Напомню предысторию. Инженера войск ПВО Александра Киричека обвинила близкая подруга его семьи в том, что во время совместного отдыха на горнолыжной базе в новогодние каникулы тот изнасиловал ее одиннадцатилетнюю дочь, когда они на несколько минут остались в номере наедине. Причем девочка поведала об этом матери и бабушке не по горячим следам, а лишь спустя 3 с половиной года во время конфликта из-за найденного в ее телефоне эротического рисунка, к слову, ни малейшего отношения к давней истории не имеющего. Судебная психолого-психиатрическая экспертиза, проведенная в условиях стационара, не выявила у Александра никаких склонностей к педофилии.
За эти годы друзья неоднократно вместе ездили в отпуск. Однажды мама потерпевшей не смогла поехать и отправила дочь с семьей Киричек на Байкал. Девочку почему-то совсем не страшила перспектива ночевать в одной комнате с насильником. Уму непостижимо. На отпускных фотографиях ребенок сияет улыбкой, льнет к жене Александра — «тете Алене», а он сам для нее так и остался «дядей Сашей». Даже на суде она называла его по-прежнему, а не по фамилии и не безликим местоимением «он». Железобетонная психика?
В одном из своих аккаунтов в социальных сетях она размещала фривольные фотографии с мальчиками-ровесниками. Случались не только увлечения и флирт, но и, согласно показаниям свидетеля, родственницы потерпевшей, нежные романтические отношения. Но на суде «Ромео» и «Джульетта» этот факт, конечно, дружно отрицали.
Об истинных причинах обвинения бывшего офицера (суд лишил его военного звания) можно только догадываться. Здесь сплелось слишком много личных мотивов: и желание потерпевшей скрыть некоторые детали ее частной жизни, и зависть ее матери к подруге, которой вдруг много счастья привалило...
Скажу честно: это дело первоначально заинтересовало меня именно своей уникальностью: Новосибирский военный суд оправдал Александра Киричека «ввиду отсутствия события преступления». В основу приговора легли «неустранимые сомнения в виновности подсудимого», равно как и противоречивые показания пострадавшей. Оправдательный приговор в России — редкость, а уж по «педофильному» делу — диво дивное.
Но чуда не произошло. Потерпевшие и прокуратура опротестовали решение. Дело вернули на новое рассмотрение. На этот раз Александра признали виновным и взяли под стражу в зале суда, хотя никаких прямых доказательств совершения преступления представлено не было. Вплоть до вынесения приговора Киричек продолжал служить — ни командование, ни однополчане в его невиновности не сомневались ни минуты. Не верят они и сейчас.
Редакция обращалась и к Генеральному прокурору РФ Юрию Чайке, и в Главную военную прокуратуру. Мы наивно надеялись, что там затребуют дело, разберутся беспристрастно и по существу. Увы, обращения, как это водится, плавно спускались по инстанциям, возвращаясь на исходную позицию. Никому не хотелось ворошить эту мутную историю на модную ныне тему. Ведь если Александра Киричека вновь оправдают, кому-то придется взять на себя ответственность за его разрушенную жизнь.
…Пошел второй год, как он отбывает свой срок в колонии строгого режима. За это время у него было одно личное долгосрочное свидание с семьей.
— Мы пришли с ребятишками, а Сашу привели позже. Ему надо было переодеться, чтобы дети его в этой арестантской форме не видели, — говорит Алена Киричек. — Я ему «гражданку» принесла. Сын не знает, что папа в колонии, он думает, что Саша там работает, а дочка еще слишком маленькая, чтобы задавать такие вопросы. Она спала, когда он пришел на свидание. Саша говорит: «Соня, доченька!» Она глаза откроет: вроде папа. И опять засыпает. Саша заплакал, конечно.
Соне три года, Диме — пять. Он каждый день спрашивает, когда папа домой вернется. Алена отвечает, что он пока не может приехать, такая у него работа. «Дурацкая у него работа», — вздыхает мальчик. По телефону ему с отцом общаться трудно, у ребенка трудности с речью, он посещает логопедическую группу детского сада. «Вот папа приедет, мы с ним так поговорим», — мечтает Димка.
— Строгий режим для Саши не страшен, — делится Алена. — Он ведь всю жизнь в армии, привык к дисциплине. Вот только окружение у него сейчас совсем другое.
Окружение в колонии серьезное — там отбывают срок люди, осужденные за тяжкие преступления: убийства, разбои, грабежи…
Спрашиваю Алену, как относятся к мужу в колонии, ведь не секрет, что люди, осужденные по обвинению в совершении преступления по статье 131 УК РФ (изнасилование потерпевшей, не достигшей 14-летнего возраста), на зоне становятся изгоями.
— Отношения нормальные. Там во всем разобрались. В колонии и документы смотрели, и свое расследование проводили. Оправдательный приговор тоже сыграл большую роль.
Александр работает — собирает межкомнатные двери. Смена длится с 7 утра до 15 часов. Поскольку он состоит на профилактическом учете как склонный к половым посягательствам, его назначают, как правило, в первую смену.
— Иногда и на вторую смену остается, — уточняет его жена. — Отвлекается, говорит, на работе: «Не думаю ни о чем — ни о сроке, ни о тебе, ни о детях». За прошлый месяц заработал почти 12 тысяч рублей и почти половину перевел нам.
— Какое у него эмоциональное состояние?
— Старается держаться, но надежда тает с каждым днем. Недавно сказал: «Мне кажется, я буду сидеть весь срок…» У него больше не осталось никаких иллюзий. Мне больно это слышать. Я борюсь за его освобождение, но он уже не верит, что что-то может измениться. Глава Кассационного военного суда в Новосибирске Александр Красько ранее занимал должность председателя Западно-Сибирского окружного военного суда, который осудил моего мужа. Можно ли, отменив оправдательный приговор, теперь признать обвинительный вердикт неправомерным?
Тяжелый труд помогает осужденному Киричеку забыться и не думать не только о долгом сроке, но и о том, как сводит концы с концами его семья.
— Мы живем, конечно, трудно, — не скрывает Алена. — Я осталась одна с тремя детьми (у нее кроме двоих совместных детей с Александром старшая дочь от первого брака). Ипотеку не оплачиваем — нечем платить. Если бы Саша продолжал служить, мы бы в 2026 году ее закрыли. Ежемесячно нужно вносить порядка 26 тысяч. Где мне брать такие суммы? Мы давно уже переехали жить на дачу. Воду провели, электричество есть. Когда холодно, включаем обогреватели, потому что печки в доме нет, да и топить ее некому.
Потерпевшей уже 18 лет. Она уехала из села, где все знают ее неприглядную историю. По слухам, поступила в колледж в Новосибирске. Ее новый адрес не озвучивали в суде.
И она, и ее мать избегают всякой публичности. Даже редакторам известных ток-шоу на федеральных каналах не удалось уговорить потерпевшую приехать на программу. Алена Киричек борется за доброе имя своего мужа и готова пойти на любой эфир, лишь бы добиться справедливости, но противная сторона не хочет лишней огласки и неудобных вопросов.
Алена ни разу не пыталась найти потерпевшую и посмотреть ей в глаза. Неужели ей нечего сказать девушке, к которой они с мужем относились как к дочери?
— Вряд ли я смогла бы спокойно с ней говорить. Вдруг не сдержусь? А мне надо думать о детях. У них, кроме меня, никого нет. Слишком много горя она нам принесла. Сломана наша жизнь, — говорит она. — Родители Саши постоянно плачут. Они простые люди. Папа работал водителем, мама — медсестрой. Им уже за 70. Они живут в Тверской области. Сашина мама инвалид, она перенесла инсульт. У папы случился инсульт во время суда над сыном. У них нет ни здоровья, ни средств, чтобы приехать на свидание. Саша понимает, что вряд ли их увидит. До его освобождения они не доживут.
…Чтобы посадить человека за решетку по «педофильной» статье, достаточно заявления родителей и слов потерпевшего ребенка. Как часто бывает в таких делах, нет ни очевидных улик, ни свидетелей преступления. Но, когда на одной чаше весов — девочка, а на другой — взрослый мужчина, о таком принципе судопроизводств, как презумпция невиновности, забывают.
И почему-то никто не подумал о том, как защитить маленьких детей Александра Киричека, которые теперь смогут увидеть своего папу только через 12 лет...
Комментарий адвоката Марии Эйсмонт:
— Этим конкретным делом я не занималась, как адвокат, хотя знаю о нем и видела некоторые документы. Презумпции невиновности в принципе нет. Нельзя сказать, что это характерно только для таких дел. Давно уже в российской судебной системе презумпция невиновности не действует. Она существует в Уголовном кодексе, на нее можно ссылаться, но всерьез никто это не воспринимает. Ни следственные, ни судебные органы не считают, что если не хватает доказательств, то человек невиновен и его надо оправдывать.
Есть преступления против половой неприкосновенности несовершеннолетних, где было конкретное насилие и имеются его следы (к примеру, ДНК). В таких случаях ни у кого не возникает сомнений в том, что эти люди должны быть наказаны самым жестоким образом. Другое дело, когда речь идет о неких действиях, которые классифицируются как насильственные, не являясь таковыми по сути, только потому, что ребенку не было 12 лет: потрогал — не потрогал?
Понятно, что всякие сексуальные моменты происходят, как правило, не на публике. Это скрытая история без следов. Как расследовать такие дела? Они крайне сложны. И фактически получается слово против слова. И ошибки в таких делах, включая и громкие, бывали и в гораздо более продвинутых и справедливых судебных системах — в Европе, и в Америке — именно по причине сложности расследования.
Часто стоит вопрос: можно ли доверять словам ребенка? У нас до сих пор презумпция истинности слов ребенка. Зачем ему врать? Если он говорит, значит, так и было. И на этом все. Когда несколько таких случаев привели к громким оправданиям в Америке, во Франции, в Голландии, эту позицию потихоньку стали пересматривать. Слова ребенка, во-первых, могут быть ложно интерпретированы, во-вторых, вдохновлены важным для него взрослым. Ребенку могло показаться или взрослому тоже могло показаться, потому что кругом антипедофильская истерия — миллион разных ситуаций существует, когда ребенок как-то реагирует или говорит то, что даст возможность следствию привлечь человека по подозрению в совершении преступления против половой неприкосновенности, а на самом деле ничего такого не происходило.
Но мы тоже не можем быть на 100 процентов уверены в том, что ничего не было. Пока ребенок не вырастет и не расскажет точно, что именно произошло, если он об этом, конечно, помнит, всегда останется вопрос из серии «ложечки нашлись, осадочек остался». И это тоже работает против обвиняемого: а вдруг что-то было, а я сейчас оправдаю человека, который делает такие жуткие и грязные вещи? Помимо общего, характерного для нашей системы обвинительного уклона работает еще и связанная с этими делами установка: а вдруг что-то было, а я отпущу? Нет, лучше я его закатаю…
Комментарий Анны Левченко, директора мониторингового центра по выявлению опасного и запрещенного законодательством контента, лидера движения «Сдай педофила»:
— Конечно, полноценно судить о материалах дела, не ознакомившись с ними детально, обычно непросто. Но здесь сомнения возникают уже на поверхности: изучив публикации, я не увидела ни одного железобетонного доказательства вины осужденного. И суд первой инстанции, как мы понимаем, тоже не увидел. А потом сразу — бац! — и 13 лет. На основании чего? Насколько я поняла, практически все экспертизы в пользу осужденного — «к педофилии не склонен» и т.д. Тринадцать лет на основании ничем не подтвержденных слов девочки и бабушки? Странно, очень странно. Я с подобным крайне редко сталкиваюсь. Потому что к нам в движение «Сдай педофила» довольно часто обращаются девушки, которые утверждают, что пережили изнасилование несколько лет назад. И вот они бьются о стену — ничего невозможно доказать! Следователи говорят: «Где вы раньше были? Почему сразу не сказали? Никаких следов не осталось, как мы будем доказывать вину? Мы же не можем посадить человека только с ваших слов!» И вот уходят ни с чем чаще всего эти девочки, за о-о-очень редким исключением, где сохранились хоть какие-то улики: одежда, в которой была потерпевшая в момент изнасилования, биологические следы какие-то (а тут их нет), переписки в Интернете, фото, видео. А в деле Александра Киричека — ничего! И сразу 13 лет. Я бы такой приговор сочла как минимум неправосудным. Потому что он бездоказательный. Нельзя просто показать на человека пальцем и обвинить его в педофилии. Презумпцию невиновности никто не отменял. Все сомнения должны толковаться в пользу подсудимого. Я бы тут поискала иные мотивы. В любом случае дело требует пересмотра и тщательного анализа. Я так понимаю, вся надежда теперь на Верховный суд.
