Мы познакомились, когда я заразилась коронавирусом. Доктор Шмидт была одной из тех, кто после выхода моих статей в «МК», каково это — переболеть коронавирусом, написала мне. Я была в первой тысяче инфицированных в Москве, подцепив опасную болезнь в «Шереметьево», на момент моего заражения болели всего 0,005% москвичей, врачи совершенно не знали, что делать...
Было страшно — непонятно чего ожидать. Моя собеседница рассказывала о том, как протекает болезнь в Европе, в чем основное отличие нашего штамма от их, немецкого, и насколько возможно в масштабах одной отдельно взятой страны одержать победу над болезнью, с которой весь остальной мир не понимает, как бороться.
— Как вы думаете, появится ли в ближайшее время реально действующая вакцина против COVID-19?
— Думаю, это нигде невозможно. Дело в том, что геном вируса кодируют белки, которые действуют на врожденный иммунный ответ и провоцируют небезызвестный цитокиновый шторм. А вакцина должна стимулировать определенный иммунный ответ. Этот вирус действует на клетку, обманывая ее. В его геноме есть домены-коды, которые способствуют исправлению ошибки в репликации, и мы пока не можем найти способ блокировки энзима, участвующего в данном процессе. Ранее в России были попытки создать вакцину против коронавируса свиней, не этого штамма, а другого, но все они закончились неудачно. Нейтрализующие антитела оказывались слишком токсичными, участвовавшие в опытах животные погибли. Из этого может следовать, что терапия, при которой используется плазма переболевших ковидом, также способна повлиять негативно, а в крайних случаях привести к летальному исходу.
— То есть вакцина тоже может быть опасна? Люди и так боятся делать прививки, а уж в случае, если последствия, близкие и более отдаленные, никто не в состоянии просчитать...
— Сегодня никто не может предсказать, что произойдет, если в качестве профилактики использовать живой ослабленный вирус.
— В России частные лаборатории предлагают платно тестировать на антитела, для человека это дает понимание, переболел ли он, а в глобальном масштабе, как говорят, можно понять, выработался ли коллективный иммунитет у всей популяции.
— Самая главная причина массового тестирования на антитела, как мне кажется, это поиск практического подтверждения гипотезы о том, что может формироваться коллективный иммунитет, то есть что уже существует большое количество бессимптомных носителей, а также перенесших заболевание в легкой форме. Но, как показывает опыт некоторых стран, где такие опыты проводились, коллективного иммунитета к COVID-19 нет. Даже у самого переболевшего не факт, что он сформировался.
— Но почему не у всех возникает иммунитет?
— А при ВИЧ есть иммунитет? Наличие антител в крови не гарантирует иммунитета. Из 176 добровольцев только у двоих антитела демонстрировали способность блокировать связь вирусного белка с человеческим АСЕ2 рецептором. При эксперименте у 26 из 176 после болезни появились антитела против рецепторного домена и Spike1 белка. Пока что мы видим: мягкое протекание болезни гарантирует почти полное отсутствие антител. При средней тяжести титры невысокие. Но абсолютно точно никто ничего не скажет. Хотя уже то, что в состав российской комиссии по COVID-19 вошел главный специалист по проблемам диагностики и лечения ВИЧ-инфекции, наталкивает на определенные размышления...
— ...что мы имеем дело с неким вариантом ВИЧ?
— Да, судя по всему, вирус вызывает временный иммунодефицит. Вот только ВИЧ не передается воздушно-капельным путем, а этот штамм распространяется именно так. Обычно РНК-вирусы короткие, а этот — легко мутирующий, с очень длинной цепочкой. Вспомните, в 2003–2004 годах была объявлена пандемия SARS. Все очень похоже, кроме того, что у предыдущего вируса был короткий инкубационный период, люди быстро заражались и быстро умирали, не успевали передать вирус окружающим. Только благодаря этому удалось не допустить пандемии. Максимальный инкубационный период нынешнего SARS-Cov-2 до 35–42 дней. Его нельзя диагностировать заранее. По симптоматике может быть все что угодно, от диареи до кожного зуда. В Бельгии умерла 13-летняя девочка, которую лечили от аллергии. Говорили, что дети до пяти лет не болеют, теперь по всему миру у малышей начинают диагностировать странные аутоиммунные состояния, подобие синдрома Кавасаки. Мне думается, что все это не просто так. Теория, что COVID-19 — неудавшаяся вакцина против SARS или ВИЧ, имеет место быть, в мире существуют люди, которые заинтересованы в том, чтобы появилась подобная вакцина. SARS-CoV-2 могли планировать как вектор для геномной терапии и, возможно, поэтому усиливали такое его качество, как беспрепятственное проникновение в клетку. Для этого достаточно экспериментальным путем вызвать ряд мутаций в структуре белка, который является рецептором, за счет чего и идет прикрепление к рецептору человеческой клетки. Именно это свойство вируса и не позволяет быстро создать эффективную терапию.
— Американцы исследовали образцы донорской крови 2015–2018 годов. И вроде как обнаружили специфические Т-лимфоциты, клетки-убийцы, которые вырабатываются у переболевших COVID. Ученые предположили, что, переболев другими неопасными коронавирусами, которые проходят как обычные сезонные простуды, часть населения приобрела перекрестный иммунитет и при встрече именно с этим ковидом тоже заболеет легко, либо вообще без симптомов.
— Теоретически этот процесс должен был приводить к гибели вируса и являться залогом выздоровления пациента. Однако на практике механизм срабатывает не всегда. Массовые тесты показывают наличие таких антител, но они совершенно не показательны в отношении ковида. То есть, грубо говоря, в некую машину помещено фото картошки (антигена), и машина должна найти картошку в человеческом организме. А организм — это кастрюля с супом, где картошка, морковь, капуста, все порезано и перемешано... И собрать из кусочков овощ, из разрозненного целое, при этом толком не понимая, как сравнивать это целое с его частями, практически невозможно.
Чтобы грамотно определить антигены в организме, надо распознать штамм вируса. Те аппараты, которые проводят обычные тесты в России, сделаны в Китае. Они работают на китайских антигенах. Штамм же — давно не только китайский.
С конца марта он сильно мутировал. То есть то, что было в Италии и в Испании, совсем не то, что было в Германии. В Бергамо, например, присутствовал очень тяжелый иранский штамм. Предполагают, что именно он мог быть искусственно модифицирован. А непосредственно «уханьский вирус» в Италию практически не входил. В Средней Азии был также иранский и в канадском Монреале он. В США вначале китайский, его завезли с лайнера, который стоял в Японии.
Сперва можно было отследить цепочку, от кого и кто заразился. Шли даже политические споры на эту тему: кто больше виноват. Но все слишком взаимосвязано и запутано. Сейчас, к примеру, выясняется, что наш вирус завезли в Мюнхен приехавшие в Германию по работе китайцы, потом немцы отправились отдыхать в Италию и часть инфицировалась там, через Австрию вирус снова вернулся к нам, плюс еще добавился завоз иранского. И получились две параллельные вспышки. Одна — самая тяжелая — в Баварии. А некоторые земли не затронуло вообще.
Непонятно в итоге, что же зашло в Россию, потому что вирус тоже завозили с разных сторон. В самом начале была шикарная возможность собрать все штаммы в аэропортах. Воздушные ворота в РФ расположены компактно, по прилете надо было брать у всех пробы, систематизировать их, какой штамм и откуда. Но первое время никто ничего толком не исследовал, и теперь не понятно, что и с чем в итоге скрестилось. Из Куршавеля завезли, из Испании завезли, в данный момент у вас по стране ходят разные подтипы коронавируса, например, в Смоленской области — Испания, в Коми, судя по всему, Иран. По Москве распространяются все четыре основных штамма. Со всего мира эти штаммы собирают и анализируют. На сайте института Бундесвера находятся анонимные данные пациентов. Возраст, пол, регион проживания. Результаты теста. Происхождение вируса. То есть кто от кого заразился. Были случаи, когда заражались двумя разными штаммами одновременно. Наблюдалось даже такое, что в одной семье циркулировали разные штаммы.
— Большие нарекания с самого начала вызывали наши тесты на коронавируc. У многих, в том числе у меня самой, при классической картине болезни анализы показывали отсутствие вируса.
— С самого начала было понятно, что ПЦР-диагностика будет иметь большую погрешность. Грамотно выделить вирус не так-то легко. Для этого нужны условия, нужна оригинальная матрица. Потому что когда все только начиналось, китайцы даже нам в Германию ничего не давали: ни ткани умерших, ни протоколы исследований. При эпидемии свиного гриппа американцы предоставили пробы тканей погибшего через 8 часов, привезли на самолете. К сожалению, в городе, в котором я живу, произошла утечка, и многие очень сильно переболели, шесть недель целыми семьями отлежали с пневмонией. В начале же эпидемии COVID-19 в России смертельных случаев не было, и создавать собственный тест на основе своих штаммов было просто не из чего. Тестирование пациентов в РФ проводили путем исключения других вирусов. Я прочитала первый стандарт Минздрава, там было открыто написано, что тестирование проводится таким образом, грубо говоря: «если не этот подтип вируса, то тогда, возможно, тот».
— Но ведь сегодня российскую вакцину создают те же самые ученые, что разрабатывали и тест на ПЦР.
— Дело в том, что у нас в Германии довольно много ученых из Новосибирска. Физиологи, вирусологи, мы общаемся, дружим. Увы, лабораторная медицина в России находится в плачевном состоянии. Я знаю, что некоторые исследования иногда просто не проводятся, потому что реагенты слишком дорогие. И насколько те, что поступают, качественные? Смотришь, по анализам иногда все хорошо, а человек буквально загибается. Народ, который остался в Новосибирске, это талантливые ребята, энтузиасты.
Они блестяще защищаются. Но высокотехнологичной лаборатории на мировом уровне у них нет. Остались теоретики, преподаватели. Прикладной наукой заниматься некому. А способности без возможностей, к сожалению, ничего не значат.
— Некоторое время назад считалось, что антималярийные препараты — едва ли не панацея при лечении коронавируса. Последние дни идет информация, что побочные эффекты от них нередко страшнее самой болезни, что именно эти лекарства и увеличивали смертность.
— Так было понятно с самого начала, что их нельзя применять. Клинические исследования этих препаратов проводились во Франции, в качестве испытуемых выступали добровольцы, большинство из которых являлись представителями негроидной расы. У них немного иначе кодируются рецепторные белки, они эти малярийные препараты переносят по-другому. В Африке везде малярия, тысячелетиями. А у европейцев после приема происходит распад эритроцитов... Люди умирают, теряют работоспособность. Подобные препараты рекламировал Трамп. Но он не врач и не вирусолог. Я не понимаю, зачем его все послушали. Начинаешь смотреть схемы назначения антималярийных препаратов, волосы встают дыбом. Залог успеха любой терапии заключается в том, что надо понимать, от чего и как лечить. Четкого понимания нет до сих пор.
— Россию обвиняют в том, что якобы наши чиновники скрывают цифры летальности.
— Эта тема в большей или меньшей степени фильтруется везде. Я не говорю за вирусологов, но в плане симптоматики и протекания — если пять человек заболевают тяжело, у четверых из них есть шанс выжить, одного мы потеряем. Спасают в основном тех, кто выздоровел бы и без этого. ИВЛ ничего не дает. 13% выживаемости на ИВЛ, как признался Денис Проценко. Все кивают на итальянцев, ну так они вообще уговаривали родственников пациентов не класть на искусственную вентиляцию. Происходили и скрытые эвтаназии, это горькая правда. Была часть пациентов, которая погибла из-за того, что была неправильно провентилирована.
— Почему же, как вы полагаете, в России смертность врачей намного превышает мировую?
— Из-за отсутствия опыта и ошибок в использовании средств защиты. Перчатки на порядок важнее масок. Процент заноса руками при касании лица очень высок. Около пяти тысяч сотрудников немецких клиник инфицировались вирусом. Слава богу, никто не умер. Заражение происходило во время инъекций: неудобно ставить капельницы, невозможно в двух парах перчаток нащупать вену. Реаниматологи часто шли на нарушения и тоже снимали перчатки. Должны быть навыки работы в СИЗах. Не просто так — надел скафандр и пошел в «красную зону».
У нас специалисты, которые занимались этой проблематикой — медициной тропиков и катастроф, специально выезжали в Африку и там несколько месяцев тренировались правильно надевать эти костюмы, контактировать в них с пациентами, потому что это совершенно особая область медицины, профессионал должен все это проделывать с закрытыми глазами. Люди по полгода учились грамотно пользоваться защитой. Мы им еще завидовали, какая легкая работа. В результате именно эта сноровка, доведенная до автоматизма, и спасает сегодня жизни медиков.
— Клинические исследования российского препарата для лечения коронавируса COVID-19, российского фавипиравира, планируется завершить через один-два месяца. Он будет выпущен под торговым названием арепливир, как обещают, лечение будет занимать в среднем не больше одной недели.
— Это не российский оригинальный, а японский препарат, право на патент в самой Японии истекло, формула стала доступна. Слишком мало времени прошло, чтобы делать долгосрочные прогнозы. По моим наблюдениям, у подавляющего большинства переболевших вирус остался. Он просто спрятался в организме. Не исключено, что он может дать о себе знать спустя годы.
А пока что, как мне кажется, мы имеем дело не с выздоровлением, а с ремиссией. Лично мое мнение, что никакой вакцины не будет, но будет найдена эффективная терапия. В мире появятся лекарственные препараты, которые подарят надежду.
СПРАВКА "МК"
Патолог Жанна ШМИДТ. Родилась в России. Окончила факультет медицины Марбургского университета. Более 20 лет проживает в Германии. Специализируется на изучении редких патологий вследствие генетических мутаций. В данный момент преподает в одном из крупнейших западногерманских университетов.
Была экспертным представителем потерпевших в деле о «пьяном мальчике» Алеше Шимко.
