На последний день рождения Фриды Абрамовны в 1965 году, когда жизнь ее таяла на глазах после онкологической операции, друзья и родные принесли цветы, подарки, а Корней Иванович Чуковский преподнес двустишие:
От Москвы и до Аляски
Мне один соперник Раскин.
Корней Иванович имел ввиду мужа именинницы, человека с гениальной памятью, помнившего наизусть рассказы Чехова, известного юмориста и пародиста. Его эпиграммы писатели ждали как рецензии, приносившие популярность или забвение. Он сочинил для двух дочерей книгу «Как папа был маленький», переведенную на многие иностранные языки.
Когда Вигдорова и Раскин уже прожили в счастливом браке 33 года, произошла неожиданно драматическая история, которая могла закончиться для семьи очень плохо. На вышедший роман Веры Пановой «Кружилиха» Раскин откликнулся на свое горе и беду, эпиграммой «Спешилиха». Ее опубликовал сатирический журнал «Крокодил», где пародист служил. В тот же самый день все газеты СССР опубликовали указ о присуждении Сталинских премий за лучшие произведения в области литературы. В числе лауреатов оказалась Вера Панова, автор «Страшилихи».
Сталин читал все книги писателей, получавших медаль с его профилем и крупной суммой денег. И он же прочитал в «Крокодиле» эпиграмму, назвав ее «пошлейшим зубоскальством». С таким названием вышла разгромная статья в «Новом мире», которая процитировала таким образом приговор вождя. Раскина немедленно уволили из «Крокодила». Все редакции журналов и газет перестали его публиковать. А, принимая рукопись, редакторы, не отказывая, говорили: «Пусть полежит». На что не потерявший чувство юмора Раскин сострил: «Пусть полежит» - годится для надписи на могиле юмориста».
Уволили тогда из «Комсомольской правды» и прекратили печатать Фриду, придумавшую в газете рубрику «Письмо позвало в дорогу». Она заполняла ее очерками, на которые приходили в редакцию мешки писем. На все по правилам тех лет следовал письменный ответ, а самые драматические из них побуждали спешить на помощь.
Та давняя драма забылась, и весной в день 50-летия, как пишет Лидия Чуковская в очерке, ставшем памятником подруге, «шутили над нею же, над ее собственными постоянным хлопотами: добиться, чтобы Надежда Яковлевна Мандельштам была прописана, наконец, в Москве; чтобы одна переводчица была принята в жилищный кооператив; чтобы в плане издательства «Советский писатель» была восстановлена книга одного уважаемого литератора, чьими-то интригами из плана вытесненная; поддержать своей рецензией молодого поэта; достать «Братья Маугли» для внука Бориса Леонидовича и т. д. и т. п. до бесконечности…»
Именинница смеялась громче всех, когда услышала за праздничным столом пародию на свою повесть со сложным деревенским любовным конфликтом.
И собрала тут Саша чемоданы,
«В деревню еду, ты меня не жди!»
А обе дочки – Катенька и Аня —
Стоят и плачут у мамы на груди!
Тут етот Митька сразу оклемался:
«Мол, не езжай, один я не могу!».
А Сашка, стерьва, бровью не поводит,
На поезд села и больше ни гу-гу».
В последний день рождения Фрида прочитала записанную на магнитофон свою пародию на писателя, дававшего ей разные и неисполнимые поручения, и на саму себя. Хочу его процитировать, потому что пародия лучше моих слов даст представление, кем была и чем занималась замечательная журналистка и писательница, Фрида Абрамовна Вигдорова, дочь учителей, сама по образованию учитель и по призванию - гений доброты:
Дорогая Фрида!
Должен Вам сообщить, что Вы меня удивили, и неприятно удивили… Манолис Глезос до сих пор в заключении. (Герой Греции, Лауреат Ленинской международной премии «За укрепление мира между народами – Л. К.). В артиллерийском училище в городе Калинине (Тверь) теорию воздушной стрельбы преподают невежды, которые не читали даже Кафки.
Затем, Фрида, ведь я не раз напоминал Вам, что Гюго хотел, чтобы после его смерти Париж переименовали в Гюго-полис. Почему это еще не сделано? Это небрежность и непростительная. Этого надо было добиться хотя бы ради памяти старика. Париж в трансе.
Теперь, Фрида. Надо обеспечить 2 тонны бронзы скульптору Неизвестному. Давно уже не был за границей Евтушенко. По моим наблюдениям ему нужно проветриться. Но с этим я Вас не тороплю. Можете заняться этим после Нового года.
Достаньте последний сборник стихов Рильке и пошлите его младшему дворнику дома № 17 по Пролетарской улице в Тюмени.
Не забыли ли вы, что пора выдать замуж секретаршу Эренбурга от первого брака?
С уважением Ваш …
P. S. Только что Елена мне сообщила, что Манолис Глезос вышел из заключения.
Благодарю Вас.
Ваш…
«Нет, в освобождении знаменитого грека Фрида не принимала участия. - пишет Лидия Чуковская - Но она принимала самое деятельное участие в освобождении десятков людей. Многие обязаны ей свободой или облегчением участи. Я помню – и никогда не забуду – ее поездку за сотни километров в лагерь к мальчику-девятикласснику, уличенному в воровстве; ее тамошний разговор с ним; ее переписку с ним; ее статью о нем в газете; и свет ее глаз в тот день, когда его освободили… И о юношах-моряках, которых травил антисемит-капитан. И о многих других.»
Вигдорова за четверть века сочинительства издала двадцать книг, в ее время не сдававшихся в макулатуру, но в историю литературы войдет не сентиментальными повестями и рассказами. Останется в памяти стенограммой, записанная на суде над Иосифом Бродским.
До суда в Ленинградском обкоме партии предрешили: выселить непонятного поэта из города и отправить в «места не столь отдаленные» по закону о тунеядцах. Заведующий административным отделом ЦК КПСС, ведавший, в частности, судом и прокуратурой, генерал Николай Миронов, приняв на Старой площади Корнея Чуковского, которого с детства знал каждый в СССР, разъяснил патриарху русской литературы: «Бродский хуже Ионесяна. (Разбойник, в 1965 году ходивший в Москве по квартирам и убивавших всех, кто ему открывал дверь – Л. К.). Тот только разбивал людям топором головы, а Бродский вливает в головы вредные мысли».
До тех пор, Фриде, ценимой в редакциях центральных газет - «Известиях», «Комсомольской правде», «Литературной газете», никогда не отказывали в командировках, выдавали удостоверения, оплачивали дорогу, гостиницы. Она чувствовала за спиной поддержку Москвы. На этот раз ни одна редакция в столице не дала командировку в Ленинград. Тем самым Фриде давали ясно понять, что и писать о суде над Бродским, защищать его никто не намерен.
В переполненном зале районного суда Фрида наша место и стала записывать в школьную тетрадь все, что слышала – вопросы судьи, речи общественного обвинителя, защитников, свидетелей, реплики, возгласы в зале, зная, что обязательно напишет об этом процессе книгу, поможет Иосифу выйти на свободу, поняв в числе первых, что судьба свела ее с замечательным поэтом. И его нужно спасти.
(За восемь лет до суда Фрида Вигдорова в переполненном Дубовом зале Дома литераторов, где я оказался со студентами факультета журналистики МГУ, записала речь Константина Паустовского в защиту романа «Не хлебом единым» Дудинцева. Тогда, в 1956 году, на писателя по команде ЦК партии обрушилась печать. Ее стенограмма разошлась по стране и стала первым в стране самиздатом. А Фрида, сама того не зная, выступила в роли первого правозащитника).
Судья вела себя как следователь, устроила подлинный допрос:
– Отвечайте, почему вы не работали?
– Я работал. Я писал стихи.
– Но это же не мешало вам трудиться?
– А я трудился. Я писал стихи.
Бродский действительно писал стихи, переводил на русский язык сочинения зарубежных поэтов, которых публиковали в СССР журналы и издательства. За переводы хорошо платили и на эти деньги он жил.
– А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Хочу обратить внимание, что обвиняемые не задают вопросы судьям. Бродский, понимая, что это не сулит ему взаимопонимания с судьей- поступил мужественно и ответил:
– Никто… А кто причислил меня к роду человеческому?
– А вы учились этому?
– Чему?
– Чтоб быть поэтом. Не пытались кончить ВУЗ, где готовят, где учат.
– Я не думал… Что это дается образованием.
– А чем же, по-вашему?
– Я думаю, что это… (потерянно) от Бога
(Бродский не получил аттестат зрелости, не поступал в университет, не хотел учиться в школе и ушел из в девятого класса, чтобы писать стихи).
– А что вы сделали полезного для родины?
– Я писал стихи. Это моя работа. Я убежден… Я верю: то, что я написал, сослужит людям службу, и не только сейчас, но и будущим поколениям.
– Значит, вы думаете, что ваши так называемые стихи приносят людям пользу?
– А почему вы говорите про стихи «так называемые»?
– Мы называем ваши стихи «так называемые» потому, – с гордостью отвечает судья Савельева, – что иного понятия о них у нас нет.
Когда у него спросили:
-Можно ли жить на те суммы, что вы зарабатываете? - то он ответил так, как от него никто не ожидал:
- Можно. Находясь в тюрьме, я каждый вечер расписывался в том, что на меня израсходовано 40 копеек. А я зарабатывал больше, чем по 40 копеек в день.
– Но надо же обуваться, одеваться.
– У меня один костюм – старый, но уж какой есть.
Когда судья объявила перерыв, толпа в зале попыталась отнять у Вигдорвой записи. И эту сцену она застенографировала:
– А вот вы, вы, которая записывали… Зачем вы это записывали?
– Я журналистка. Я пишу о воспитании, хочу и об этом написать.
– А что об этом писать? Все ясно. Вот отнять бы у вас записи!
– Попробуйте!
– А что тогда будет?
– А вы попробуйте отнять, тогда и увидите.
– Ага, угрожает! Эй, дружинник, вот тут угрожают!
– Он ведь дружинник, а не полицейский, чтобы хватать за каждое слово!
– Эй, дружинник! Тут вас называют полицейскими!
Неизвестно чем бы перепалка закончилась, но раздалась команда:
– Прошу встать! Суд идет!
Во время перерыва на автобусах приехало подкрепление обвинения. В зале суда заняли места строительные рабочие, которым внушили, что судят тунеядца, не желающего трудиться, как они.
После первого судебного заседания Бродского направили в психиатрическую лечебницу, чтобы на законном основании выселить из родного города и принудить к труду.
Суд над Бродским вообще бы мог не состояться, если бы за него заступились Даниил Гранин, Ольга Берггольц, Вера Панова, известные советские писатели, жившие в Ленинграде, с которыми обком партии считался. Но они промолчали. Не молчал возглавлявший в городе Ленинградскую организацию Союза писателей СССР поэт Прокофьев, он позвонил Генеральному прокурору СССР Руденко и попросил арестовать Бродского. .
Фрида вернулась в Москву и с друзьями бросилась за помощью к Маршаку, Чуковскому, Шостаковичу, Ахматовой, стала бить во все колокола: посылала письма, телеграммы в ЦК партии, Генеральную прокуратуру, Верховный суд, редакции центральных газет. Стенограмму Вигдоровой опубликовали газеты Европы и Америки. Никто ни в Кремле, ни на Старой площади не ожидал такого возмущения в мире. Стенограмма, ставшая самиздатом, возмутила лауреата Нобелевской премии Жан Поль Сартра.
Ехать на второе заседание в Ленинград у Вигдорова не хотела. Чувствовала себя разбитой. Фрида не знала, и никто не догадывался, что к ней в год 50-летия подполз смертельный враг – рак. «Мне нездоровится, – сказала она подруге. – но суть не в этом. Ведь ехать незачем: приговор предрешен, что я буду там делать?»
«Записывать! – ответила Чуковская. – Если вам нездоровится – ехать, конечно, не следует; ложитесь и вызывайте врача, но не говорите, что ехать незачем… Есть зачем: кроме вас так никто не запишет. Были бы у меня глаза – записала бы я».
Фрида села в вагон поезда и приехала в суд со своей тетрадкой.
– Как бы я сейчас себя чувствовала, если бы я не поехала, что бы мы теперь были! – повторяла Фрида, когда вернулась после суда.
– А что бы вы сделали, – поинтересовалась подруга, - если бы в самом деле попробовали эти тетрадки отнять?
– Что бы я сделала? – повторила она вопрос. – Если бы они попробовали отнять тетрадки? Не отдала бы! И все. Не знаю, как, но не отдала бы!»
Полтора года Иосиф Бродский томился в ссылке, жил в забытой богом деревне Норенская. Перед смертью Фрида повторяла: «Ну, как там рыжий мальчик? Выпустили бы мальчика на волю!». Она умерла в августе. Бродский вышел на свободу в сентябре
Александр Галич сочинил песню «Уходят друзья» с эпиграфом: «Написано на смерть Фриды Вигдоровой».
Не дарите мне беду, словно сдачу,
Словно сдачу, словно гривенник стертый!
Я ведь все равно по мертвым не плачу –
Я ж не знаю, кто живой, а кто мертвый.
Уходят, уходят, уходят друзья –
Одни – в никуда, а другие – в князья…
Свою запись Вигдорова назвала «Белой книгой». С нее началась история правозащитного движения в СССР.
Закончу двумя цитатами тех, кто ее хорошо знал: «Фрида — большое сердце, самая лучшая женщина, какую я знал за последние 30 лет – записал в «Дневнике» Корней Чуковский.
В «Записных книжках» Анны Ахматовой ей посвящены слова: «Пусть её светлый образ навсегда останется с нами как помощь, утешение и пример высокого душевного благородства».
