В этой связи мне хотелось бы привлечь внимание читателя к конкретике, заявляющей о себе все более активно, — «нетрадиционным» формам занятости. В общественном сознании они существуют где-то на периферии — вот, дескать, есть «там где-то» мигранты-дворники с метлами, рабочие на стройках… И Бог с ними. Где они и где мы? Но в самое ближайшее время это нечто, пока нас не касающееся, постучится в дома россиян. И стук будет недобрым.
Руководители высокого ранга уже замечают кое-что необычное. Еще в 2013 году вице-премьер Правительства РФ О.Ю.Голодец на международной конференции «Модернизация экономики и общества» заявила, что в России из 86 млн человек трудоспособного возраста 38 млн «непонятно, где заняты, чем заняты, как заняты».
С цифрами можно поспорить, но суть не изменится. Упомянутые миллионы наших работоспособных сограждан в большинстве своем, конечно, не бездельники. Весь вопрос — где работают и как это оформлено. На слове «оформлено» стоит сделать особый акцент.
Факультет конфликтологии Санкт-Петербургского Гуманитарного университета профсоюзов, созданный немногим более 10 лет назад специально для исследования социально-трудовых конфликтов, изучил в прошлом году около 6000 споров работников с работодателями в Петербурге и Ленобласти. Речь идет только об официальных конфликтах (неофициальных, полагаю, в несколько раз больше, но посчитать их невозможно).
Обращает на себя внимание резкий рост случаев, когда люди вступают в отношения с работодателями без «формальностей», без малейших гарантий своих прав. Просто хватаются за любую работу, где им обещают деньги. Хватаются в силу воспитания (привыкли к мысли, что закон работника защищает) и отсутствия иных возможностей получить работу. А потом оказываются пострадавшими.
Предприниматели в силу выгоды используют всё возрастающую «гибкость рынка»: неполная занятость, временная, сверхурочная занятость; работа на основе краткосрочных трудовых договоров; случайная занятость; заемный труд (привлечение работников для выполнения работы на время через агентства занятости); работа по гибким графикам рабочего времени; самозанятость и надомный труд; дистанционная занятость; занятость в формальном секторе без оформления трудовых отношений, аутсорсинг, аутстаффинг и т.д. и т.п.
Новые словечки можно и не запоминать. Современный российский капиталист — в большинстве своем существо примитивное. И мысль его направлена только в одну сторону: подсмотреть у конкурентов что-то такое, чтобы работнику (и, разумеется, государству) заплатить поменьше, а самому получить побольше.
Эта старинная суть, разумеется, прикрывается ультрасовременной идеологией: «соответствие современному технологическому укладу», «развитие новых форм социально-трудовых отношений, позволяющих как работнику, так и работодателю найти взаимоприемлемые условия сотрудничества», «новая мобильность рынка труда, открывающая возможности дополнительного заработка», «снижение издержек и повышение доступности конечного продукта для покупателя», «повышение экономической активности населения» и тому подобное.
В тени остается нежелание работодателя заключать трудовой договор с работником, минимизация расходов на спецодежду, охрану труда, компенсации за переработки, исчезающее право на отпуск, пенсии. Между прочим, вместе с трудовыми правами исчезает уверенность в завтрашнем дне, да и просто человеческое достоинство.
Это в юности привлекательно — гибкий график занятости, возможность подработать в перерывах между дискотекой, пивбаром и упорным трудом по обретению сексуального опыта. А когда семья появилась, дети?
Для взрослых людей, попадающих в ситуацию неустойчивой занятости, профессор социологии Мюнхенского университета Ульрих Бек придумал термин «прекариат» (нестабильный пролетариат). Он же выдвинул теорию «общества риска», состояния, к которому переходит современное общество. Суть в том, что на новой ступени развития западной цивилизации производство рисков начинает превалировать над производством богатства, характерного для индустриального периода развития.
Формирование прекариата как массовой социальной группы несет в себе угрозу стабильному развитию. Это риск очевидный, и в первую очередь — для государства. Массовое недовольство при случае легко превращается в огромную разрушительную силу. И желающие такой случай создать и им воспользоваться не заставят себя ждать.
Насколько серьезно Россия вошла в эту ситуацию повышенного риска? По всей видимости, еще не полностью, но входит стремительно.
Следует полагать, что упомянутые данные Ольги Голодец были основаны на широких рамках статистических оценок. В зависимости от методик различные исследования дают долю работников, используемых в рамках нестандартных видов занятости в общей структуре населения на российском рынке труда, от 19,8% до 42,3%. По ряду расчетов неформальная занятость за последнее десятилетие увеличилась в 1,5–2 раза. И дальнейший ее рост — объективная неизбежность, обусловленная развитием экономики.
Понятно, что трансформации подобного рода должны если не предвосхищаться, то по крайней мере своевременно сопровождаться государственным регулированием. В принципе сегодняшнее правительство РФ по ряду признаков на это способно. Обращают внимание четкие и эффективные действия по борьбе с коронавирусной эпидемией, нынешнее поддержание на плаву экономики страны в более чем сложной ситуации, оперативное принятие Закона о регулировании дистанционной (удаленной) работы (ФЗ от 08.12.20) и др.
Однако не все проходит гладко. В последнее время наметилась тенденция выдавливания в сферу нестабильной работы тех, кто трудится в традиционных формах организации труда. Речь идет о случаях перевода сотрудников из штата на работу в качестве самозанятых.
Сейчас спецрежим для самозанятых действует в 79 из 85 российских регионов. Общая их численность, по данным Федеральной налоговой службы, достигла 1 млн россиян, и каждый день регистрируются 3,5 тыс. человек. ФНС сообщила о 130 миллиардах руб., выведенных из тени за счет налогов с самозанятых за все время действия эксперимента (с января 2019 года).
Деформация трудовых отношений запрещены законом. Но тем не менее в 2020 году признаки злоупотреблений выявлены у 1,7 тыс. компаний.
Необходимо учитывать, что в ближайшие годы Россия столкнется сразу с несколькими опаснейшими вызовами в социально-трудовой сфере. С одной стороны, каждый год на рынке труда появляются 1,5 миллиона молодых людей, обладающих в среднем невероятно низким (по меркам советских времен) образовательным уровнем. Одновременно на этом же рынке искусственно задерживается вследствие пенсионной реформы по миллиону пожилых людей. К тому же внедрение новых производственных технологий неуклонно сокращает общий объем рабочих мест в стране.
Сегодня относительный порядок в производственной сфере поддерживается только там, где есть профсоюзы. Членские взносы в Федерацию независимых профсоюзов России платят 18 миллионов человек. Эти миллионы образуют зону социальной стабильности.
Однако структуры исполнительной власти, реализующие государственную политику, на протяжении последних трех десятилетий подспудно стремятся ослабить влияние объединений трудящихся, априорно предполагая угрозу для себя во всем, что не находится в прямой зависимости и подчинении. Хотя профсоюзы страны, пройдя через период тотальной неопределенности начала 90-х годов, однозначно отказались от любой политизации своей работы.
Подковерная борьба чиновников с профсоюзами — дело вредное для страны. Любое уменьшение упорядоченности экономического сектора ведет к накоплению социальной напряженности, возрастанию рисков.
Государство не имеет права допускать рост проблем на рынке труда. Опасностям развития нетрадиционных форм занятости должны быть поставлены в соответствие новая динамика законотворчества и эффективные механизмы правоприменения.
Как с этой ситуацией будет справляться российский госаппарат — вопрос интересный. Впрочем, скоро мы это увидим…
