Копать можно в разных направлениях. Я предпочитаю закапываться в экономику. Первое, что удается откопать, это связь пандемии с последним мировым экономическим кризисом 2008–2009 годов. Не в том, конечно, смысле, что в кризис расплодились летучие мыши, принесшие нам коронавирус. Речь идет об экономике. Именно тот кризис выдвинул на первый план государство. Ничего, казалось бы, нового — в каждый острый кризис государство усиливает свое вмешательство в экономику. Но специфика в том, что государство в лице, прежде всего, главных финансово-экономических регуляторов непрерывно остается на авансцене вот уже 12 лет.
Кризис миновал, но по-прежнему продолжается та же сверхмягкая денежная политика (это когда в США, ЕС, Японии, Великобритании и не только центробанки постоянно вбрасывают на рынок все больше денег), которая была ответом на падение рынков. Это может означать, что кризис, как истина (вспомним сериал «Секретные материалы»), «где-то рядом». Опасность его возвращения — это кошмар регуляторов, которые не могут не понимать, что продолжение мягкой политики деформирует представления об экономической эффективности и даже сами функции денег. Но, с другой стороны, они так же хорошо понимают, что любое ужесточение денежной политики чревато лопанием раздутых долговых пузырей и возвращением того самого кризиса 2008 года.
А что же пандемия? Она сыграла на стороне риска возвращения кризиса. В том смысле, что ее траурная «жатва» сделала безальтернативным продолжение мягкой денежной политики — это ответ на возросшие текущие расходы. Россия — исключение. Вершители нашей экономической политики, по их собственному признанию, «традиционалисты». Они оставляют эксперименты по тестированию сверхмягкой денежной политикой эмитентам резервных валют, отказавшись пополнять ряды тех стран, где таких валют нет, но мягкая денежная политика все равно есть (Швеция, Польша, Венгрия). Но даже Россия прошла свой этап понижения ставки ЦБ, теперь, однако, завершенный.
Можно предположить, что развитые страны вступают в эпоху экономического постмодерна, иррационального по определению и несущего с собой полосу самых разнообразных кризисов. Возможно, так и есть. Но нельзя не видеть того, что открывается на первом плане: пандемия выпукло высветила новую роль государства.
Суть в том, что сейчас вряд ли кто-нибудь, окончательно не зашоренный идеями неолиберализма, особенно бурно плодоносившими 30–40 лет назад, станет отрицать, что роль государства объективно растет. Ясно, что без усилий государства пандемия не отступит. Нужны растущие затраты на здравоохранение, на поддержку пострадавших от болезни и локдаунов граждан и отраслей экономики. И это еще не все. Без господдержки экономика не «позеленеет» — то есть не станет переходить на возобновляемые источники энергии и не сократит углеродные выбросы в атмосферу. А если не позеленеет, то актуализируются новые глобальные риски, связанные с глобальным потеплением и ухудшением экологии. К тому же резко обостряется социальное неравенство — причем не только в «третьем мире», но и в «первом». Это выражается, в частности, в росте доходов от капиталов и в росте «инфляции активов» (когда новые деньги, вбрасываемые центробанками, повышают спрос и, соответственно, цену на акции и другие финансовые инструменты). Везде необходимо участие государства в том числе как кредитора и страховщика последней надежды, а для этого требуются государственные деньги.
Каков общий знаменатель? Когда-то кризис 2008–2009 годов сравнивали с Великой депрессией 1929–1932 годов. Среди тех, кто так поступал, был и тогдашний российский президент Дмитрий Медведев. Тогда эти сравнения казались чрезмерными. По двум основным причинам. Во-первых, Великая депрессия вызвала переворот в осмыслении и практике проводимой экономической политики. «Новый курс Рузвельта» — это даже больше, чем кейнсианство, перенесенное на Американский континент, где традиционно ставка делалась на частную инициативу, а не на государство. Во-вторых, Великая депрессия — одна из важных предпосылок прихода нацистов к власти в Германии и последовавшей Второй мировой войны. Первого после 2008–2009 годов не наблюдалось. Второе означало бы, что мир так ничему и не научился.
Теперь сравнение кризиса 2008–2009 годов с учетом разразившейся пандемиии с Великой депрессией обретает новые очертания. Главное — ренессанс государства. Конечно, не того же самого, что на рубеже Второй мировой войны, гораздо более оснащенного, оцифрованного, в полной мере ставшего Большим братом. Что же касается аналогии с последовавшей за Великой депрессией Второй мировой войны, до подобного дело, к счастью, пока не дошло, но все мы стали свидетелями бурного роста популизма, замешанного на идеях национализма. Это и Brexit, и президентство Дональда Трампа, и успехи националистических партий в ряде стран Европы.
Если оставаться в рамках экономики, то ректор РАНХиГС Владимир Мау считает, что основная задача современного государства заключается в «поддержании инвестактивности». Мау считает, что инвестиционный спад не чисто российский феномен и дело не только в инвестиционном климате: «Проблема глубже: она связана с высоким уровнем технологической неопределенности (что повышает рискованность инвестирования), а также с низкой инфляцией, что обусловливает «предпочтение ликвидности» по отношению к риску». Кейнсианство XXI века — это господдержка не столько спроса как такового, сколько инвестиций.
Если вслед за Мау считать одной из главных задач сегодняшнего, возвращающегося на пьедестал государства поддержку инвестиционной активности, то это значит, что государство будет всячески влиять на выбор направлений инвестиций. При всех современных технологиях это, однако, далеко не гарантирует, что такой выбор будет правильным. На выбор государства влияет масса факторов, включая геополитические, а это может увести в сторону от эффективности. Во всяком случае, если обратиться к истории, то ошибок государства в выборе направлений научно-технического прогресса было немало.
Дальше — больше. Ренессанс государства означает его возросшую ответственность и эффективность в широком смысле слова. Готово ли к этому современное государство? Ответа пока нет. Ни в России, ни в США, ни в ЕС. Точно можно сказать только одно: новая роль государства далеко не гарантирует, что все проблемы будут оптимальным образом решены. Зато к имеющимся проблемам точно добавятся новые. Жизнь продолжается...
