Главный эпитет, который можно было применить к Москве весной 2020 года, — «пустая». За ракурсами, напоминающими кадры из фильма про постапокалипсис, гонялись фотографы — правда, с восторгом на грани ужаса. Даже те, кто совсем недавно вздыхал — мол, вот бы сфотографировать Красную площадь без людей, — пришли к выводу: не такой ценой. Да и не настолько оно прекрасно…
— Нужно понимать: пустой город — это мертвый город. Например, Помпеи. Можно ли сегодня жить в Помпеях? Ответ очевиден, — рассуждает в ходе публичной дискуссии в Музее Москвы Елизавета Лихачева, директор Музея архитектуры имени Щусева. — Город и архитектуру невозможно рассматривать в отрыве от человека, которым там живет и всем этим пользуется, не зря ведь человек есть мера всех вещей. Человек лучше всего передает масштаб: чтобы понять величие Колизея или Парфенона, нужно увидеть, как выглядят на их фоне люди. И город — для людей. Однако здесь есть нюанс: порядка 90 процентов людей абсолютно ничего не понимают в архитектуре, и это отлично показал ХХ век. Практически на протяжении всего столетия заказчиками архитектурных сооружений и их пользователями выступали совершенно разные люди — в отличие от опыта предыдущих столетий. Поэтому вопрос о том, как смогут люди сегодня влиять на преображение города, остается открытым.
Москвовед Денис Ромодин смотрит на проблему под другим углом: по его словам, как раз в большинстве современных проектов новостроек исчезает обезличивание архитектора, которое было нормой еще совсем недавно, — так что может случиться так, что через некоторое время мы вернемся к обозначениям вроде «дом проекта архитектора Иванова», как это было хотя бы в эпоху модерна или конструктивизма, а не «вот то красное здание».
— Одна из самых интересных особенностей современной архитектуры — это геометрия фасадов, которую можно встретить почти у каждого девелопера. Исчезли сложные линии, постмодернизм, — объясняет Ромодин. — Здания лаконичные, четкие. Тенденции меняются: например, еще совсем недавно в моде был лофт, но от него сейчас все немного устали, популярность набирают более простые сюжеты.
За те три месяца, то Москва и москвичи отдыхали друг от друга, у нас появилась возможность как следует поразмыслить: а чего, строго говоря, мы друг от друга хотим?..
Уединенные пространства
Принципы, на которых строилось городское благоустройство в течение нескольких лет, здорово пошатнулись — и заставили подумать о перемене приоритетов. Вот простой пример: одной из ключевых задач в Москве в последние годы стало создание общественных пространств, где москвичи могли бы проводить время и общаться друг с другом — и именно этот вариант досуга в пандемию оказался под запретом!
Коронавирус ослабил и без того хилые социальные связи — и убил соседские контакты там, где они начинали было зарождаться. Зато резко вырос спрос на парки и зеленые зоны в шаговой доступности от дома — хотя еще недавно казалось, что нет ничего страшного в том, чтобы при желании съездить погулять в Битцевский лес или на «Лосиный Остров», а не стремиться любой ценой жить около лесного массива.
Следующий нюанс — забота о тех, кто так и останется на удаленной работе. Ранее у нас в сознании сформировался достаточно романтичный образ фрилансера — лихой молодой человек с ноутбуком, который пишет сценарии за столиком модной кофейни (или специально едет в коворкинг). Во время пандемии в роли этого фрилансера внезапно оказались и скромная тетя-бухгалтер, и дядя-преподаватель — и в хорошую погоду им хотелось бы работать в собственном дворе, а вовсе не в кафе. Соответственно, новый запрос — уединенные пространства, где можно посидеть с ноутбуком, а вовсе не оживленная детская площадка.
Жилые кварталы
Ранее министр строительства РФ Владимир Якушев отмечал, что уже ясна необходимость адаптации малых архитектурных форм под новые требования, и при проектировании предпочтение будет отдаваться большим территориям, где легко соблюдать социальную дистанцию, а также для обеспечения простора для пешеходных прогулок. В идеале это должны быть территории, где можно будет гулять и жить бесконтактным способом — ни за что не хвататься и ни с кем не встречаться — вот только остается вопрос: не уйдем ли мы от одной крайности в другую крайность, и точно ли именно это нужно москвичам?..
— У нас есть тенденция, которой не одно десятилетие: большинство зданий в городе строят для сферического потребителя в вакууме, а не для конкретного заказчика, — продолжает рассуждать Лихачева. — Это началось очень давно: ведь советские начальники никогда не жили в первых пятиэтажках, а только рассуждали об их функциональности и удобстве для типовой советской семьи. И в девятиэтажках не жили, и даже в современных новостройках, скорее всего, живут совсем не те, кто их проектировал…
Отсюда и появляются типовые решения: например, студия в стиле лофт без кухни для типового одинокого человека (а если тот любит готовить, он уже не типовой?), просторные «трешки» в освобожденных от машин дворах для семейств с детьми (и если для них вопрос парковки стоит острее, то они снова не типовые). Теперь, должно быть, в воображении тех, кто придумывает для нас город, появятся некий типовой фрилансер и типовой человек на карантине…
Если есть вызов, должна быть реакция на него. Как ранее отметила специалист по экономике города Елена Короткова, самоизоляция показала — российские квартиры (не самые, для типового жителя) не соответствуют существующим запросам.
— Людям было сложно найти место для уединения, и приходилось использовать помещения своих квартир не по назначению. Это не зависит от количества комнат, — отмечает Короткова.
Действительно, во время самоизоляции тут и там можно было увидеть, как люди превращали в хоум-офисы кухни или даже кровати — поскольку другого удобного пространства в их распоряжении не было. И это, по мнению эксперта, никак не противоречит новой тенденции на осознанное зрелое одиночество: сегодня российские девелоперы фокусируются на одиноких и бессемейных людях — в противовес советской системе, когда считалось, что квартира нужна только семье! — однако все равно попадают впросак. Кстати, этот тренд пришел с Запада: в США сегодня, по данным аналитиков Urban Land Institute, только 33% рынка недвижимости рассчитано на семьи, а большая часть того, что строится, — это для одиночек.
Однако квартира — это только центр того жилого пространства, в котором существует человек, но вокруг него тоже должна быть удобная среда. Как отметил урбанист Петр Кудрявцев, актуальная сегодня задача — объединить в городе весь бизнес, чтобы горожане могли получать «комплексные» продукты: покупать квартиру в жилом квартале, где уже точно продуман маршрут и сценарий жизни. В таком квартале девелоперу придется думать, сможет ли человек зайти в булочную по пути в аптеку, будет ли у него возможность менять маршрут при изменении потребностей. Однако недавняя пандемия достаточно четко показала: лучше всего о предпочтениях людей способны рассказать сами люди.
Эта идея уже нашла отклик за границей. Так, например, в Буэнос-Айресе создали специальное мобильное приложение, которое показывает жителям все многообразие малого бизнеса, что есть в районе. Люди могут спланировать свой поход за покупками так, чтобы не упускать интересных точек, но при этом и не уходить далеко от дома. И глава Федерации торговли и промышленности Буэнос-Айреса Фабиан Кастильо сказал, что новый сервис должен помочь местному бизнесу, который оказался в тяжелом положении из-за пандемии. По его мнению, главное, чего не хватает мелкому бизнесу, — это огласка и известность; если же жители квартала будут точно знать, где здесь лучший мясник, молочник или булочник, то покупателей удастся «оттянуть» от огромных моллов.
«Во время карантина люди по привычке заказывали товары на международных платформах. В это же время мелкий городской бизнес гибнет из-за резкого падения спроса. Горожане могут вообще не знать о существовании локальных магазинов или производителей, поскольку годами пользуются популярными маркетплейсами в Интернете», — цитируют СМИ Елену Короткову.
Общественные слушания
Инструменты для того, чтобы выслушать москвичей, у нас есть — хотя бы общественные слушания. Но здесь тоже есть нюанс: компетентность и адекватность тех, кто высказывается, — и вопрос в том, готовы ли люди в принципе высказываться. Урбанисты лишь разводят руками: значительная часть городских активистов сегодня не покидают страниц социальных сетей — и на те же общественные слушания или собрания собственников жилья приходит хорошо если десятая часть собственников. Причем чаще всего эта наиболее активная одна десятая придерживается определенной — и довольно радикальной! — точки зрения и не готова к диалогу.
— Как я уже сказала, большинство современных людей ничего не понимают в архитектуре. И для большинства людей нет никакой разницы, что там и где снесли в городе, если это не затрагивает напрямую их интересы, — продолжает Лихачева. — И вопрос в том, насколько люди готовы брать на себя ответственность, а город готов принимать ее.
В качестве одного из наиболее ярких примеров урбанисты приводят Финляндию, где институт общественных слушаний давно и прочно развит — горожане проводят мастер-классы, «круглые столы» и семинары, в рамках которых можно организовать полноценный обмен опытом. Задача городов — это обеспечение свободного доступа к информации о планировании развития территории, причем с самых ранних этапов обсуждения. Примером такого диалога стала разработка городского плана Хельсинки в 2016 году, когда любой житель города фактически на каждом этапе получал информацию о планируемых новшествах и мог ответить на нее. Жителям предлагалось в течение месяца отмечать на специально созданной карте маршруты, которыми каждый пользуется, а также площадки, где, по их мнению, чего-то не хватает — или где, например, можно было бы построить новый офисный центр, спортивный комплекс или сауну.
Сегодня, в условия мира после пандемии, система получила предпосылки для еще более эффективного развития — значительная доля обсуждений уходит в онлайн, следовательно, один человек может принять участие в большем числе мероприятий.
Главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов напомнил, что преображение города — это чаще всего и снос старых объектов, и строительство новых, однако к обоим процессам нужно подходить с умом.
— Мы должны понимать: не строятся только те города, где уже нет людей. Город строится, пока он развивается, и количество строительных кранов — это символ экономической активности города. Преображение — это позитивный процесс, когда к нему грамотно подходят. И отношение к сносам тоже не может быть таким уж однозначным.
Кузнецов предлагает вспомнить знаменитую реплику Чацкого: «Пожар способствовал ей много к украшенью!» и оценить большинство городских процессов с популярной нынче позиции «было — стало». Один из главных примеров и одновременно главных ресурсов Москвы сегодня, по словам Кузнецова, это — бывшие промышленные зоны: когда-то они занимали до 30% территории старой Москвы, но когда производство ушло из города, оказались не у дел.
— Безусловно, жаль, что Москву уничтожил пожар 1812 года, но без того пожара у нас не было бы архитектуры Осипа Бове, — рассуждает Кузнецов. — Потом прошла масштабная реконструкция Москвы 1930-х годов, когда фактически заложили фундамент сегодняшнего города. Тогда Москве нанесли множество серьезных ран, которые медленно заживали — и какой ценой? Допустим, снесенный Донской монастырь — и выросший на его месте ДК «ЗИЛ» братьев Весниных. Один шедевр вместо другого шедевра. Изменения города — это изменения судеб людей, часто болезненное, но это течение жизни.
