В преддверии Дня Победы Юрий Петрович любезно пригласил корреспондента «МК» в гости и рассказал о своей непростой, но очень интересной жизни.
- Приезжайте к полудню, - предупредил меня ветеран накануне, - Чтобы времени хватило поговорить, а то к концу рабочего дня ко мне врач должен приехать. Возраст - сами понимаете.
Не смотря на будничные пробки и апрельский мокрый снег, добраться у меня получилось даже чуть раньше оговоренного времени. Выйдя на пенсию, отставной полковник принял решение удалиться от городской суеты и перебрался жить в небольшой поселок, не очень далеко от столицы, по ярославскому направлению. Маленькая одноэтажная постройка на участке, забор из сетки-рабицы. Скромные владения кардинально не похожи на расположенные по соседству новомодные коттеджи.
- Не снимайте обувь, ноги обейте здесь на ступеньках и проходите, - скомандовал ветеран.
Расположились мы в зале, за небольшим (чуть больше журнального) столиком. Занавешенное окно плохо пропускало и без того не яркий из-за хмурой погоды свет, и в комнате царил полумрак.
- У вас, наверно, есть свой план беседы, но рассказывать я буду так, как считаю нужным, - то ли в шутку, то ли всерьез предупредил меня собеседник.
Спорить было бессмысленно. Юрий Петрович придвинул на центр стола три книги, автором которых он является, и глубоко вздохнув, приступил.
- Родился я в 1927 году в Харькове. В бедной семье. Рос без отца. Мы с мамой вынуждены были делить маленькую комнатушку с другими родственниками, поэтому ютились впятером. Туалет был на улице, метрах в ста, колонка там же. Но на фоне всей этой нищеты мне посчастливилось получить почти классическое дворянское воспитание. В первом классе моим соседом по парте стал Юра Тютрюмов, сын столбового дворянина, профессора Харьковского автодорожного института. Вячеслав Александрович (отец Юры) был человеком исключительного образования, культуры и грамотности. Знал в совершенстве три иностранных языка.
Я часто бывал у них дома. Домработница кормила нас обедами, мы делали вместе уроки, а потом пропадали в библиотеке Тютрюмова-старшего. Это была гигантская библиотека, порядка 20 тысяч книг. Тютрюмов был настоящий толстовец: длинная куртка под пояс, брюки, заправленные в сапоги, косоворотка. В свободное время Вячеслав Александрович охотно занимался с нами, рассказывал про природу, о физике, химии. Эти шесть лет общения с их семьей внесли неоценимый вклад в мою дальнейшую жизнь.
А потом началась война. Мне было 14, и я пошел работать на Харьковский авторемонтный завод №2 учеником автослесаря. Одноклассники стали сторониться меня. Оно и не удивительно, запах керосина и машинного масла буквально впитался в мою кожу и волосы, не говоря про одежду. Руки не отмывались.
Через некоторое время нас с мамой эвакуировали из Харькова. Я отчетливо помню, как на подъезде к Воронежу местные жители несли нам мешки с семечками, кур, поросят. Люди готовы были отдать все, лишь бы это не досталось немцам. На станции под названием Хреновая машину, на которой мы ехали, конфисковали, а нас посадили в эшелон и повезли. Куда - никто не знал, поезд в пути почти нигде не останавливался. И вот объявили: станция Вревская. Как оказалось, это на подъезде к Ташкенту. Выбросили на землю свои узлы и сошли.
Станция была по-своему удивительная. В 20-30-е годы туда отправляли ссыльных, поэтому нашими соседями стали раскулаченные, казаки, родственники врагов народа.
Поселились мы у местной жительницы. Мама устроилась в детский дом, а я пошел в седьмой класс. Русских детей было мало, а местным азы науки давались тяжело. Я учился хорошо и частенько помогал одноклассникам. А они за это приносили хлеб, яйца. Так и выжили, голод был страшный.
В 1942 году на станции Вревская стали формироваться части польской армии. Наша хозяйка сдала большую комнату двум польским офицерам. В качестве оплаты за жилье они выписали ей талоны на питание, на 10 человек. Хозяйские дети ходили в часть с ведрами за едой. Понятное дело, что съесть такое количество еды они не могли и остатки выливали свиньям, а мы тем временем мучились от голода.
Но нам запрещено было прикасаться к этой еде. При любом удобном случае хозяйские дети пытались нас как-то оскорбить или унизить.
Потом польская дивизия съехала, второпях пытаясь продать все нажитое за это время имущество. С собой им брать ничего не разрешили. Они направлялись в Иран, а оттуда воевать с армией Роммеля в Северную Африку.
- Их отъезд как-то сказался на жизни местных?
- Унижения закончились, а вот с продуктами стало хуже. По окончании седьмого класса я по рекомендации соседа устроился на работу в кузницу. Это был очень тяжелый труд, зато всегда кормили нормальным обедом. Проработал я там без малого год, окреп физически и стал похож на нормального человека. С приходом весны устроился работать в колхоз, жил в полевой бригаде, в землянках. Местные звали меня Джура, производное от имени Юра.
Но надо было закончить 8-й класс, и я решил вернуться в школу. Там у меня появился удивительный товарищ Юра Терехин. В своей жизни я больше никогда не встречал таких отчаянных и смелых людей. Вревская не была спокойным местом, преступность процветала сплошь и рядом. Местные бандиты повадились воровать уголь из товарных вагонов поездов на станции. Потом продавали его на базаре. С топливом было тяжело, и люди съезжались за ним со всей округи.
Так вот мой приятель, когда видел кого-то из бандитов, просто бил его наотмашь. Учился он, как ни странно, хорошо. И самое интересное - никто не знал, откуда он взялся, знали только, что его с мамой привезли из Ташкента.
И вот мы с ним решили поступить в авиационную спецшколу. Ворошиловградская летная спецшкола в то время находилась в Самарканде. Денег на дорогу у нас, конечно же, не было, и добирались мы на крыше вагона. Дважды на станциях нас снимали с поезда, но мы показывали направление на учебу, и нас отпускали.
- Ребята, ну зачем вам эта учеба? - первое, что мы услышали от встретившего нас на пороге офицера, - Воевать надо, понимаете, воевать. Вы же здоровые ребята. Надо сразу идти в училище и на фронт.
- И вы так легко согласились?
- Да, как и все мальчишки, мы мечтали о подвигах. Офицер дал нам денег на обратную дорогу, и мы вернулись. А тем временем на дворе стоял 1944 год. Друг мой не стал дожидаться набора и уехал поступать в другое училище, а я остался. Судьба тезки сложилась печально. Из-за своего буйного нрава в училище он не задержался, и был отчислен. Вернувшись в Ташкент, связался с криминалом и в скором времени оказался на скамье подсудимых. Я не мог поверить, когда мне сказали, что Юрка сидит в тюрьме. Это ведь мог быть второй Чкалов.
Я же решил идти по намеченному пути. Приехал на призывную комиссию, и тут кто-то из офицеров вдруг говорит:
- Ты отличный парень. И спортивный, и отметки вот у тебя хорошие. Но вот рост. Низковат ты, брат, для авиации. Как до педалей-то дотянешься?
- Ну, уж нет, - думаю про себя.
Заметил на полу кирпич, подтянул к себе левой ногой, встал на него и говорю:
- Да нет же, нормальный у меня рост. Я просто сутулюсь немного.
Конечно, в обмане меня уличили сразу.
- Ну, этот точно будет летать! - усмехнулся рядом стоящий полковник.
Вот так за смекалку я попал в Чугуевское военное авиационное училище летчиков истребителей. Находилось оно тогда в городе Чимкент. Но когда мы приехали, оказалось, что само училище уже вернули под Харьков. На его месте остался аэродром и пустые склады. Училищные фонды увезли из Чимкента. Мы остались в Казахстане без еды. Помню ели очистки от картошки и свеклы. Я похудел за зиму на 9 килограммов, и меня положили в госпиталь.
Разные ребята там учились. Во взводе были и те, кто промышлял криминалом. Как командир отделения, я пытался бороться с этим. В итоге в меня дважды стреляли, и один раз чуть не выкинули из поезда на ходу. Спасла прибитая внизу вагона доска, которая и помешала.
В декабре 1945 года сверху пришло распоряжение, что авиация - это элитный род войск, и летчикам необходимо иметь среднее образование. А у меня – только восемь классов. У многих, кстати, по семь-восемь классов. Из училища нас отчислили.
- Не нужны стали летчики?
- Война закончилась, нужда в таком количестве военных летчиков отпала. Нас направили в Серпухов, в школу механиков спецслужб. Ее в тот момент как раз преобразовывали в училище, чтобы готовить офицеров. Признаюсь честно, все вступительные экзамены сдал сам, кроме физики. Ее за меня сдавал приятель. С его помощью я стал первым круглым отличником, и меня назначили командиром учебного отделения. В подчинении - 25 человек, из них 15 - сержанты и старшины, взрослые, прошедшие войну люди. Помню, самым старшим был старшина Бобков - 42 года человеку, за спиной еще Халхин-Гол, потом война. У него семья, дети.
- Вас воспринимали как командира?
- Сперва не очень. Но я всегда старался помочь товарищам в учебе и постепенно заработал авторитет.
- Когда у вас проснулась тяга к науке?
- После присвоения звания «лейтенант» меня направили в Тамбов на высшие авиационные курсы ночной и слепой подготовки летчиков. Это была одна из самых привилегированных авиачастей Советского Союза. Инструкторами были полярные летчики, все фронтовики.
На тот момент я уже был старший техник эскадрильи. Всего в полку было три эскадрильи: первая на бомбардировщиках Ту-2, вторая – на пикирующих бомбардировщиках Пе-2 и третья, в которой я служил - это летающие лаборатории: девять советских самолетов Ли-2 и четыре американских «Дугласа».
Я сразу заприметил в дальней части аэродрома заброшенное здание и попросил у начальства разрешить мне оборудовать его для учебного центра и мастерских. К моей радости командир согласился. Мы это здание отремонтировали. Сделали зарядную станцию, мастерские по ремонту электрооборудования и большой учебный класс. Проводили там все свободное время, не важно - день или ночь. Теория, практика, разбирали всевозможные ситуационные задачи.
Помню, к нам приехал как-то с проверкой главный инженер округа по спецоборудованию. Фамилия у него еще такая интересная была — Гитлин. Входит он в самолет Ли-2, садится в кресло левое, смотрит и говорит: «Самолет, конечно, в полном порядке, но вот не все здесь хорошо. Компас-то у тебя не освещается». А в Ли-2 питание включается справа, как ручной тормоз в автомашине. Я наклонился, включаю его и докладываю: «Дефект устранен». Он ухмыльнулся и, как позже я узнал, в докладе о результатах проверки назвал наш полк эталоном.
Мое назначение исполняющим обязанности инженера полка по специальному оборудованию не могло не вызвать недовольства у «стариков». Много всего было: и козни строили, и технику из строя специально выводили. Раз чуть не спалили самолет. Заменили предохранители, и начала гореть проводка. Меня к тому времени предупредили, что такая пакость готовится.
- Ну и пускай горит, - говорю технику, а сам-то уже огнетушитель припрятал. - Пойдем под трибунал.
Он - в ужасе. Стал умолять, что все восстановят, лишь бы я никому не рассказывал. После этого случая воцарился мир.
Еще случай был в конце 1948 года. Стояла эскадрилья Пе-2. И тут вдруг приказ: передать самолеты Монголии. Стали проверять и выясняется, что все до единого не годны. Оказывается, полевые мыши погрызли изоляцию на проводах, голые провода. Что делать? Это трибунал. Главный механик поручил мне с коллегами устранить неполадки. Месяца четыре ушло на восстановление 32-х самолетов, протягивали новые провода, пропаивали. Работа была проведена колоссальная. Но мы справились. Я был назначен инженером полка и направлен на учебу в Ленинградскую академию. Но и тут без приключений не обошлось. По приезду на медкомиссии выяснилось, что у меня высокое давление.
- Не быть вам летчиком, - резюмировали врачи, - Мы вас комиссуем.
Долго можно рассказывать, каких трудов мне стоило доказать, что я годен к службе. К счастью, на моем пути встретился военный врач из Ленинграда, который взялся за мой непростой случай. Лечил он меня физическими нагрузками. Я играл в баскетбол по 4 часа, переплывал озера, бегал. В Военном институте физической культуры после пяти часового обследования выдали заключение, что никакой гипертонической болезни у меня нет. Диагноз — повышенная возбудимость нервной системы, ведущая к повышенному давлению. Наблюдается у высоко тренированных спортсменов.
Зачислили меня на электротехнический факультет, где я проучился семь лет. Учителем моим был Евгений Павлович Попов, гениальнейший ученый-кибернетик.
После академии меня направили в Вольск, в воздухоплавательный научно-испытательный центр ВВС.
За четыре года службы сдал кандидатский экзамен. И после создания Центрального научно-исследовательского института авиационной и космической техники на Чкаловском аэродроме, был направлен туда. Там я написал, возможно, первую в мире, а в России – точно первую теорию полета автоматического аэростата. Оказалось, что мои расчеты совпали с экспериментами, но возник сложный конфликт. Ведь существовало конструкторское бюро, которое разрабатывало и испытывало эти аэростаты, а после моей работы они как бы оказались не нужны.
Итог для меня был крайне болезненный – решили убрать меня из отдела, как опасного человека, и запретить защиту диссертации. Но мои коллеги добились внештатного заседания научно-технического совета.
Позже из Военно-воздушной инженерной академии Жуковского пришел ответ: диссертация выходит за пределы кандидатской. Мою работу поддержали, а меня оставили в управлении. Передо мной поставили новую задачу: разработать и создать гибридный дирижабль.
Я, как специалист по кибернетике, предложил новый способ расчета конструктивных характеристик, обеспечивающих его устойчивость и управляемость. Работа была принята, но тут разгорелся скандал. Крупные авиаконструкторы - Туполев, Илюшин - сказали: «Дайте нам деньги, которые вы хотите потратить на дирижаблестроение и мы создадим самолеты, выполняющие эти задачи».
- Получается, этот дирижабль так и не был создан?
- Да, но возможно его время еще придет. Мне же сказали: «Защищай свою первую диссертацию».
В 1967 году, в соответствии с негласным распоряжением, я стал считаться бесперспективным в продвижении науки. Мне было уже 40 лет. В 1976 году я принял решение демобилизоваться из армии и пошел работать в Институт повышения квалификации руководящих работников и специалистов Минстройдормаша.
Позже активно участвовал в общественной деятельности. В 1985-1989 годах был членом Комиссии по разоружению Советского комитета защиты мира. В 1992-м системным экспертом Высшего экономического совета при Президиуме Верховного Совета Российской Федерации. С ноября 2007 - советник международного академического аккредитационного и аттестационного комитета.
- Что вы считаете своим основным достижением?
- Бесспорно, это создание метода качественного системного анализа, которому посвящены несколько моих книг и более 250 научных работ. Он позволяет решить тысячи проблем, в том числе на уровне государства.
Я военный ученый. А военный ученый всегда решает задачи с учетом государственных интересов, не только военных, но и экономических и социальных. В жизни ученого нерешенных задач быть не должно. Я по сей день продолжаю трудиться, искать новые и сложные задачи, искать способы их решения. Впереди у меня еще полно планов для развития отечественной науки. И я не собираюсь останавливаться, пока жив.
