Дмитрий Петров — обычный сочинец. У него есть жена Мария и сын Иван. 9 мая Дмитрий, как и положено, ходит на Парад Победы, участвует в шествии «Бессмертного полка». С гордостью несет портрет дедушки, маминого папы.
Про родню со стороны отца, воевал ли кто из них, вернулся ли героем, как сложилась дальше мирная жизнь, он ничего раньше не знал.
«В 2018 году я был в гостях у бабушки — и мы вдруг заговорили на эту тему. Бабуля старенькая, 1934 года рождения, здоровье слабое, честно говоря, я не ожидал, что на мой простой вопрос: а батя-то, прадед мой, наверное, тоже воевал, — она вдруг расплачется...»
Пожилая женщина всю жизнь несла свою вину, тяжелую ношу, не делясь ею ни с кем из родных. Лидия Васильевна Петрова, в девичестве Антоненко, дочь осужденного солдата. Та самая, которую он якобы убил. Пережившая свою собственную «смерть» на семь десятков лет. Именно ее исчезновение положило начало цепи трагических и непоправимых событий.
«Чудовищная ошибка следствия поломала всем судьбы, лишила дома, разбросала по стране, — размышляет Дмитрий. — Я не могу не думать об этом, ведь это все — часть истории моей семьи. Многие спрашивают: зачем я решил разворошить прошлое? Пишу теперь во все инстанции, требую пересмотра уголовного дела, когда и в живых-то, кроме бабушки Лиды, давно уже никого не осталось. А у меня как ком в горле стоит. Все, что сохранилось от прадеда, это выцветшая черно-белая фотография, на которой он моложе меня. Ему было всего 30 лет, когда его обвинили в убийстве единственной дочери».
Баллада о солдате
«Прадед мой всегда мечтал жить у моря», — начинает Дмитрий рассказ. Василий Антоненко родился в 1915 году, где-то в Витебской губернии. Младенцем пережил революцию и Гражданскую войну, мальчишкой — установление советской власти.
Со своей будущей женой Евдокией познакомился там же, на малой родине, после свадьбы молодые захотели отправиться далеко-далеко — к самому синему Черному морю. Был Василий хорошим строителем, такие везде на вес золота, поэтому работу он нашел легко, и вскоре после переезда им выдали ключи от комнатушки в бараке на Малоприреченской улице. Вскоре родилась Лидочка.
Спустя семь лет началась Великая Отечественная. С первым же эшелоном Евдокия проводила мужа на фронт. В декабре 1941 года молодая женщина сама сильно заболела — и ее отвезли в госпиталь, переполненный ранеными солдатами. Там она и скончалась. Похоронили Евдокию на городском кладбище. На гранитном мемориале в Сочи, где выбиты имена всех погибших, есть и ее данные. Без дат жизни и смерти. Просто Антоненко Е.А. — Евдокия Афанасьевна.
Осиротевшую Лиду отправили в детский дом в Майкопе. Василию отослали на фронт печальное известие, что Евдокии больше нет, а дочку отдали на попечение государства. Что он мог поделать?
Потом была сильная контузия и плен, из которого Василий бежал. Три медали и орден. Война здорово потрепала солдата. Спокойная жизнь у моря с семьей казалась далеким забытым сном. После победы первым делом он рванул в Майкоп за дочерью. Лиде уже сравнялось десять лет, в немом (в результате ранения Василий почти разучился говорить — и его мало кто понимал), страшном незнакомце с изуродованными взрывом пальцами на руках она не узнала отца. Ехать с ним не хотела. В детском доме оставались друзья, игрушки, каша по утрам, все привычное, знакомое, родное. В Сочи их никто не ждал. И даже старую квартиру отдали нуждающимся. «Так на тебя же похоронка пришла», — соседка, тоже Евдокия, как и умершая жена, опустилась на стул, ноги ее не держали.
Скольких унесла война. Сколько вдов осталось с детьми. А эти вот двое — вернулись.
Василий снова устроился на работу. После войны разрушенный город отстраивали ударными темпами. Старую квартиру ему отдали, а непрошеных квартирантов выселили. Руки, хоть и покалеченные, были на месте. Все остальное тоже. «Бабушка говорила, что вскоре у отца появилась женщина, — продолжает Дмитрий. — Ее звали Александра, и у нее были две маленькие дочери. Сложились некие отношения, скорее всего, серьезные. Мужчины, да еще относительно здоровые, находились в ту пору в большом дефиците. Шура часто оставалась на ночь — и Лиде это не нравилось. Она не верила в искренность чувств к отцу — как можно полюбить почти немого инвалида? Ей не нравилась жизнь, которой теперь приходилось жить. Она сильно тосковала по детскому дому. В конце концов бабушка не выдержала и решила удрать обратно в Майкоп...»
Своими планами девочка поделилась только с соседкой Евдокией. Попросила, чтобы та сообщила отцу, что искать ее не нужно, что в детском доме ей будет гораздо лучше.
— От Сочи до Майкопа сколько километров? — спрашиваю я Дмитрия.
— Чуть меньше трехсот, наверное. Честно говоря, я не знаю, как бабушка туда добиралась и почему не оставила прадеду хотя бы записку, в которой объяснила причины своего побега. Наверное, она была уверена, что Евдокия все в точности передаст.
Но Евдокия промолчала. Никто уже не узнает, что за чувства двигали этой женщиной: ревность ли к счастливой незнакомке, занявшей место жены, тогда как она, соседка, осталась ни с чем, или, может, желание самой заполучить комнату Василия...
Объяснить свое появление в детском доме без одежды и документов Лида, видимо, как-то сумела. Но дома ее начали искать.
Когда за Василием пришли из органов, он месил бетон, хотел подправить фундамент своего дома у самого синего моря, заливал площадку. У него прямо спросили: это ты убил свою дочь? Тот что-то промычал в ответ. Следователь на допросе давил на то, что тело пропавшей школьницы могло быть спрятано в бетоне, ведь его так и не нашли. Уголовное дело возбудили по факту убийства, хотя неоспоримых доказательств вины солдата не было.
«Почему же они не пытались поискать ее где-нибудь еще? Позвонить в тот же детский дом, например?» — спрашиваю я у правнука. Тот пожимает плечами. Такое было время тогда. Без Интернета и мобильных телефонов. Конечно, могли бы отправить поручение, телеграмму, рассмотреть иные версии случившегося — но кому это было нужно? Когда и так все как на ладони. Убил и зацементировал. Быть может, следователь и сам был убежден, что поймал настоящего душегуба. А Евдокия просто позабыла про последний разговор с Лидочкой и свое обещание ей. Все может быть…
На самом деле никто из нас не знает, почему в результате Василий Антоненко взял на себя вину за несовершенное им преступление. Точнее, так: за убийство, которого вообще не было. Подробности тех событий, к сожалению, Лидия Васильевна рассказать не может. Недомолвки, разночтения, отсутствие логики, потому ли, что прошло уже много лет и никто уже не помнит, как оно происходило на самом деле, или имела место быть элементарная халатность следствия?
«В милиции, наверное, тоже не дураки сидели. Не исключено, что следователь сам за него и написал явку с повинной», — размышляет правнук Дмитрий.
Вышку не дали. Все же фронтовик. Нашлись смягчающие обстоятельства, сыграло свою роль и якобы «чистосердечное признание», что преступление было непредумышленным и случайным, что он искупит вину непосильным трудом на благо родины.
И вместо самого синего моря герой войны отправился копать каналы, восстанавливать Северный морской путь.
...А четыре года спустя в дверь их сочинского дома, в котором жила совсем другая семья, возможно, та же Евдокия или, может, Шурочка с детьми, постучалась молоденькая девушка. То была Лида Антоненко. Она окончила семь классов, училась на ткачиху и очень хотела увидеть отца.
Родная кровь
Эта история кажется совершенно дикой только на первый взгляд. Как могли объявить убитым пропавшего ребенка, даже не попытавшись его найти? Легко все свалить на послевоенную неразбериху, на толчею, на огромные массы людей, перемещавшиеся по стране в те годы, — возвращались с фронта, возвращались из эвакуации, дети искали родителей, а родители — сгинувших детей, и всем было не до того, чтобы бросаться на поиски еще и канувшей невесть куда девочки...
Впрочем, и сейчас мало что изменилось. Несколько лет назад, уже в наше время с Интернетом и мобильными телефонами, я писала статью про 16-летнего Диму Медкова из Ставропольского края, которого обвинили в том, что он убил родную сестру. По приговору суда подростка объявили невменяемым, потому что он отказался признаваться в этом злодеянии. Его отправили на бессрочное лечение в спецотделение психиатрической больницы для особо опасных преступников. Фактически пожизненно. Пока не вспомнит, как убивал.
Стукнул о косяк стола, расчленил, останки бросил в топку, кости выбросил в реку, а пепел подобрал совком и закопал в саду — дал «правдивые» показания лучший друг, а заколотый препаратами Дима напрасно клялся в том, что ни в чем не виноват. Первое время во всяком новом докторе он пытался видеть хорошего человека и объяснить, что на самом деле ничего не было, но это обычно заканчивалось назначением новых лекарств.
Дима провел в больнице три долгих года, когда сестра Таня объявилась. Сама. Правда, теперь ее звали Аминат, у нее были маленькие дочка и сын, она была замужем за дагестанцем.
Как оказалось, девица просто сбежала от материнских нравоучений в соседнюю мусульманскую республику. О себе не давала знать, потому что боялась: мать заставит вернуться и заново ходить в школу, а новоиспеченного мужа посадят — девушке-то было всего 14, она и предположить не могла, что из-за ее поступка брат проведет в психушке столько времени и вернется оттуда совсем другим человеком.
Виновных ответственных лиц, добивавшихся от Димы Медкова чистосердечного признания, сняли с должностей, но украденные годы жизни и здоровье уже не вернуть. Так что с того, что их наказали? Кому от этого легче?
Сбежавшая из родного дома десятилетняя Лида Антоненко, вероятно, не могла предположить, чем обернется этот опрометчивый поступок для ее отца. Но другие-то люди, окружавшие ее, взрослые, понимали, что к чему. «Бабушка говорит, что когда она вернулась и обо всем узнала, тут же побежала в милицию, рыдала, очень просила отпустить папу, показывала свои документы, честно призналась, что она натворила. Но ей дали понять, что лучше не лезть в это дело. Никто поднимать шумиху и пересматривать приговор не станет, даже о том, что дочь жива, Василию в лагерь не сообщили».
Прадед отсидел от звонка и до звонка. Лида встретила отца на свободе. И он простил ее. Только заплакал.
Судимость с солдата не сняли. Жилье ему не вернули. Здоровье он на каналах потерял. К тому же никто не хотел брать на работу вчерашнего зэка, уголовника, в Сочи только помани — любой поедет, недостатка в хороших строителях здесь нет. «Разве кому объяснишь, как оно было на самом деле. Если есть справка об освобождении, что человек отсидел за конкретное тяжкое преступление», — горько усмехается Дмитрий.
Пришлось Лиде с отцом уехать подальше от злословия и сплетен — к брату Василия на Донбасс, в хутор Певчая Балка, неподалеку от города Зугрэса. Но и там людская молва настигла фронтовика. Удалось устроиться только грузчиком в лесхоз, пожалели, взяли за прошлые боевые заслуги. То, что убитая дочь была живой и здоровой, никого не волновало — «ложечки нашлись, но осадочек все равно остался» — говорится в старом анекдоте.
В девятнадцать Лида вышла замуж и переехала к супругу, родила троих детей, старший из которых стал отцом Дмитрия Петрова. Василию тоже повезло на старости лет, его приютила добрая женщина, и хотя совместных детей бог им не дал, до самой смерти, а умер он в начале 70-х, она о нем хорошо заботилась и, наверное, по-своему любила. Он был добрейшим человеком и ни разу ни на кого, как говорят, не поднял руку за всю свою жизнь.
«Все остальные участники этой трагедии тоже прожили отмеренный им срок, наверняка они считали себя хорошими и честными людьми — и следователь, и прокурор, и судья, и соседка, — вздыхает правнук Дмитрий. — Таких, как мой прадед, отправившихся ни за что в лагеря, в те годы были миллионы. Одним больше, одним меньше... Но ведь так не должно быть. Я понимаю, что имя Василия Антоненко никто уже не вспомнит, но ради самого себя, ради нашей семьи я должен попытаться его посмертно реабилитировать. Пока моя бабушка еще жива».
Все забыты. Все забыто
И вот тут Дмитрий Петров уперся в глухую стену. Потому что, как оказалось, в нашей стране нет подобной практики. Да еще по делу об убийстве такой давности. Если бы прадед был политическим и его репрессировали, добиться справедливости оказалось бы гораздо проще. «Или бы он числился без вести пропавшим, тогда поисковики могли помочь. А в моем случае просто тупик. Я стучался во все двери, какие только мог — к нашим сочинским коммунистам, прадед же наверняка был коммунистом, но им это вообще неинтересно, к депутатам, в Главную военную прокуратуру. Оттуда мне ответили, что готовы изучить материалы первого расследования, но сначала я должен доказать свое родство с прадедом. А сделать это невероятно трудно, особенно сейчас, когда на Донбассе идет война».
Дело в том, что похоронен Василий Антоненко как раз на Донбассе, где жил последние годы, поэтому необходимо сделать запрос в ДНР и добыть бумагу из их архива, что дочь Василия Федоровича — Лидия Васильевна — вышла замуж и стала не Антоненко, а Петровой, в 1956 году родила сына Виктора, тот, в свою очередь, — Дмитрия Петрова. И только на этом основании правнук может получить доступ к уголовному делу и попытаться заставить компетентные органы пересмотреть приговор. Иначе никак. «За последний год я привык к тому, что эта печальная история, столь важная для меня, практически не находит отклика у других, особенно у чиновников — подумаешь, отсидел по ложному обвинению. Откровенно сказать, меня отовсюду посылают... Я не хочу никаких материальных компенсаций или наказания виновных, этих людей давным-давно и на белом свете-то нет. Так чего я вообще хочу? И не все ли мне равно, раз все уже умерли? А я просто пытаюсь донести до общества одну вещь — нельзя относиться равнодушно к простому солдату, к его подвигу, к его имени. Любой, даже самый торжественный парад не будет иметь никакого смысла и значения, если нет уважения к памяти о нем».
Я прошу Дмитрия Петрова сходить к бабушке и спросить у нее, что она думает обо всем этом. Он обещает записать ее рассказ на видео, но честно признается, что 84-летняя Лидия Васильевна очень плоха и не факт, что она сможет довести свои воспоминания до конца. Так оно и случилось. Они сели на диван. Дмитрий поставил рядом с бабушкой кружку с водой и корвалолом. Он не хотел напоминать ей о смерти мамы и начал с того момента, как в их детдом вернулся с фронта уцелевший Василий: «Кружка для меня была как сигнал: как только она ее возьмет — все, дальше спрашивать нельзя. И она взяла ее на первых же минутах разговора... Извините, но я просто не могу заставлять ее снова мучиться, переживая те годы заново, не могу напоминать ей о страшных и тягостных для нее событиях. Я могу смотреть на что угодно, но только не на то, как горько она плачет и до сих пор в душе просит, умоляет отца ее простить».
Судьбы, сломанные войной. Уж столько лет прошло, а все сидят занозами в сердце. И уже не у самих солдат, а у их детей, внуков, правнуков... У маленького Вани Петрова из Сочи, так похожего на своего прапрадеда Василия Антоненко. Когда-нибудь мальчик обязательно попросит Дмитрия рассказать о том, как воевал их предок.
И что он ему ответит? Как сможет оправдать сам себя, если не восстановит сейчас справедливость, не вытащит занозу из сердца?
...Два дня назад Министерство просвещения высказало инициативу писать отныне слово «ветеран» в контексте «Ветеран Великой Отечественной войны» только с заглавной буквы. С этого заявления, скорее всего, и начались торжественные мероприятия, посвященные 75-й годовщине Победы.
Очевидно, как считают чиновники, величина буквы должна продемонстрировать уважение к тем, кто когда-то сражался за родину. Как будто это самое главное — с какой буквы писать. Как будто заглавная или строчная «в» может определить их величие и нашу благодарность и память.
«Все, чего я хочу, чтобы имя моего прадеда было отлито в граните наряду с другими погибшими на войне, рядом с именем его умершей жены, потому что он этого заслужил», — уверен Дмитрий Петров. Он говорит, что в отношении своего прадедушки не хочет ничего, кроме самого простого и одновременно самого сложного — вернуть его честное имя.
ВОЗМОЖНА ЛИ РЕАБИЛИТАЦИЯ ЧЕРЕЗ 75 ЛЕТ
Марина СИЛКИНА, кандидат юридических наук:
— Убийство относится к особо тяжким преступлениям, а такие дела должны храниться постоянно. Право возбуждения производства в этом случае принадлежит прокурору.
Право на реабилитацию, в том числе право на возмещение вреда, связанного с уголовным преследованием, имеют, в частности, осужденные в случаях прекращения уголовного дела в связи с отсутствием события преступления.
Пересмотр обвинительного приговора никакими сроками не ограничен, и смерть осужденного не является препятствием для этого. При этом возмещение имущественного вреда, причиненного реабилитированному, в случае его смерти получают его наследники.
Таким образом, для реабилитации прадедушки Дмитрию необходимо полностью отменить приговор и прекратить производство по уголовному делу в связи с отсутствием события преступления, поскольку никто дочь не убивал.
У Дмитрия есть все реальные шансы обелить доброе имя своего прадедушки. На мой взгляд, сложности могут возникнуть лишь при получении архивных документов из Донбасса.
