таз, покатые плечи, длинные, свисающие на уши лохмы, складывалось ощущение — природа лепила женщину, но в последний миг передумала и вырулила на мужские рельсы.
Неудивительно, его супруга, когда ее облапил брутальный напористый Евгений, без колебаний подала на развод и вместе с дочкой-школьницей съехала к своей матери, а ключи квартиры, где бросила остолопа, вручила обожателю — в качестве залога будущей семейной соединенности. Сказала: «У дурня ума не хватит сменить замки». В тот же день Евгений обосновался на освободившейся площади. Сообщнице пообещал выдавить ее бывшего и гарантировал возвращение в гнездышко, к потенциальному кузнецу нового обоюдного счастья.
Облапошенный завлаб не сразу сообразил, что произошло.
Очнувшись, приуныл. И пустился курсировать по институтским кабинетам, требуя от тех, кто голосовал за вселение Евгения, отозвать подписи. Люди под разными предлогами уклонялись. Никто не любит, когда припирают к стенке и давят на психику.
Я побывал у Евгения в гостях. Перевозбужденный свалившейся на него напастью псих, увидев меня, заорал: «А вы что здесь делаете?» И хотя обратился он вежливо на «вы», я счел за лучшее улепетнуть.
Евгения огорчило мое бегство.
— А если б он на меня набросился? — оправдывался я. — Ведь он у себя дома. И вдруг вперся посторонний.
Евгений не согласился:
— Если б он на тебя напал, у меня было бы право вызвать слуг правопорядка. Одним махом избавился бы от него. — Но прибавил: «Впрочем, он и верно неадекватен. От полоумного всего можно ждать».
Почему я вообще взялся помогать Евгению? Мы сообщничали: воровали спирт для промывания приборов, цедили в пустые поллитровки от «Экстры» и «Столичной» с нетипичными для тех времен завинчивающимися пробками: в обычной широкой продаже использовались нашлепнутые алюминиевые «бескозырки», их надо было сковыривать, отправлялись с позвякивающим грузом горячительного в гости и, если не успевали предупредить, что внутри емкостей девяностоградусный ректификат и его желательно разбавить, нетерпеливцы, откупорив емкость и хватанув рюмаху, восхищались: «Что значит на экспорт, настоящее питье, дух захватывает, умеют делать, когда хотят!»
В Академии наук, куда Евгений наведался со своей жилищной проблемой, ему доходчиво объяснили: для юридически полноценного позитивного решения о предоставлении комнаты нужно письменное заявление завлаба о том, что не возражает против наличия соседа.
Ситуация казалась тупиковой. Судья, к которому Евгений нашел подход, не ручался за благополучный исход авантюры и опасался скандальных кассационных жалоб. Поэтому не рекомендовал доводить до открытого разбирательства. Но столковаться тихо по столь болезненной теме было нереально и со здравомыслящим. А невменяемого завлаба буквально трясло от одного вида захватчика-самозванца. Он заявлял:
— Меня не выкурить. У меня ценнейшие архивы! И отец погиб на фронте! Мать-старушка в Луганске! Если она приедет, где ютиться?
Евгений миролюбиво его увещевал:
— И у меня отец погиб. Что нам с тобой делить?
Завлаб слушал доводы с большим вниманием. Но на уговоры не поддавался.
Евгений сам накатал от его имени нужное заявление и заверил собственной подписью и институтской печатью, благо замдиректора открыл ему к ней доступ.
Нанятый адвокат советовал применять тактику измора. Евгений не являлся на судебные заседания — то по причине убытия в отпуск, то в командировку. На случай, если все же придется принять участие процессе, репетировал с группой поддержки реплики. Подсадные зрители должны были громко смеяться и выкрикивать из зала: «Научный работник, а склочничает!». (Это о завлабе.) Или: «Тоже мне профессор!» Или о нем же: «Неужели такие ученые бывают?!» Или: «Молодой специалист имеет право на достойные условия проживания!»
Обо всех превентивных наступательных шагах соперника Евгению докладывала юная секретарша, помощница судьи, Евгений явился к ней во всем блеске своего обаяния, с букетом роз и коробкой конфет, и девушка растаяла. Он упрочил доверительные отношения, подарив ей привезенную из Прибалтики кофточку и самодельный подсвечник из лосиного рога. Получая от шпионки информацию: брызжущий слюной всклокоченный тип пишет доносы и требует справедливости, Евгений подсказывал, как ловчее осадить скандалиста и выбить его из колеи. Клевретка, по наущению Евгения, отшивала и окорачивала правдолюба:
— Не наседайте! Без вас знаем свои обязанности!
Кроме того Евгений застращал сбежавшую от завлаба жену, пригрозил, что выпрет бывшего супруга к ее мамаше (где беглянка все еще обреталась). Перспектива сильно напугала даму, она согласилась выступить на стороне всемогущего жоха и заявить: ее бывший — растленное, домогавшееся родной дочери чудовище.
Портрет исчадия, таким образом, вырисовывался однозначный. В гротескном шарже не было чрезмерных преувеличений: доведенный до белого каления бедняга однажды и впрямь схватился за топор. Евгений тотчас вызвал участкового. В профкоме института по инициативе Евгения создали комиссию для расследования инцидента.
Удивительно: храм науки посягал решать проблемы вселенского, планетарного уровня, но ежедневно все глубже погружался в бытовые дрязги и склоки. Комиссия озаботилась изучением условий возникновения конфликта: ведь из-за распри страдала честь мундира уважаемого, на гособеспечении, учреждения. Тень падала на всех.
Члены инициативной группы, в которую включили (опять-таки по настоянию Евгения) и меня, отправились обследовать поле преткновения.
Открывший нам завлаб первоначально произвел приятное впечатление: был в свежей сорочке и при галстуке. Но категорически отказался пускать в свою запыленную захламленную оборонительную траншею.
— Ко мне нельзя!
Замдиректора (дармовые удобрения надо отрабатывать) не отступил:
— Как это нельзя? Приберите беспорядок. Мы подождем…
В который раз я поразился кроличьей затравленности не от мира сего слабовольного узника: не прогнал незваных интервентов, не возмутился бесцеремонностью…
В его комнате, к нашему удивлению, был накрыт стол. Замдиректора возомнил: задабривать будут нас, но завлаб с вызовом возвестил:
— Схожусь с прежней семьей. Они сейчас придут.
Это была полная для всех неожиданность.
В дверь позвонили. Завлаб пошел встречать. Слышно было: он усиленно приглашал кого-то войти.
Вернувшись, сорвал с себя галстук и выложил: незадолго до нашего визита дочь, которой он купил подарок, предупредила, что зайдет, употребив местоимение «мы». Чокнутый вообразил: «мы» означает — придут жена с дочерью и станут уговаривать восстановить семью. Ради праздника он сбегал в кулинарию за тортом и приоделся.
Дочь явилась с подругой и задерживаться не пожелала. Взяла подарок и, сухо поблагодарив, отчалила.
— Где ваше коммюнике? — спросил загнанный в угол рохля. — Давайте подпишу. И уберусь отсюда. Хоть в институтский подвал, хоть к матери в Луганск.
