В семье первого он родился, в семье второго жил и воспитывался.
Причину столь необычного семейного расклада Александр Сергеевич объяснил мне во время наших с ним неоднократных встреч. Довелось услышать от этого человека и еще много интересных историй: о политических играх на высшем уровне во времена СССР, о настоящем детективе, связанном с обнаружением неизвестной картины Верещагина…
Все это, конечно же, просилось на газетную полосу – в виде интервью со столь неординарным человеком. Материал такой был мною подготовлен, однако до публикации дело так и не дошло. Плевако, прочитав текст, захотел сам как журналист-профессионал внести в него дополнения, изменить некоторые формулировки… Но руки у него все не доходили – он часто уже болел в то время, а мне неловко казалось торопить пожилого человека. В итоге невышедшее интервью на несколько лет оказалось в папке с текстами из серии «сохранить на всякий случай».
Увы, теперь такой случай наступил. Пусть услышанные от Александра Сергеевича рассказы напомнят об этом неординарном, талантливом человеке, только что ушедшем от нас на 92-м году жизни.
«Еще одни родители»
– Так получилось, что было две женщины, каждую из которых мне привычно называть «мама». И отца у меня было тоже два... Мои биологические родители – дочь знаменитого живописца Василия Верещагина Лидия Васильевна и Владимир Александрович Филиппов, актер, режиссер, создатель первого в мире государственного педагогического театра для детей, известный историк-театровед и автор многих книг. Увы, мама умерла в мае 1930-го в больнице, через 9 дней после моего рождения. А через пару месяцев чекисты арестовали и отправили в ссылку отца. Однако он успел передать меня в семью Плевако, сына известнейшего московского адвоката-«златоуста» Сергея Федоровича Плевако, и его супруги Анны Емельяновны. С этим семейством до того Филипповы-Верещагины несколько летних сезонов жили по соседству на даче в Малаховке и очень сдружились. Вот потому Лидия Васильевна, предчувствуя свою скорую смерть, завещала мужу отдать на воспитание новорожденного сына именно этим людям.
– Когда вы узнали о ваших «первых» маме и папе?
– Анна Емельяновна и Сергей Федорович, которые меня усыновили, никогда не пытались скрыть моей родословной. Так что я, сколько себя помню, всегда знал о том, что у меня были «еще одни родители», и про деда, великого русского художника, знал. После возвращения Владимира Александровича Филиппова из ссылки мы с ним, конечно, общались, и я даже придумал, как его называть: «па-Воло», то есть «папа Володя». Ну а слово «папа» у меня осталось для Сергея Федоровича Плевако…
– Выбор, какую фамилию носить, был трудным?
– С малолетства давал себе отчет, что являюсь представителем сразу двух замечательных российских фамилий, и это всегда налагало на меня особую ответственность за все, что я делал в жизни. Когда подошла пора получать паспорт, приемные родители предложили мне самому выбрать, какую фамилию взять. И хоть я понимал, что принадлежу к известному на весь мир роду Верещагиных, но изменить семье, в которой столько лет воспитывался, семье, где меня так любили, не мог. В итоге вполне сознательно остался по всем документам Плевако.
Самый громкий голос Москвы
– Генетическое влияние великого деда-художника никак не сказалось на внуке? Ведь вы выбрали для себя журналистскую стезю...
– На досуге, бывало, я «грешил» рисованием, живописью, сейчас иногда вырезаю из дерева и леплю скульптурные композиции, портреты. Но это все-таки для себя. А что касается профессии... После окончания истфака МГУ в 1954 году судьба увела меня в радиожурналистику. Меня как профессионала-слависта (защищал диплом на кафедре западных и южных славян) приняли в штат Главного управления радиовещания на зарубежные страны. Был спецкором, редактором, завотделом... Много довелось поработать за границей – в Чехословакии, на Кубе, но в основном в Югославии. Объездил чуть ли не всю страну, не раз брал интервью у ее «хозяина» Иосипа Броз Тито и даже сдружился с ним, а во время визита в Белград Леонида Ильича Брежнева довелось потрудиться своего рода гидом для генсека...
– Однако пик вашей карьеры – пост руководителя «Московского радио», который вы занимали с 1978 года и вплоть до начала переломных 1990-х...
– «Московским радио» чаще всего называли нашу станцию слушатели. Еще было в ходу «Голос Москвы». Хотя существовало официальное название: Центральное радиовещание на зарубежные страны в составе Гостелерадио СССР, или сокращенно Иновещание. Среди граждан, живущих в Советском Союзе, «Голос Москвы» по понятным языковым причинам особой известностью никогда не пользовался, однако, если верить «Каталогу всемирного радио», изданному в свое время в США, наша радиостанция держала 2-е место в мире по популярности, уступая лишь Би-би-си...
После распада Советского Союза «Голос Москвы» переименовали в «Голос России». На рубеже веков Иновещание стало едва ли не крупнейшей в мире радиоорганизацией, способной работать в эфире на 77 языках для 160 стран. У нас начинали свой творческий путь многие известные впоследствии журналисты: Владислав Листьев, Евгений Киселев, Александр Любимов... Евгений Примаков – будущий российский премьер – несколько лет возглавлял редакцию вещания на арабские страны. А Владимир Познер, работавший комментатором в американском отделе, в годы перестройки организовывал первые радиомосты с зарубежными слушателями.
– Вы встали у руля «Московского радио» в самый-самый застойный советский период. Приходилось работать под жестким контролем сверху?
– Ко времени моего прихода, в 1978-м, ситуация с новостями уже давно была застойная: вся важная новостная информация давалась только через ТАСС или через газету «Правда», а «идеологически неправильные» события попросту замалчивались.
Хотя в истории Иновещания есть уникальный эпизод, когда советское руководство вдруг сделало нестандартный внешнеполитический ход с использованием этой радиостанции. Случилось это в разгар Карибского кризиса 1962 года. В последний момент, когда до начала ядерной войны оставались буквально считаные часы, президент Кеннеди отправил Хрущеву срочную телеграмму с предложением снять блокаду Кубы американским флотом в обмен на то, что советские военные корабли, идущие к Острову свободы, повернут назад. Быстрая передача ответного послания нашего лидера по телеграфу оказалась из-за технических проблем невозможна. И, чтобы оперативно донести информацию до американского адресата, текст телеграммы Хрущева, который соглашался на эти условия, еще до поступления ее в Белый дом прозвучал на весь мир в эфире «Голоса Москвы». В итоге обе наши страны успели затормозить у самого края пропасти.
– Но мы отвлеклись от периода вашей работы на Иновещании...
– Возглавив эту радиостанцию, я попытался убедить руководство Гостелерадио СССР, что в передачах на зарубежные страны не должно быть дурацких замалчиваний правды. Однако изменить ситуацию удалось лишь постепенно. В начале 1980-х на Иновещании все-таки стали появляться «крамольные» комментарии, заметки о существующих в стране трудностях, проблемах, недостатках... Мы сумели значительно повысить оперативность подачи новостей. «Московское радио» несколько раз опередило сам «Голос Америки» в передаче сообщений о последних событиях в самих США! А наши асы-обозреватели умели в считаные минуты обработать свежее сообщение агентства новостей, дать комментарии по любым важным событиям в мире, выступлениям руководителей разных стран... Мы в Иновещании осмеливались даже – ради оперативности подачи новостей – пересказать всего на полутора страницах содержание многочасового отчетного доклада Генсека ЦК КПСС на очередном партийном форуме!
– Ай-ай! По тем временам за такие штучки можно было и репрессиям подвергнуться...
– Жизнь заставляла так рисковать. Ведь «Московское радио» работало на зарубежную аудиторию, которая привыкла получать новости с пылу с жару...
Наши новостные сообщения порой опережали сообщения ТАСС. Причем свежая информация, звучащая по «Голосу Москвы», воспринималась зарубежными агентствами как официальные отклики советского руководства. Это иностранцам было удивительно: «Кремль неожиданно быстро отреагировал...», «Советы тут же проинформировали...», «Москва немедленно опровергла...» А тексты этих «информаций» и «опровержений» принадлежали журналистам «Московского радио»!..
Все такого рода сообщения зарубежных агентств мы хранили в отдельной папке. Как-то раз Виктор Суханов из отдела пропаганды ЦК КПСС, курировавший Иновещание, забрал у нас эту папку, заявив, что «руководство ЦК должно обязательно обо всем знать». Он подготовил было на основании этих материалов докладную для Суслова, но получил от своего начальства хорошую взбучку: «Ты подумал, что делаешь?! Да если Михаил Андреевич узнает, что Иновещание работает не по ТАСС и не по «Правде», а самостоятельно, он же всем нам головы оторвет! Лучше ему вообще ничего об этом не сообщать».
Помню, на заре перестройки был курьезный случай. За несколько дней до очень важного пленума ЦК КПСС «Московское радио» первым сообщило сенсационную новость о предстоящих радикальных изменениях в руководящих органах партии. Эту информацию немедленно подхватили иностранные агентства, передали ведущие теле- и радиокомпании мира – конечно, со ссылкой на наше Иновещание. Разразился грандиозный скандал: ведь в посольствах СССР по всему миру никто ничего не знал на сей счет, а их осаждали журналисты, желая услышать подтверждение и подробности о назначениях и отставках в руководстве Союза...
Ситуация усугублялась тем, что это происходило в субботу. Поэтому запросы посольств по прямым и закрытым каналам не давали результата: в Москве все начальство отдыхало... В понедельник мне позвонили из Секретариата ЦК и грозно потребовали объяснить, как я посмел разгласить в эфире совершенно секретную информацию. Спокойно отвечаю, что никакая она не секретная, поскольку уже известна многим московским пропагандистам. Ответственный товарищ из ЦК прямо-таки взорвался: «Какие еще пропагандисты?! Об этом не знают даже члены ЦК!!!» Тогда я рассказал ему, что один из наших журналистов побывал в субботу в Доме политпросвещения на лекции, на которой докладчик сообщил о предстоящих изменениях в верхушке партии и даже порекомендовал купить в фойе брошюру, где обо всем этом написано. А брошюра выпущена... в издательстве ЦК КПСС! После таких объяснений на другом конце провода раздались крепкие выражения, и мой собеседник повесил трубку.
– Это называется – пронесло...
– Это называется – профессиональный подход к подаче новостной информации...
К слову сказать, есть еще одна сторона деятельности «Московского радио», о которой у нас почти никто не знает. Речь идет о радиовещании из СССР на США. Американцы любят повторять, что в отличие от Советов, глушивших «Голос Америки», они никогда не создавали помех передачам радио из Москвы. Однако это не так. Просто ими был найден другой, не столь очевидный, как работа «глушилок», способ изолировать большинство своих граждан от «советской пропаганды». «Московское радио» всегда транслировало свои передачи на коротких волнах, и в Америке долгие годы специально тормозили производство коротковолновых радиоприемников. Они выпускались в небольших количествах и стоили дорого. Сами американцы очень высоко оценивали уровень программ нашего Иновещания: «Трудно найти что-либо более действенное для обработки общественного мнения, чем «Московское радио».
Между прочим, вопрос о доступности для радиоаудиторий двух стран поднял Горбачев на встрече с президентом Рейганом в Рейкьявике. Наш лидер предложил тогда «бартер»: СССР перестанет глушить «Голос Америки», а взамен США предоставят «Московскому радио» возможность вещать для американских слушателей на СВ-частотах. Однако штатовцы тогда от решения этого вопроса уклонились.
Картина, которой не было
– Давайте вновь вернемся к вашим корням. У вас в доме есть какие-то семейные реликвии?
– На память от кровных родителей храню две бесценных для меня вещи. Одна из них – предсмертное письмо мамы Лиды моему отцу «па-Воло». А вторая – рукописная книга, посвященная этой замечательной женщине, которую написал для меня Владимир Александрович, находясь в ссылке, в глухом северном поселке.
– А ваши два великих деда? От них у внука что-нибудь сохранилось?
– Вот на стене висит портрет Федора Никифоровича Плевако, написанный до революции, а у стола можете увидеть «сувенир» от Василия Васильевича Верещагина – зеркало в декоративной оправе, которое знаменитый художник привез когда-то из своей поездки по Индии. Были и другие верещагинские вещи, но я передал их в музей.
– Знаю, вы уже многие годы занимаетесь изучением жизни и творчества своего деда-живописца, добивались, чтобы Василию Верещагину был установлен памятник...
– Возможность всерьез заняться этим появилась после того, как в начале 1990-х оказался – поверьте, не по своей воле! – на пенсии. Опубликовано несколько моих больших статей, посвященных творчеству деда, получилось создать Благотворительный фонд сохранения наследия В.В.Верещагина…
В числе серьезных удач на этом поприще считаю находку ранее фактически никому не известного произведения великого русского художника-баталиста. Речь идет о картине из верещагинской серии «Война 1812 года».
Идея создания этого грандиозного цикла увлекла моего деда. Первые несколько картин были написаны в 1887 году в парижской студии. Однако художник понял, что для написания «Войны 1812 года» ему обязательно нужно жить в России. Только здесь он сможет глубже понять и лучше ощутить всю атмосферу событий, добиться достоверности в изображении всего задуманного. И в 1891-м Верещагин поселился в Москве, которая сама неразрывно связана с историей той войны.
Первые девять полотен из новой верещагинской серии московская публика смогла увидеть на выставке 1895 года в Историческом музее. Подавляющее большинство посетителей восторженно отзывались об увиденном, однако некоторые представители высших кругов «наполеоновским» циклом Верещагина остались недовольны. Получил известность, например, диалог художника с президентом Академии художеств, великим князем Владимиром Александровичем, случившийся возле картины «Отступление великой армии». Царственный вельможа с апломбом заявил: «Никогда Наполеон не ходил в такой дурацкой шубе и шапке!». «Достаточно ли будет, если я представлю Вашему Высочеству два исторических рисунка этого костюма и описание его?» – спросил Верещагин. «Достаточно». – «И тогда вы публично признаете, что были неправы?» – «Нет, не признаю!»
Тяжелая финансовая ситуация, угрожающая завершению задуманной им серии об Отечественной войне, вынудила деда пойти на унизительный для него шаг – обратиться за помощью к царскому правительству. В течение 1897–1903 гг. Верещагин вел крайне неприятную для его самолюбия переписку с министром двора В.Б.Фредериксом, пытаясь получить гарантию того, что, во-первых, картины серии «Война 1812 года» останутся в России, а во-вторых, ему будет обеспечена финансовая поддержка работы над продолжением этого цикла.
Результатов долгое время не было, и в 1902-м Василий Васильевич, после завершения персональной выставки в Нью-Йорке, совсем уж решился провести в Америке аукцион своих работ, в том числе и картин «наполеоновской» серии. Однако с осуществлением этого плана возникла задержка, а потом художник получил наконец из России долгожданное известие: казна покупает цикл картин «Война 1812 года» за 100 тысяч рублей.
Впрочем, особо радоваться художнику власти не дали. По распоряжению императора Николая свежеприобретенные верещагинские полотна были отправлены в запасники Русского музея, так что увидеть всю эту серию публика смогла лишь несколько лет спустя, на посмертной выставке Верещагина.
– На протяжении многих десятилетий во всех справочниках и каталогах сообщалось, что серия «Война 1812 года» состоит из 20 полотен. Однако несколько лет назад в Историческом музее состоялся вечер, организованный совместно с возглавляемым вами фондом, на котором была показана еще одна, 21-я картина из этого цикла.
– О ее существовании много лет практически никто не знал. А «виновником» возвращения из небытия еще одного произведения великого русского живописца-баталиста – картины «Наполеон при Березине» – стал московский художник Евгений Успенский, с которым мы познакомились. Евгений Васильевич рассказал удивительную историю «явления» забытого всеми верещагинского «Наполеона».
«В детстве я любил листать альбом с открытками, хранившийся в нашей семье. А много лет спустя, работая художником в Историческом музее, увлекся творчеством Верещагина и вспомнил, что в этом альбоме мне встречалась репродукция одной из картин замечательного художника. Ту открытку я отыскал в 1963-м. Надпись на ней сообщала, что репродукция выпущена к 100-летнему юбилею Отечественной войны, что «Наполеон при Березине» является одной из картин серии «Война 1812 года» и принадлежит некоему Карлу Веберу.
Стал консультироваться со специалистами. Они были категоричны: верещагинский цикл, посвященный 1812 году, состоит из 20 полотен, которые находятся в Третьяковке и в ГИМе. И никакого «Наполеона при Березине» среди них нет.
Лишь позднее, внимательно рассматривая одну из старых фотографий верещагинской мастерской в его доме в Нижних Котлах, мне удалось заметить запечатленный на ней уголок картины, похожей на этого «Наполеона». Значит, все-таки был в серии «Война 1812 года» еще один, 21-й холст!
Судя по всему, Василий Васильевич не успел его закончить, и «Наполеон при Березине» остался на стадии так называемого подмалёвка. Вот только где искать эту не известную никому работу великого русского баталиста?
И тогда мне пришла в голову мысль обратиться за помощью к популярному в те годы журналисту Василию Захарченко, главному редактору журнала «Техника – молодежи»: давайте опубликуем репродукцию картины и напишем о загадке художника Верещагина, вдруг кто-то из читателей откликнется.
Материал поместили в ноябрьском номере за 1966 год, а уже через несколько дней ко мне в ГИМ пришел человек со свертком: «Судя по всему, вы написали именно об этой картине». Развернул холст, а там – «Наполеон при Березине»! Тщательно обследовав полотно, я на обратной стороне обнаружил едва различимую надпись: «Сим удостоверяю, что картина эта писана мужем моим, Василием Васильевичем Верещагиным. Л.В.Верещагина. 4 декабря 1904 г.».
Посетителя моего звали Эрих Ковальцык. С его помощью удалось распутать эту детективную историю.
Вскоре после смерти художника вдова продала дом-мастерскую в Нижних Котлах фабриканту Карлу Веберу. Вместе с недвижимостью он приобрел и неоконченное полотно, которое было при передаче завизировано самой Верещагиной. Через несколько лет Вебер уехал за границу, а неказистая картина-подмалёвок в числе прочего домашнего скарба по дешевке досталась от него семейству Ковальцыков.
«Этот холст, сколько я помню, у нас все время лежал свернутым», – рассказал Эрих. После нашей встречи он передал картину в фонды Исторического музея. Ее там отреставрировали, но хранили все время в запасниках. Так что за прошедшие с той поры 40 с лишним лет я своего «крестника» «Наполеона» так больше и не видел…»
– Благодаря организованному ГИМ совместно с нашим благотворительным фондом вечеру-презентации, посвященному этой картине, удалось привлечь внимание к самому факту существования «Наполеона при Березине», – пояснил Александр Плевако. – Теперь этому творению Василия Верещагина уже не грозит забвение.
Последние годы посвящены мною обоим моим знаменитым дедам. Я почетный адвокат России, основатель и руководитель уже упомянутого Благотворительного фонда сохранения наследия В.В.Верещагина, почетный академик Российской академии художеств, Петровской академии наук и искусств. Упоминаю об этом не ради похвальбы, а в качестве свидетельства верности памяти предков.
