С Масленниковым невозможно поссориться, тотчас утонешь в безбрежной доброжелательности, попадешь под обволакивающее обаяние, в меру теплая мирно протянутая ладонь обезоружит пухлостью, поглотит недовольство. «Безотказный ты наш» — зовут Масленникова заглядывающиеся на него сотрудницы, им он рад услужить в деловых закавыках, а мужчины, в том числе Постников, завидуют его уютной обходительности и деликатной безмятежности. Масленников нетороплив, приветлив, живописно расхристан — белая рубашка выбивается из брюк, ремень приспущен, животик вывален поверх пряжки, галстук ослаблен, густые пшеничные волосы солнечными вихрами ниспадают на маленькие уши и ложатся по обе стороны круглой головы. Всегда, сколько помнят его, Масленникову требовалось полуторное кресло, обычное не вмещает такие габариты.
Что сказать о Постникове? В жестковатом звучании персональных идентификационных данных этого красавца слышится, будто в шелесте шумящего на ветру тенистого дерева, предвестие раскатов надвигающейся грозы, просвечивает монашеский аскетизм, угадывается чеканная готовность заступить на пост караульной или схожей с ней требующей строгой дисциплины службы. Постников подтянут, сухощав, сосредоточен, синеватый подбородок, пожалуй, излишне увесист, но является бесспорным признаком непреклонной мужественности. В напряженных порой офисных коллизиях Постников остается свойским рубахой-парнем и пользуется немалым авторитетом, язык его подвешен столь удачно, что умеет создать о своем носителе и владельце наивыигрышнейшее впечатление.
Оба, Постников и Масленников, излучают одинаково позитивную энергию, умеют сконцентрироваться для решения производственных неотложностей, но добросовестность и самоотверженность этих двоих — разнятся. У Постникова — помимо умения выгодно себя преподнести — имеются усы щеточкой, беседуя с сослуживцами и посетителями, он их задумчиво поглаживает. У Масленникова усов нет, его верхнюю губу увлажняют бисеринки пота, которые вытирает голубым носовым платком, зато ближняя к запястью фаланга безымянного пальца правой руки перехвачена, точно обручем, толстеньким обручальным кольцом — существенное, согласитесь, пусть и золотое, ограничение, кладущее предел свободе.
Ничто, казалось, не предвещало рыхлому вальяжному Масленникову сорвать с пальца брачную принадлежность и сбрить пшеничные вихры, невозможно было представить, что сделается сыщиком, выслеживальщиком, пронырливым вызнавателем чужих тайн.
В Постникове предусматривалась перспектива стать криминальным агентом. Но он не подался в детективы и соглядатаи.
Вернувшись из отпуска, Постников взахлеб повествовал коллегам: в столовой санатория, где отдыхал, за одним с ним столиком оказались молоденькая инструктор ЦК профсоюза работников химической промышленности и два знойных джигита — статный осетин, инженер винодельческого совхоза, и ревизор отдела торговли контрольного управления Абхазии. Горячие ловеласы из кожи лезли, чтобы понравиться прекрасной соседке, Постникову отвели роль ширмы, затенявшей недвусмысленные ухлестывания неугомонных повес, жизнь его текла, как в сказке: то один, то второй кавалеры выволакивали компанию в рестораны и на природу, на шашлыки, каждый из соперников норовил превзойти конкурента. Постников не пытался встрять в состязание, денежки в его потертом кошельке лежали неприкосновенными, в то время как ухажеры, наподобие гусаков, шумно хлопали себя крыльями по бокам, нащупывая во внутренних карманах тугие бумажники. Хвастовство не прекращалось ни на минуту. То осетин рассказывал, сколько бочек с вином зарыто у него в саду, то абхазец отчитывался, как наперебой торопятся магазины, которые он курирует, набить его домашний холодильник яствами.
Соревнование не обходилось без всякого рода подтасовок и хитростей. Однажды после ужина осетин при виде приближавшегося официанта, хорохорясь, успел крикнуть:
— Сколько с меня?
— Заплачено, — ответил официант.
И тут вспомнили: посреди трапезы абхазец куда-то отлучался. Так что положил теху на лопатки.
В другой раз первенство взял извлекший урок и еще до начала пиршества внесший задаток за угощение осетин.
Ни виноделу, ни ревизору не отдала предпочтение скромно опускавшая глаза девушка. Ей по душе оказался Постников. И поздно вечером, после застолий, она приходила к нему в номер.
Постников красочно живописал свои приключения, коллектив покатывался. Смеялся вместе с остальными и Масленников.
Надо заметить: к служебным поручениям Масленников относился ответственно, скрупулезно, по нескольку раз тщательно перепроверял сделанное. Если совершал ошибку (с кем не бывает, и кто от них избавлен?), повторял: «Зато теперь есть опыт, больше такого себе не позволю». И допускал следующие огрехи. Опыт его копился. Безграничный опыт того, что не следует делать. Этот груз его тяготил.
Постников включался в спущенное сверху задание импульсивно, демонстрировал бурную деятельность (которую некоторые называли имитацией), гнал словесную волну, громогласно вещал о собственных успехах. Его порывы и достижения, как правило, заканчивались выговорами и замечаниями от руководства (что ничуть Постникова не угнетало). Доделывать и переделывать начатое приходилось Масленникову.
Масленников, дотягивая провалы до кондиции приемлемости, беззлобно журил приятеля.
Грянувшая катавасия, возможно, стала следствием этой журьбы.
Присутствуя на дне рождения Постникова и выйдя с ним покурить на балкон, Масленников услышал от подвыпившего виновника торжества фразу, с которой началась его переквалификация. Тот слегка заплетающимся слогом и явно желая похвастать своей исключительной неотразимостью, ляпнул с развязным смешком (не исключено: плохо понимая, с кем говорит), что за праздничным столом сидят четыре женщины, с которыми он был близок. Сообщение как сообщение, исповедь как исповедь, бравада как бравада, Масленников принял ее к сведению, оценил проворство волокиты и с элегической печалью отметил собственную растяпистость и нерасторопность, однако посреди воспоследовавшей ночи пробудился от сознания свершившегося кошмара. Запомнившаяся информация холодной змеей вползла в душу. Масленников вспомнил: за столом сидели всего четыре женщины, и среди этих четырех — его жена.
Разумеется. Постников выразился о своих донжуанствах гораздо грубее, невозможно повторить, как именно он охарактеризовал факт причастности к судьбам добровольных наложниц. Главное было не в форме изложения, а в существе. Напрасно пытался Масленников, ворочаясь в постели, вспомнить хотя бы еще одно женское лицо, мелькнувшее в тот вечер между прочими гостями, перекраивал так и эдак наличный контингент собравшихся — с тем, чтобы оттягать лишнюю единицу от мужской части и передать ее женской. Ничего не получалось! Тогда он включил настенное бра и пристально посмотрел на предательски посапывающую жену.
С той ночи началась новая полоса в его судьбе. С проболтавшимся сердцеедом не порвал, продолжал тары-бары и перекуры, а исподволь послеживал за ним и за собственной супругой. В распутывании шарады не преуспел и никаких порочащих связей между подозреваемыми не обнаружил, зато выявил другие малоприятные факты, что привело к разводу с женой и убедило в наличии собственных бесспорных криминалистических способностей. Но главное: Масленников начал узнавать жизнь, о которой прежде не имел представления. И потому, уже из чистого интереса, больше и больше ужасаясь разверзавшейся бездне, стал перепроверять версии любовных связей сослуживца и не сослуживцев.
На черном рынке приобрел подержанный «Магнум» и думал: «Выстрелю в глаз. Но так, чтобы пуля не убила сразу. Чтоб засела в черепной коробке, и он, обезумев от боли и зная, что обречен, еще помучился, помаялся, слоняясь по комнате и не ведая, куда преклонить обреченную, истекающую кровью из глазницы голову».
Он думал: «Мне не нужно его имущество, нет необходимости утверждать свое превосходство, я просто хочу, чтоб эта вечно небритая, грязная, с бабьим писклявым голосом харя перестала грешить».
Он думал: «Почему не прикончить сразу? Зачем его мучения? А затем, что он меня достаточно помучил. И просто так я с этой земли его не отпущу».
Неожиданные глубины открылись в добрейшем Масленникове под воздействием случайно оброненной реплики.
