Дорога в «Артек» через живописный перевал горы Чадыр-Даг. С легендарными пещерами, в которых, по древнему преданию, обитал грозный разбойник Селим, защитник слабых и бедных. Об этом рассказывали вожатые по дороге к Алуште и учили нас главному в то время артековскому гимну:
Везут, везут ребят,
Машины встречные гудят.
Куда везете столько человек?
Прохожий смотрит вслед,
И слышит он в ответ:
«В Артек!» — раз, два,
«В Артек!» — три, четыре.
Здесь воздух голубой,
У берегов шумит прибой,
Кто был хоть раз,
Запомнит тот навек
И силуэт горы,
И под горой костры.
«Артек!» — раз, два,
«Артек!» — три, четыре.
Удивительное дело, с тех пор прошло больше восьмидесяти лет, насыщенных событиями, а слова песни, под которую мы маршировали строем на экскурсиях в Никитском саду в Ялте или при посещении «скал сестер» Ай-Долары у самого берега Гурзуфа, до сих пор упорно держатся в памяти. На минуту отвлекусь от главной темы.
В семидесятые годы я отдыхал в крымском «Спутнике». Он напоминает «Артек», только для взрослой международной молодежи. Как и «Артек», «Спутник» расположен также рядом с Гурзуфом, но по другую его сторону.
Я тогда уже печатался в «Московском комсомольце», известинской «Неделе», готовил для Политиздата рукопись книги «Повесть о легендарном чекисте» и принял участие в юбилейном сборнике КГБ «Чекисты» в «Молодой гвардии», за что и был премирован ЦК ВЛКСМ путевкой в «Спутник».
Руководство этих двух лагерей тесно сотрудничало. И в «Артеке» узнали, что в «Спутнике» отдыхает старый артековец. Меня попросили встретиться с ребятами и рассказать о том, каким был прежний «Артек». Так вот, на этой встрече мне был задан каверзный вопрос наряду с вопросами о писательской работе:
— А вы помните артековские песни?
Пришлось для озорников спеть. И вдруг, к моему изумлению, к старому артековскому гимну присоединилась пионервожатая этих ребят. Значит, до сих пор струится какой-то особенный свет от костров довоенного «Артека», лучи от которых пробиваются сквозь толщу времени.
Тот «Артек», который я увидел, приехав из «Спутника», ничего общего не имел с «Артеком» довоенной поры. Он превратился в большой комфортабельный санаторный комплекс.
«Артек» моего детства состоял из трех лагерей: «Нижний» (теперь это «Морской»), «Верхний» (теперь «Горный») и дворец ближе к Гурзуфу — «Суук-Су».
«Нижний» лагерь у самого моря был просто большим палаточным городком. Под крышей каждой огромной палатки размещались кровати примерно для пяти пионерских отрядов. Палатки были отдельными для девочек и мальчиков. Внутри палаток строгое деление по отрядам. На территории «Нижнего» располагалась главная площадка «Артека» с трибунами и традиционными вечерними кострами. В их зареве под могучим контуром горы Медведь (Аю-Даг) проходили вечера с концертами артистов или артековской самодеятельности.
В 1939 году в «Артек» приехал маленький скрипач с мировым именем, двенадцатилетний Буся Гольдштейн. До приезда в наш лагерь юный гений объехал полмира с концертами и завоевал международное признание своего таланта. О нем писали газеты, он выступал в Кремле, и лично Сталин вручил ему орден Трудового Красного Знамени.
Помню, как в форме артековца, при свете костра маленький артист играл перед своими сверстниками и к чарующим звукам его скрипки, казалось, прислушалось даже море, его прибой стал еле слышен...
Верхний лагерь «Артека» находился в предгорье Аю-Дага, это было длинное, барачного типа строение, ничего общего не имеющее с санаторным корпусом современного лагеря «Горный», где у меня была встреча с новыми артековцами.
«Суук-Су» — это дворец по дороге из «Артека» в Гурзуф. В 1937 году на празднике дня комсомола в Кремле артековский хор пропел куплет: «У «Артека» на носу приютилось «Суук-Су». Сталин улыбнулся и сказал:
— Придется отдать!
Так «Суук-Су» стал частью «Артека». В «Нижнем» мне довелось побывать только раз, а вот в «Суук-Су» уже дважды. Там меня и застало страшное утро 22 июня 1941 года.
В эту смену в «Артек» впервые приехали дети из Прибалтики. В «Суук-Су» приняли отряд из Эстонии. Эти ребята держались особняком. У них был свой вожатый, и все было отдельным, все свое. Помню, у них были красивые замки-клипсы на пионерских галстуках. Наши были менее элегантные. Мы предлагали им меняться, но в ответ только вежливые «ноу».
В ночь с 21 на 22 июня дети в «Суук-Су» проснулись от продолжительного ночного грохота и так не поняли, что же произошло. Утро наполнилось тревогой. Вожатые были непривычно молчаливы и все время переговаривались, не обращая на нас внимания. Во время завтрака нас стали торопить на общий сбор. Над площадкой перед дворцом был укреплен мощный репродуктор. Под ним и собрались все отряды в «Суук-Су». Но среди ребят уже пронесся слух о том, что это война и ночью бомбили Севастополь, бомбы упали в районе горы Ай-Петри, и мы слышали ночью взрывы от этих бомб. Слухи эти просочились в лагерь от местных жителей, работавших в «Артеке».
Увы, их подтвердило обращение Молотова к народу, в котором говорилось, что фашистские полчища вероломно вторглись в западные области Советского Союза и Красная Армия оказывает им ожесточенный отпор.
После этих слов раздались громкие рыдания. Среди нашей смены были дети именно из западных областей страны, стало понятно, что возвращаться из «Артека» им теперь уже некуда, а страх за судьбу родителей вызывал дрожь. И только эстонский отряд молчаливо застыл с непроницаемыми лицами…
Война сразу перечеркнула будни беззаботного детства, наполнив их горечью переживаний. Судьба «Артека» оказалась в опасной неопределенности…
Так продолжалось несколько дней, полных тревожных ожиданий. Привычный распорядок в «Артеке» был нарушен, отменили даже обязательные морские купания. Руководители и старший пионервожатый всего лагеря подолгу не возвращались из Симферополя, а мы вместе с вожатыми ловили каждое радиосообщение с фронта. Страх только сгущался. Из сообщений было понятно, что гитлеровцы рвутся к Крымскому перешейку, чтобы зажать его в клещи и превратить полуостров в изолированную бутылку без выхода на Большую Землю. Каждый день приносил новые опасения. Дети спали на подушках, мокрых от слез...
В это время в Москве шли жаркие споры. Народный комиссариат обороны требовал не загружать железнодорожные магистрали встречными перевозками. Все западные направления должны были работать только на переброску воинских частей и военной техники в сторону фронта. Даже эвакуацию оборонных предприятий в восточные районы в Верховной ставке планировали проводить в укороченные сроки.
Судьба «Артека» на фоне оставляемых отступающей армией городов и поселков была лишь всего одним из многих трагических эпизодов начала войны, решение которых требовало каждый раз жертвовать доставкой военных подкреплений к местам оборонительных сражений нашей армии.
В Кремль в эти горькие дни обращались руководители оборонной промышленности всех западных районов страны с одним вопросом: взрывать или эвакуировать? Среди обращений была просьба ЦК ВЛКСМ найти возможность для спасения детей «Артека».
Секретарь ЦК ВЛКСМ Николай Михайлов лично приехал к Вячеславу Молотову, который шефствовал над «Артеком». И ведь недаром в гимне довоенного «Артека» был еще и такой куплет:
И помнит каждый час
Любимый Молотов о нас
Как много сделал этот человек.
Мы во дворце живем,
И мы всегда поем: «Артек!» — раз, два,
«Артек!» — три, четыре.
Конечно, подарок от Кремля «Артеку» в виде дворца «Суук-Су» в мирное время — это демонстративное свидетельство заботы о юной смене. Но вот то, что Молотов сумел убедить Верховного Главнокомандующего в необходимости открыть железнодорожный путь в Москву из Симферополя для застрявших в Крыму артековцев в дни, когда решалась судьба страны, и не каким-то «товарным порожняком с малоценным грузом», а в плацкартных вагона, — это достойно исторического факта!
Нас срочно, правда, теперь уже не в автобусах, а в кузовах грузовиков, перебросили в Симферополь и посадили в несколько вагонов, прицепленных к товарному составу. Дорога до Москвы заняла восемь дней.
Наш состав постоянно отгоняли на задние пути, пропуская воинские встречные эшелоны. И на остановках запомнились спокойные парни в венной форме, которые наполняли водой у станционных водокачек котелки и фляжки. Они шутили и смеялись, как будто впереди их ждали обычные для военной службы будни. Дети смотрели на них из окон вагонов и заражались их уверенностью в том, что скоро все обойдется и будет как прежде. А как же могло быть иначе, раз те, кто ехал на фронт, в этом не сомневались?
Но Москва встретила суровой действительностью. Столицу бомбили по восемь раз в сутки. На многих знакомых с детства улицах вместо домов дымились груды развалин после последнего налета. Окна были перечеркнуты бумажными крестами для сохранения стекол от воздушных волн. На всех прохожих надеты сумки с противогазами, которые раздавали жильцам в домоуправлениях, а в петлицах круглые значки с фосфором. Они светились на темных от светомаскировки улицах, предупреждая встречных от столкновений. В небе плавали стратостаты, растягивая над городом маскировочные сетки. Везде на перекрестках и у входов в метро стояли комендантские патрули, которые проверяли документы у прохожих. В Москве объявили комендантский час.
Карточки тогда еще не успели ввести, но в магазинах продавали только одни консервы — рыбные и почему-то еще «Снатка», с крабами.
В военной Москве я провел несколько бессонных ночей, поскольку сигнал тревоги постоянно поднимал с постели и заставлял стремглав нестись в бомбоубежище. Затем меня отправили на Урал, в колонию для эвакуированных детей за Пермью (тогда это был город Молотов). В двадцати километрах от станции Шумково, в бревенчатых домах, где раньше был дом отдыха на берегу реки Сылва, нас поселили с требованием самостоятельно обслуживать дома и подсобное хозяйство при них. То есть заготавливать в тайге топливо для печей, работать на огородах и выводить в ночное лошадей. После «Артека» пришлось переучиваться жизни по законам военного времени. Но это уже иная история, и о ней полезно рассказать, но в другой раз.
