Уточнение правил орфографии — на мой взгляд, сегодня это как припарка для тяжелого больного. У него ноги отнялись, а ему тепленького молочка предлагают. Русским языком нужно озаботиться с другим целеполаганием и пониманием его реальных бед. И пора честно посмотреть на проблему современного русского совершенно с других позиций и исторических высот: отечество в опасности, мы теряем русский язык.
Я давно в этой теме. Бушую, бунтую, будирую общество. Отечество в опасности — так написала в Фейсбуке. Реакция показала — я не одна в ужасе: «Я считаю одной из острейших проблем нашего времени утрату русского языка. Шла по улице, и меня буквально обожгла речь группы подростков. Ухоженные мальчики и девочки перебрасывались репликами и выражали некие впечатления или суждения, трудно сказать какие, потому что эти высказывания состояли из сплошных обрывков мата. Речь была не просто бессвязная, она демонстрировала полную беспомощность в знании слов. Словарный запас как у Эллочки Людоедки, только еще уже и хуже. А ведь дети у нас повсеместно учат английский. Предполагаю, что мы, колониальная провинция, растим генерацию тех, кто будет знать английский лучше родного».
Был лад, стал мат.
Матерщина повсеместно. Язык — не звуки, тут глубинный маркер общества. Мат — срамная, низкая лексика. Это специфический вид речевого поведения. Оскорбление, оскотинивание и обесценивание людей и жизни, словесный удар. Высокое — через низкое, люди — через гениталии. В матерном слове кодируется угроза, вылезает и легализуется низменная стихия человеческого сознания. По сути, мат — это проклятие через надругательство. Сегодня у нас идет не вкрапление срамных слов, а новое явление — перерождение языка народа.
Когда же и как мы перешли на матерный?
Навязчивым аккомпанементом жизни мат стал на волне 1990-х, разрушения социальной системы. Множество антиобщественных элементов выросло по экспоненте, люди преступного мира стали перемешиваться со всеми стратами общества, диктуя свои условия неопределившейся власти и формируя новые «элиты». Теперь место вора было не в тюрьме, а в бизнесе и властных структурах. Криминальная стихия хлынула из всех щелей, распространяя свои «понятия» и повсеместно устанавливая тюремно-лагерный жаргон, феню. На смену трудовой доблести и творческому героизму пришла иная градация заслуг, на вершине которой оказался… заслуженный уголовник-рецидивист. Воровская речь затопила города и поселки, семьи, школы и вузы.
Обратите внимание на смену времен: в великом фильме «Место встречи изменить нельзя» нет ни единого матерного слова! Ни Жеглов, ни Шарапов, ни Горбатый, ни единый член банды ни разу не матерятся в кадре. Дело в цензуре? Не только! В обществе тех лет было непрестижно говорить на мате. Все хотели выглядеть «культурными», и мат вызвал бы отторжение к герою. Общая атмосфера была чистая…
Ныне же мат стал атрибутом престижа, социальной вписанности. Я вижу массовое явление, тотальную тенденцию: мат вместо речи. Идет смена нормы. Мат становится не экспрессивной добавкой, не формой эмоционирования, — он превращается в лексическую основу речи, и это не о засорении, а о перерождении языковой практики. Народ не просто бросает матерное словечко: он говорит на мате как на полноценном языке.
Отвязав от себя заботу о языке как одной из национальных ценностей, отдав его на растерзание улице, мы не просто потеряли русский язык — мы всей страной перешли на уголовщину. Но матерная речь как замес на отрицательных энергиях не была бы столь серьезной проблемой, если бы эта тенденция плотно не сливалась с другой.
Суржик: английский с матом... нижегородским
Тенденция, которая представляет собой настоящую национальную угрозу: вытеснение русских слов и их замена англицизмами. Тема эта для России не новая. У Грибоедова, как известно, бессмертное: «смесь французского с нижегородским». В нашем обиходе осело множество слов с латинскими корнями — коренными словами стали эти иностранные гости. Но никогда, пожалуй, не было столь обильного нападения на толщу нашего языка слов функционального ряда, обозначений деятельности, поведения, поступков, самоощущения и самоосознания, как те потоки английского, которые затопили всё.
И тут происходит опять-таки не только речевой, а социальный и культурно-психологический поворот, сдвиг, ибо, переназывая чувство, мы его переформатируем, меняем тип переживания реальности. К нам хлынули иные вибрации и иные смыслы. И каждый из этих потоков не добавляет слова, но стремится подменить способ нашего душевного устройства.
Два этих потока — американское кино с его культом грубой силы и массив учебно-просветительских, псевдоучебных и якобы научных мероприятий, включая развивающие семинары, вебинары, бизнес-тренинги, программы личностного роста и пр. и т.д. с их расчетом и выгодой. Суть этих потоков одна: перепрограммирование сознания, на деле — захват духовного пространства англицистскими мыслеформами. И наша молодежь говорит уже не на русском, а на зыбком языке, называемом в науке суржик.
Суржик — язык эмигрантов, причудливая смесь одного языка с другим, приспособление иноязычных слов к своему языковому опыту, отчего рождаются слова-кентавры. Раньше суржик описывали для сообществ русских переселенцев во Франции, например. Внедрение этих форм во внутреннее пространство национального языка — один из симптомов колонизации страны. Именно на этом языке сейчас говорят новые поколения в России.
Разгадайте, например, о чем беседуют подростки: «Кринш такой, прикинь, гай один — анриэл — Элкин краш». — «Сасный?» — «Флексишь?» — «А то, нормуль». — «Да прям… Ты рофлить решила?» — «А чо, лол!» Кто отгадает — тому «пять» за знание этого нового языка, фениецизма.
А вот солидное, учебное: «Один кейс, когда был важен фактчекинг, ну мы учли все гайды, выделили главный энгл и донесли наш месседж до таргет одиенс». Все поняли?..
Положение русского языка в нашей стране странное. Велико усердие тех, кто продвигает в школьные и вузовские программы массивы часов на изучение английского. И слабы попытки тех, кто старается хоть как-то приобщить новое поколение к богатствам родного языка. Уклон на английский вместо проникновения в русский охватил школу, вузы и науку — всю сферу образования, познания и креатива, производства смыслов.
Отношение к языку выражает реальное устремление: мы ощущаем себя колониальной страной. Английский — престижен, мат — моден, а с русским как?
Мы не говорим — мы лайкаемся
Я проводила эксперимент: рисовала слово из молодежно-подросткового сленга, например, «круто!», или «классно!», или «прикольно!» — и от него вела линии-лучи к тем словам, вместо которых слово-плацебо употреблено. Слушателей просила вспомнить слова, которые замещены. Аудитория оживала. Лучи множились… аудитория обнаруживала, что одно слово замещает от 5 до 50 слов-смыслов!!! Представляете масштаб потерь?
Попробуйте повторить этот тренинг, и вы с изумлением узнаете, сколько нюансов скрывают слова-заменители, а обозначение одним звукорядом множества явлений ликвидирует оттенки. Мы не только избавляем себя от фонетического усилия, но сводим на нет способности к различению. Примитивный язык рождает примитивное сознание. Мы, словно в Интернете, посылаем друг другу значки-«лайки» вместо развернутой мысли. Так реализует себя стихия умственной деградации и психологического упрощения огромного числа людей. Мы, как деревянные солдатики Урфина Джюса, знаем лишь пару десятков слов и выражений. Мой знакомый, молодой эмигрант, отметил: «Когда приезжаю в Россию, я вообще не понимаю, на каком языке здесь сейчас говорят».
Тотальная утрата языка как средства общения — не самая главная беда, я вижу за ней более грозное: утрату мышления. Интеллектуальные труды не нужны, если мы мыслим междометиями и повинуемся рефлексам. На место человека думающего приходит искусственно выводимый человек инстинктов, живущий по принципу бихевиоризма: стимул — реакция. На этого цивилизованного примитива обращены и рассчитаны реклама, массовая культура, гламурная мода, молодежные ценности…
Ученые Америки и Германии провели исследование. Изучали вкусы, художественные пристрастия, владение мышлением и речью представителей разных социальных страт. Выяснили: наверх социальной лестницы восходят люди со сложным сценарным мышлением, развитые в гуманитарной сфере. Именно они — лидеры в политике, науке, бизнесе. А куда деваются остальные, все эти милые мальчики и девочки, не умеющие связать трех слов? Для них тоже есть место: прислуга.
Отказывая в правах родному языку, мы готовим поколение прислуги, рабов. Они очень нужны в колониальном государстве. Нет, мы не теряем свою территорию. Мы теряем свой смысл, господа!
