У моей бабушки Лиды был младший брат Боря. Борис Владимирович Горский. Его призвали в армию в ноябре 41-го, когда в блокадном Ленинграде уже начинался голод. Он только закончил школу.
Бабушка до самой смерти про Борю вспоминала с большой горечью. Но ничего конкретного не рассказывала. Был ранен, умер в госпитале, вот и все.
От Бори остались письма, но я их никогда не видела. Мама говорила, они потерялись в переездах или кто-то их выкинул. Очень расстраивалась.
И только недавно эти письма нашлись в залежах нашего семейного архива.
Они совсем не героические. Написаны без ошибок, хорошим почерком. И наполнены неизбывной тоской по маме. Боря был настолько молод, что у него даже девушки не было. Одна только мама, родная душа, свет в окошке.
Вся военная эпопея Бори длилась два месяца. Месяц в учебке под Ленинградом, потом три недели боев, а в январе уже госпиталь и в марте — конец. Борис Владимирович Горский 1923 г.р. похоронен на Пискаревском кладбище.
Домашний, теплый ребенок попал в мясорубку войны, и она мгновенно его провернула, как пушечное мясо.
9 Мая мы вспоминаем героев, совершавших подвиги ради победы над врагами. Мы редко чтим память многомиллионного безликого пушечного мяса.
Но оно не безликое. Пронзительные Борины письма — прямое тому доказательство.
* * *
«Тов. Горская, хотя это и грустно сообщать, я все-таки решила вам сообщить, что Боря ваш сын скончался 25/III-42 г. За ним уход был очень хороший и врачи к нему относились к материнской заботой, но, увы! спасти его не удалось. Все что я могла вам сообщить из госпиталя. Я его особенно любила, т.к. у меня брат так же погиб и такой же молодой, но ничего, переживем и эти трудности, а жить здесь сейчас очень трудно. Медсестра Смирнова Нина».
Тов. Горская — это мама Бори. Надежда Николаевна, баба Надя, моя прабабушка.
Письмо от медсестры Смирновой она получила весной 1942-го в Казахстане — в эвакуации.
Работала Надежда Николаевна в канцелярии городской поликлиники №34 на Большой Пушкарской, это прямо за Петропавловской крепостью. Среди писем я нашла справку «Дана тов. Горской Надежде Николаевне в том, что она несет ночные дежурства при поликлинике №34 в мед. объекте 29-го участка и должна являться в поликлинику №34 по сигналу В.Т. (воздушная тревога)».
Муж ее, Владимир Фролович Горский, при царе был казачьим атаманом, имел свое войско в сорок штыков и имение под Новочеркасском — Персияновка. В гражданскую войну большевики все отобрали. Водили на расстрел, но не расстреляли. Семья жила всегда в достатке — свалилась в нищету.
Уехали из Персияновки в Ленинград к Нюре, сестре Надежды Николаевны. Как-то устроились. Но жизнь Владимира Фроловича была сломана, в начале 30-х он умер. После его смерти Надежда Николаевна осталась с двумя детьми. Лида (моя бабушка) родилась в 1911-м, а Боря — в 1923-м.
Лида вышла замуж, жила своей жизнью. А Надежда Николаевна растила Борю. Жили они в Нюриной квартире на улице Чапыгина, дом 5, и очень были друг другу близки.
Письма Бори из учебки
8 ноября 1941
Дорогая мамочка! За меня не волнуйся. Я в первое время буду жить в Ленинграде или в пригороде. В безопасном месте. Зря не расстраивайся. Я буду беречься. Будь за меня спокойна. Целую. Борис.
10 ноября 1941
Дорогая мамочка! Извини, что долго не писал. Меня сперва назначили в школу связи. Это очень хорошая вещь. Но потом оттуда перебросили в сортировочные казармы. Не взяли в школу связи, наверно, из-за тети Липы (тетя Липа, еще одна сестра Надежды Николаевны, после революции уехала в США, родственники за границей были тогда «черной меткой». — Прим. авт.). Мне очень тяжело и неприятно, что меня не взяли в школу связи. Сейчас я нахожусь в бане, оттуда и пишу. Из человек 100 всего 10 имеют 9 классов и выше образование. Меня должны отсюда направить в часть. Наверно, в пехоту. Свой адрес сообщу уже из части. Поговори с Романенко или Кириловым, может, они как-нибудь устроят меня в школу связи. Передавай всем привет. Целую. Борис.
12 ноября 1941
Дорогая мамочка! Ты бы только знала, как я скучаю по всей нашей семье и в особенности по тебе. Я целыми часами лежу на нарах и думаю о тебе. Я только теперь понял, какая ты хорошая, и какой я был неблагодарной скотиной. Ты ведь на меня столько времени проработала, а я плохо учился.
Меня больше всего огорчает то, что мы с тобой, может быть, больше не увидимся. Мне увольнений давать не будут, а ты, может быть, не сможешь ко мне приехать, если меня поместят в часть, расположенную не в Ленинграде. Ты, пожалуйста, удовлетвори мои просьбы. Во-первых, сфотографируйся и пришли мне карточку, а во-вторых, брось работу. Ведь тебе т. Нюра предлагала взять тебя на иждивение. Если я вернусь, то буду работать не покладая рук, а ты будешь на моем иждивении.
Ты должна беречь себя ради меня. Если с тобой что-то случится, я и себя беречь не буду.
Меня не пугает война, но я боюсь разлуки с тобой.
У меня украли ложку и все папиросы, так что я тебя прошу купить мне самые простые ложки и папирос.
Денег мне не нужно, покупать на них нечего.
Целую крепко, крепко. Борис.
Нет ли сообщений от Жорика, Лиды и д. Вани? Я только теперь понял, почему у Жорика было такое паршивое настроение после его мобилизации. Это разлука с родными действует на всех первое время плохо.
14 ноября 1941
Дорогая мамочка! Вот я уже в части. Нахожусь вне Ленинграда.
Я очень хочу встретиться с тобой. Если ты достанешь пропуск, то сможешь приехать ко мне. Свидания с родителями нам будут давать по воскресеньям. Если сможешь приехать, привези свою фотографию, папирос и самых простых алюминиевых штуки 2 ложки. Мне можно послать посылку. Станция Всеволожская Ленинградской области, почтовый ящик 109, литер С-2. Если приедешь, то часовому на станции скажи этот адрес, он сообщит мне.
Наверно, мы не встретимся. Очень жаль.
Я тут буду, может, месяц. А, может быть, и через три дня на фронт. Но ты, пожалуйста, приложи все силы, чтобы нам встретиться.
Целую крепко-крепко. Борис.
24 ноября 1941
Дорогая мамочка! Писем от тебя так и не получил. Ты бы только знала, как я тебя ждал в воскресенье. Ко многим приехали. Одна заплатила 12 р. штрафу и приехала. Как я таким завидовал.
Ты если сможешь, приезжай в любое время, т.е. в любой день. Я, наверно, здесь буду числа до первого. Некоторым уже пришли посылки. А у меня не осталось ни одной папиросы. Нет ложки и еще многого, о чем я тебе писал. Если тебе будет нетрудно, то пошли хотя бы посылочку. Может быть, я ее и получу.
Мама, я тебя убедительно прошу, если представится случай, эвакуируйся и не задумывайся. В посылку вложи побольше открыток и гуталина. Пиши мне каждый день.
Ну ладно, очень устал, больше голова не соображает. Передай всем знакомым привет. Целую вас всех крепко. Борис.
26 ноября 1941
Дорогая мамочка! Какое счастье, я получил от тебя сразу письмо и открытку. Мне как-то на душе стало легче. Что-то родное, дорогое. Я раз пять их читал и еще хочется. Ты меня успокоила.
Меня перевели в пулеметчики, теперь мой адрес такой же, только литер С-4. Я живу на Дачной улице, дом 7, но не в доме, а в землянке. В общем, тебя направят туда, где я.
Ты спрашиваешь, как я питаюсь. Могу сказать, не соврав, дома было сытней. На много.
Мы с 8 утра и до 6 вечера находимся все время на улице в чистом поле. Когда ты будешь ехать, то езжай до станции Бергардовка и иди по дороге вперед, куда идет поезд, и направо.
Ну ладно, целую тебя, моя дорогая мамочка. Борис.
28 ноября 1941
Дорогая мамочка! Ты если приедешь, пожалуйста, привези три простых железных ножа с длинным лезвием. Самое главное, чтоб было лезвие как можно больше. Если сможешь, то привези бутылочку пива или лимонада и побольше табаку. Ложки, ножи самые простые. Папиросы самые простые и хоть коробок спичек. Если сможешь, достань хоть одну морковочку или что-нибудь из овощей. Если это невозможно, то не отчаивайся. Только сама приезжай.
Ну, будьте здоровы, мои дорогие. Целую вас всех. Борис.
3 декабря 1941
Дорогая мамуся! Извини, что я тебе не писал. Не было ни минуты свободной. Сегодня у нас праздник. Мы принимали военную присягу и в поле были не более трех часов. Остальное время сидели в землянке. Конечно, сидели не сложа руки. Занимались в той кухне, где с тобой сидели.
Вспомнил нашу встречу. На душе стало паршиво. Это свидание, наверно, последнее. Меня сегодня же хотели отправить, но я плохо знаю пулемет и попросил оставить. Но скоро отправят. Может, в Ленинград завезут на день для переобмундировки.
Я получил твою посылку, все было на месте. Но все-таки две пачки папирос успели украсть. Очень благодарю за шоколад. Я его съел, потому что у нас один день было худо с харчами. Я тебя прошу, больше не посылай ничего съестного. Не экономь на своем желудке. Да и представится ли возможность что-нибудь послать или передать? Я еще до воскресенья, может быть, буду здесь. Может, и больше, но, скорей всего, меньше. Я нуждаюсь только в папиросах.
Напиши, как доехала обратно? Удачно ли разрядили бомбу?
А ты бы только знала, как мне с тобой хочется попрощаться.
Ты мне сообщи Лидин адрес, если это будет возможно, и я буду писать ей. А ты постарайся уехать к ней при первой возможности. Будь счастлива и живи. Сильно не печалься, если со мной что-нибудь случится. Ничего не поделаешь. Нужно уничтожить немецкую сволочь.
Ну, ничего больше писать не могу. Я и так пишу чепуху. Сильно устал. Глаза слипаются. Передай привет моим товарищам, которые обо мне у тебя, наверно, и слова не спросили.
Целую тебя, моя дорогая старушка. Ты на меня не обижайся, что я тебя старушкой называю. Целую и всех моих дорогих родственников. Вас всех любящий Борис.
Письма Бори из госпиталя
В конце ноября Надежда Николаевна сумела все-таки добраться до Бориной учебной части. Они увиделись в последний раз. Борю вскоре отправили на фронт, а Надежда Николаевна с Нюрой чудом вырвались из блокадного Ленинграда по «дороге жизни» через Ладожское озеро и уехали в Казахстан в эвакуацию.
Боря был ранен 25 декабря. Остались два его письма из госпиталя, написанные не его почерком. Сам он не мог писать, писали медсестры.
4 января 1942
Дорогая мамочка! Ты, наверно, сильно волнуешься, не получая от меня столько времени известий, но у меня не было ни одной свободной минуты с того момента, что мы расстались. Мне пришлось очень многое пережить, и в конце концов я был ранен в ногу, перебиты обе кости правой голени.
Сейчас нахожусь в госпитале в Ленинграде по адресу: Бородинская ул., д. 8/10, II хирургическое отделение, Горский Борис.
Но навряд ли тебе этот адрес пригодится, для писем адрес такой: Полевая почтовая станция 304, эвакогоспиталь 1443, 2 отделение, Горскому Борису.
Ты за меня сильно не волнуйся, за мной здесь уход хороший, ты будь счастлива, постарайся уехать дальше, за Урал, там жизнь дешевле, и соединиться с Лидой.
Меня ранило 25 декабря, а с 1 января я лежу в госпитале. Врач мне сказал, что для моего полного выздоровления потребуется не меньше 2 месяцев.
Напиши, как вы доехали.
О нашей разлуке не тоскуй, такая судьба, может быть, еще придется встретиться.
Целую тебя крепко, крепко. Безумно любящий тебя сын Борис.
Письмо писал не я сам, так как ослаб из-за потери крови.
Еще одно письмо из госпиталя от Бори пришло спустя месяц — 4 февраля. Оно тоже написано чужой рукой.
Дорогая мамочка! Лежу в госпитале. Писем от тебя не имею. Отправил тебе телеграмму до востребования. Ответа нет.
Ранен я в ногу. Врачебный уход здесь хороший.
Если можешь, пришли мне колбаски, сальца, корейки.
Сам я писать не могу. Немедленно сообщи о себе. Пробуду в госпитале еще месяц или полтора. С Марией Ивановной и другой твоей знакомой связь установить не могу. Целую крепко. Борис.
Письма про Борю из госпиталя
Лида, Борина сестра, пыталась выяснить, от чего все-таки он умер. Ранение в ногу не должно быть смертельным. Она написала в госпиталь и получила ответ.
Невозможно представить, чтобы сейчас врачи и медсестры писали подобные письма родственникам умерших пациентов. Хотя мы живем в мирное время, а тогда шла война, и смерть была рутинным событием. Тем не менее медики находили душевные силы на письма поддержки родным.
16 августа 1942
Уважаемая Лидия Владимировна! Вы хотите знать, почему ваш брат пролечился в госпитале три месяца и умер. Я постараюсь подробно, как лечащий врач и начальник отделения, на котором лежал и умер Боря, ответить вам.
Борис поступил к нам 1 января с огнестрельными переломами обеих костей правой голени и с поносом, который начался у него еще на фронте, а, по его словам, был часто и раньше, еще дома. Само по себе ранение было тяжелым, да и истощенный, ослабленный, хрупкий, юношеский организм не сопротивлялся в достаточной мере.
Для спасения жизни мы прибегли к крайней мере — ампутировали ему ногу, но даже тогда, когда мы убрали источник инфекции, все же его состояние не улучшилось.
Весь арсенал медицины был пущен в ход: он получал неоднократно переливания крови, вливания глюкозы, спирт внутривенно и пр. и пр., но понос не прекращался, и нарастали явления заражения крови. Безусловно, сказались и тяжелые условия блокады Ленинграда.
Мне было тяжело потерять Борю. Он был для нас не боец, а мальчик, нежный и ласковый. Весь персонал любил его и принимал все возможные меры, чтоб облегчить его состояние. Но, к сожалению, медицина не всесильна.
Я не пишу вам слов утешения, они звучат фальшиво и ложно на бумаге. Но, поверьте мне, что за жизнь Бори я боролась так же, как боролась бы за жизнь сына, брата, мужа. Мы окружили его лаской, вниманием и заботой. Он был самый молодой боец на отделении, и все относились к нему с любовью. Его утрата была тяжела не только второму отделению, но его, как тяжелого больного, знал весь госпиталь. Мы знали, что его родные далеко и никто не навестит его, и мы старались заменить ему мать и сестру. Неоднократно политрук отделения ходила в поликлинику №34, где раньше работала Ваша мать, но разыскать ее нам не удавалось. Вот и все что я могу Вам сообщить.
Уважающая Вас Пинскер М.С.
* * *
Борина мама Надежда Николаевна умерла в 1952 году, ей было всего 62 года. Есть несколько ее снимков. Худенькая, маленькая, седая старушка со скорбным лицом.
Всю оставшуюся жизнь она корила себя, что поддалась на уговоры сестры Нюры и вместе с ней вырвалась из блокадного Ленинграда по «дороге жизни» через Ладожское озеро с каким-то военным эшелоном. А Борю оставила одного.
Зима 1941–1942 гг., когда происходили эти события, была самым страшным периодом блокады. Люди умирали от голода тысячами. Если бы не голод, не хроническое истощение, Боря бы выжил. Надежде Николаевне казалось, останься она в Ленинграде, она бы ухаживала за ним в госпитале, добывала еду, отдавала свою пайку. Она бы его выходила. Она бы придумала, как его накормить.
Но ее там не было. Она уехала, спасаясь от голода. И предала ребенка.
«Гр-ке Горской Надежде Николаевне,
Уш-Тоби, Алмаатинская обл.,
Ул. Кирова, 54
На В/письмо от 30/III с/г сообщаю, что Ваш сын Горский Борис Владимирович, находясь на фронте, был ранен и умер от ранения 25 марта с/г в эвакогоспитале 1443.
Сообщить Вам раньше о его смерти не имели возможности ввиду отсутствия адреса. Извещение о смерти можете получить в РВК по месту жительства, куда мы его высылаем одновременно с письмом к Вам.
Петроградский Райвоенком капитан Григорьев».
