— Случалось, что спортсмены на тебя обижались из-за фотографий, на которых выглядели непобедно?
— Терпеть не могу «желтую прессу» и никогда не буду публиковать какую-то гадость, особенно о людях, которых люблю. Но был как-то случай, когда Коле Валуеву не понравилась фотография. Мы с ним познакомились в Атлантик-Сити, где состоялось одно из первых его выступлений. У нас были хорошие отношения. Костя Дзю проиграл бой, даже попал в больницу, а никому не известный тогда Коля выиграл. Но опубликовали кадр, где он пропускает удар и у него вся физиономия съехала. Он приехал в редакцию разбираться. Я сказал: «Ты можешь мне сейчас врезать!»
— Ты уже не раз произносил сакраментальную фразу, что на Олимпийские игры больше не поедешь.
— Раньше это был вариант мазохизма, а сейчас я принял решение. Мне Голованов позвонил: «Ты поедешь на Зимние игры в Пекин?» Я сказал: нет. Не только потому что изматываешься до предела, напряжение хуже, чем у спортсменов, у которых есть перерыв между выступлениями, а ты пашешь без отдыха, спишь по три часа в сутки.
— А в чем главная причина помимо усталости?
— Большой спорт измельчал. После Лондона Олимпийских игр не было, включая Сочи. В Сочи не приехали иностранные туристы. Чтобы не было пустых мест, начали сгонять из Краснодарского края на автобусах людей с флажками. Их спорт не интересовал. Стали проводить Игры в Рио-де-Жанейро — городе, где бандит на бандите, нищета и бедность. То же самое в Пхенчхане — пустые трибуны. Вторжение политики в спорт, допинговые скандалы, сумасшедшие деньги, которые крутятся благодаря телевидению… Обесценились и некоторые виды спорта. Очень популярным в последнее время стал биатлон. Зимой каждый день пичкают соревнованиями высшей пробы. В спорте должна быть цикличность, чтобы ты успел соскучиться.
— Как тебе работалось в Токио?
— 33 градуса в тени, на солнце за 40, стопроцентная влажность. А ты с тридцатью килограммами аппаратуры. И по 4 съемки в день. Ни одного тента, ни одной скамейки на остановке — ждешь автобус под палящим солнцем. Логистика жуткая. От международного пресс-центра до стадиона два километра преодолевались минут за сорок. Водители не умеют пользоваться навигатором. На своем телефоне показываешь японцу, как проехать на стадион.
— Чем вас кормили? Пробовали национальные деликатесы?
— В городе есть рестораны, которые из-за ковида работают до 8 вечера, но первые 14 дней мы не имели права выходить в город и общаться с японцами. Только на стадионы и в пресс-центр специальным транспортом. После соревнований приезжаешь в час ночи, когда ничего не работает. Поесть негде. А на стадионе тебе предлагают чипсы, два ломтика хлеба, проложенных джемом, иногда сэндвичи, бананы, чай, кофе. Настоящая еда у них — холодные макароны с приправами. Так и написано — cold noodles. Японцы почему-то их любят. В пресс-центре за 19 долларов можно было купить небольшую пиццу. Я сбросил 11 кг, обычно на Олимпийских играх худею на десять.
— Японцы носят маски?
— Все в масках! Если нос высунут, сделают замечание. Мы маску снимали только в номере. Каждый раз получали куар-код на выход из гостиницы. В ресторане специальный человек провожает за столик, на шведском столе набираешь еду в маске, только ешь без нее. Моему приятелю Илмару Знотиньшу из Латвии не повезло: с ним в самолете летел пассажир с ковидом. Илмара вычислили на второй день и, несмотря на отрицательный тест, посадили на 14-дневный карантин.
— Как оказаться в нужном месте, где будет поставлен рекорд?
— Голы, очки, секунды меня не увлекают. Мы с Головановым берем «языка» — пишущего корреспондента, и он подсказывает, где произойдет что-то интересное.
— Киврин–Голованов — звучит неразрывно. Как Белоусова и Протопопов, Тарасов–Чернышев. Вы с Андреем давно вместе работаете?
— Это началось в 1986 году, к сожалению. (Смеется.) Я увидел восемнадцатилетнего мальчика в очках, который мне показался интеллигентным человеком. Было место в приложении к журналу «Советский Союз» — «Спорт в СССР», и мы начали работать вместе, тогда еще втроем: Женька Миранский, я и Андрюшка. Тогда поездки за рубеж были редкостью, и мы старались аккредитоваться от разных изданий. Картинка получалась с трех точек, что, конечно, нас выделяло. Со временем трио превратилось в дуэт. Андрей очень работоспособный и талантливый фотограф. Обычно творческие тандемы распадаются из-за того, что люди начинают перетягивать канат. Порядочность скрепила наш союз. Мы друг другу всегда доверяли, гонорар честно делится на двоих. Другое дело — взгляд на жизнь и на творчество, он у нас совершенно разный. Мы плюс и минус. Грыземся постоянно, но, я бы сказал, по-родственному.
— Авторство не жалко? Бывают же суперкадры, которые хочется подписать своей фамилией!
— Нет, у нас таких кадров приблизительно одинаково. Я как-то решил пойти на ипподром поснимать лошадок. Стою, жду у служебного входа, чтобы вынесли пропуск. Идет какой-то дядька и охраннику говорит: «Пропустите его, это знаменитый Голованов!» Я ответил: «Ну, не совсем Голованов, но не худшая его часть».
— Самая худшая Олимпиада в твоей жизни?
— Наверное, в Сараеве, потому что у меня там украли камеру из-под носа. Я пошел в полицию, но мне наши начальники запретили, потому что дружественная страна и не должно быть ЧП. Забавно, что тут же из ЦРУ ко мне подкатил парень, наш бывший соотечественник, хвостом завилял: «Тут тобой заинтересовалась одна американка! Давай поедем в Брюссель, купим тебе новую камеру!» Камера, кстати, была чужая. Роберт Максимов дал мне ее починить на сервисе. К счастью, такая же, даже лучше, продавалась в Москве в комиссионке.
— У профессионального фотографа вообще дорогое оборудование. Не стремно ходить с сумкой, которая стоит огромных денег?
— Да, все вместе тянет, наверное, тысяч на 50–60 долларов. Большие объективы стоят по 15 тысяч долларов. Мы жили с Головановым на Олимпийских играх в Бразилии на Копакабане, где грабили каждый день и каждый час. Мы возвращались ночью, я держал в руке монопод на всякий случай и шел с такой рожей, что полицейские шарахались.
— А на каких Играх был особый экстрим?
— Олимпиада всегда экстрим. Есть пассажиры, которые тусуются. Или люди от иностранных агентств, снимающие 1–2 вида спорта, и мы, сумасшедшие, которые хотят снять все. Держишься на одном адреналине, расслабление наступает после закрытия. В Пекине иду после церемонии закрытия к автобусу и засыпаю на ходу. Очнулся от удара в столб. А впереди шел мой сын, он работал на телевидении. Я его даже не узнал, пока не подсказал знакомый комментатор.
— У тебя девиз в Фейсбуке: «Не бойся, не проси, но верь!» Неужели никогда не приходилось упрашивать спортсмена сфотографироваться?
— Есть любимые спортсмены, которые не выпендриваются, а есть звездульки, которые считают себя великими. Настоящие звезды не отказываются от съемки. Когда слышу отговорки типа «я устал, мне некогда» и т.д., никогда не умоляю. Нет так нет. Но для других могу сделать исключение. Сын как-то попросил для своего друга взять у Марио Лемье, знаменитого канадского хоккеиста, автограф в Солт-Лейк-Сити. Я сделал фотографию Лемье, напечатал в «Кодаке» и после финала пошел за автографом, хотя никогда этого не делал. Стоял два с половиной часа у раздевалки, наконец Лемье вышел в кальсонах и с презрением дал автограф. Но я не для себя унижался.
— Иногда болельщики, тренеры, спортсмены просят фотографию. Делаете?
— Болельщикам нет, а спортсменам и тренерам всегда делаем, хотя многие на этом зарабатывают. Раньше печатали, а сейчас просто высылаешь на электронную почту. В Турине Света Журова стала олимпийской чемпионкой. Пока она мылась в душе, отправили ей фото. Встретились на ее пресс-конференции в «Русском доме». Она нас увидела и кинулась на шею: «Спасибо большое за фотографии!»
— С кем из известных спортсменов у тебя сложились дружеские отношения?
— Саша Карелин самый близкий мне человек, хотя политические взгляды у нас разные. Много раз я становился свидетелем его порядочности, честности. У него вообще нет личного пространства. Только и слышишь: «Сан Саныч, можно с вами сфотографироваться?» Ни один человек не ушел без автографа. Когда он выиграл первую олимпийскую медаль, его мудрая мама сказала: «Теперь ты себе не принадлежишь!» Однажды на чемпионате Европы в Москве по борьбе Саня выиграл легко, на вид играючи. Но я видел, сколько ручьев пота с него сходило на тренировках! После матча нас выводят каким-то черным ходом из Дворца спорта ЦСКА. Саня спрашивает: «Почему не через главный вход?» — «Сан Саныч, там человек 300 вас ждут». Как он рявкнет: «Как вам не стыдно! А для кого я выхожу на ковер?» Там мальчишки его ждали, он с каждым поговорил.
— Тебе когда-нибудь на соревнованиях попадало шайбой, мячом или ногой?
— Раньше, когда бортиков не было, и клюшкой получал, и шайба в грудь попадала. У меня есть чутье по части выживания. Однажды еду на мотоциклетный кросс на «Динамо», а перед глазами видение: на меня летит мотогонщик! Я снимал у трамплина, как вдруг срывается гонщик. Белый мотоцикл, шлем, штаны — все белое, такая белая смерть. Краем глаза заметил, подпрыгнул и прилип к стене за спиной. Он педалью мне снес коленку. Судья, который стоял напротив, побледнел. Приехал домой, звонит приятель из ГАИ, олимпийский чемпион полицейских игр: «Серег, ты был на «Динамо»? Там одного мужика чуть не сбили!» «Так это я!» — говорю.
— Сергей, а ты сам спортивный человек?
— Все мое детство было связано со спортом. Играл и в футбол, и в хоккей. В молодости достаточно серьезно занимался волейболом. У меня кличка была Небоскреб. Но никогда не хотелось стать профессиональным спортсменом. Мне это казалось скучно.
— Ну, выбор профессии был у тебя, можно сказать, предопределен. Твой отец — известный советский фотограф Владислав Киврин.
— Я вырос без кумира, никогда ни перед кем не преклонялся. Но папа был моим примером в жизни и в профессии. Он прошел всю войну и ничего не боялся. Жалею, что не наговорился с ним. Вопросы возникают слишком поздно, когда спрашивать уже некого. Когда я учился в седьмом классе, папа подарил мне камеру «Зенит-Е». Она пролежала два года. А в девятом классе я задумался о будущей профессии. Папа показал мне, как заряжается пленка, какие кнопочки нажимать, и сказал: «Иди и снимай». Я закрывался в ванной, иногда до шести утра, потому что при красном свете теряешь ощущение времени. Показывал фотографии папе, он говорил, где ошибки. Я без конца ходил к нему в редакцию журнала «Советский Союз», смотрел, как делается номер. У папы было прозвище Вадик-крупешник, от слова «крупняк». Куда ни поедет, обязательно разворотный кадр привезет. Выставочный.
— У тебя множество призов, включая фотографический «Оскар» — World Press Photo. Какая награда самая ценная?
— К наградам отношусь, как папа. Он ведь даже не знал, где хранятся его военные награды, я его заставлял надевать на День Победы орденские колодки. Высший приз для фотографа, когда тебе кто-то скажет: «А я помню твой кадр!» Бывает, плохая фотография получает первое место. Дело случая! Поэтому медальки я не считаю.
— Но награды — это еще и денежные призы. Если не секрет, озвучь, пожалуйста, цену самого дорогого фото!
— От Федерации волейбола на конкурсе, посвященном столетию, я получил 50 тысяч долларов. Я был уверен, что займу первое место, потому что в то время, в 1996-м, волейбол никто не умел снимать, хотя эту фотографию никому не показываю. А сейчас появилось много молодых офигительных фотографов, с которыми мы просто не выдерживаем конкуренцию. Их имена пока не на слуху, знает только узкий круг. Из известных спортивных фотографов могу назвать Алексея Филиппова, Сашу Федорова, Владимира Песню. Абсолютный маяк в фотографии для меня Димка Азаров.
— Легендарный фотограф Дмитрий Донской рассказывал мне, как подрался на протокольной съемке с личным фотографом Цзян Цзэминя в Кремле из-за места. У тебя конфликтов на этой почве не было?
— Мне помогает рост. Я никогда не лезу в кучу, у меня всегда своя точка. Вроде со спины снимаешь, а к тебе повернутся — и будет кадр, которого ни у кого больше нет. С Головановым мы всегда с двух точек снимаем. В Пхенчхане у меня был случай. Я снимал фигурное катание. Сижу на месте для фотографов и жду, когда пойдут конкурентки Загитова и Медведева. Хотел их совместить в одном кадре, чтобы был нерв. Сижу с огромным объективом и вдруг — раз! Черный квадрат Малевича! Оказалось, священник в рясе загородил мне весь обзор.
— Да, представляю! Но духовное лицо не пошлешь матом, не отодвинешь…
— Я не сдержался, выругался, хотя мне это не свойственно, но тут была прямо прифронтовая ситуация! Подумал, что это католический священник, и повторил ему по-английски. Уже все шикали, и он сел рядом. Потом я понял, что он русский, и наорал на него: «Вы не имеете права здесь находиться, потому что это места для фотографов!» Пока я снимал, он сидел рядом и повторял: «Простите меня, ради Бога!» Когда все закончилось, я приехал в отель, передал картинки, вспомнил о нем, и так стыдно стало! Оставалось дней пять до отъезда, я места себе не находил. По пути в аэропорт он сел в наш автобус, и я извинился, что вел себя неподобающим образом. Он обнял меня и говорит: «Я все это время молился за вас. Я знал, что вы хороший человек!» Поразительно, но на Олимпиаде в Токио мы опять встретились. Отца Андрея забыли на фехтовании, машина за ним не приехала. Уже стемнело, японцы не понимали его. Он меня окликнул. К счастью, за нами с Головановым приехал автобус от нашего Олимпийского комитета, и мы смогли подвезти отца Андрея до отеля. Я хоть чуть-чуть, но искупил свою вину. Эта история говорит о том, что фотография — это не главное.
— Странное признание…
— У меня есть комплекс неполноценности из-за профессии, который появился после Беслана. Там я понял, насколько бессмысленна наша работа по сравнению с тем, что делают спецназовцы, врачи, пожарные. Человек с фотоаппаратом на войне вызывает недовольство. С другой стороны, наша профессия имеет дело со временем. Это страшная штука, которая все перемалывает, и ты должен выхватить долю секунды, потому что по этому мгновению будут судить о человеке, которого ты снимал. Мы видим Андрея Сахарова глазами Юры Роста. Ответственность колоссальная. Я не говорю о спортивной фотографии, но есть же и полеты в космос, и День Победы, и Беслан — то, что неповторимо...
— В отпуск берешь с собой профессиональную камеру?
— Полный набор, кроме больших объективов. Еще и дрон беру. Главная черта фотографа — уметь ждать. Можешь на одном месте 8 часов просидеть, если есть идея. Когда с Наташкой путешествуем, не могу себе позволить ждать на углу улицы события.
— Ты однолюб?
— В общем, да. Я придумал себе Наташку и не ошибся. Я ее не знал, когда влюбился. Мы учились в одном классе. Сначала я полюбил образ, который наделил определенными качествами. Был момент, когда мы не совпали. Развелись в 1978 году, через полгода опять подружились и поженились. Во второй раз она стала соответствовать придуманному мной образу. Мы вместе уже 45 лет.
